Когда-то давно Юхан попросил Май охарактеризовать себя шестью словами. Он дал ей бумагу и попросил написать список. Юхан обожал всякие списки.

Май написала такие слова:

Волевая.

Профессионал.

Некрасивая.

Обязательная.

Бездетная.

Удовлетворенная.

Честная.

— Здесь слишком много слов, — сказал Юхан, когда она вернула ему листок. — Я просил написать только шесть, а здесь — семь.

— А, наплевать, — отозвалась она и в следующую секунду уже позабыла об этом, занявшись чем-то другим. Май есть Май. Юхан не знал другого человека, который бы так спешил. У Май никогда не хватало терпения надолго посвятить себя какому-то одному занятию. Она быстро ходила. Быстро ела. Быстро любила. Быстро наводила порядок. Быстро думала. Иногда ее раздражало, что Юхан не умеет все делать быстро. Что он тратит много времени. На ходьбу, еду, любовь, уборку и размышления. На то, чтобы прочитать список, написанный Май. Он и на это потратил достаточно много времени.

Юхан просил написать шесть слов, а она написала семь.

Одно слово надо вычеркнуть.

«Итак», — подумал Юхан, склонившись к листку.

«Волевая. Профессионал»? Да. Она всегда добивалась своего, она была уважаемым врачом и работала в престижном заведении. На стене у нее в кабинете висели разноцветные детские рисунки. Родители то и дело присылали ей открытки с благодарностью. В то же время она, что называется, не тащила работу в дом. Однажды Май сказала, что не помнит имена детей, которых она лечила, даже тех, что скончались. Юхан был поражен.

«Все дело в силе воли», — сказала она. Май не хотела запоминать эти имена. Потому что если у нее в голове постоянно будут вертеться имена тех детей, что поправились, и тех, что так и не выздоровели, она просто не сможет спокойно жить.

«Некрасивая»? Нет, совсем нет. Но когда Май произносила слово «некрасивая», в ее голосе звучала своего рода гордость, уверенность в том, что она является непревзойденной именно в силу своей уродливости; благодаря своим длинным седым волосам, детскому личику и баснословно огромному носу. Будь Май хоть чуточку смазливее, она была бы гораздо менее привлекательной.

«Обязательная»? Да. В любой ситуации. Май всегда умела сдержать свои обещания и оставаться верной договору. Несмотря ни на какие обстоятельства, ей и в голову не пришло бы свое обещание нарушить.

Однажды она пообещала Юхану, что они пойдут в новый ресторан в Осло, который хвалили газеты. Когда они пришли в ресторан, их встретил метрдотель, и оказалось, что их фамилий нет в списке.

— Но ведь я заказывала столик, — сказала Май.

— К сожалению, ваше имя в списке отсутствует, — возразил метрдотель. — Может быть, вы придете в другой раз?

— Нет, — сказала Май. — Сегодня мы будем ужинать здесь.

— Но…

Май не дала ему договорить:

— Сообщите, когда у вас освободится столик!

Юхан и Май сидели в баре. Было восемь часов. Когда время приблизилось к десяти, а метрдотель так и не подал им знака, Юхан сказал, что пойдет домой, а по дороге поест где-нибудь сосисок.

— Нет! — ответила Май.

— Нет? — переспросил Юхан.

— Нет! — повторила Май. — Мы ведь договорились, мы с тобой договорились, что сегодня вечером поужинаем в ресторане. Я тебе обещала.

Юхан покачал головой, просидел еще минут десять, но потом встал и сказал, что с него довольно. А Май так и осталась сидеть, глядя перед собой.

— Я подожду, — сказала она. — Я подожду. Сегодня я буду ужинать здесь.

И тогда Юхан ушел. Потом Май рассказывала, что в конце концов она дождалась свободного столика — это было уже ближе к полуночи — и, к отчаянию обслуживающего персонала, заказала ужин из четырех блюд, который, к облегчению того же персонала, был съеден за рекордное время.

«Бездетная»? Да, и это было ее собственное решение.

Юхан оторвал взгляд от бумаги.

Иногда, утром, в ванной после горячего душа, он легонько дул на зеркало. И тогда на стекле появлялось лицо, которое не было его собственным, но все-таки имело к нему какое-то отношение. Лицо, которое он всегда носил с собой.

Юхан снова склонился над списком.

«Удовлетворенная». Вне всяких сомнений, подумал Юхан.

Все ее существо было пронизано спокойствием, необъяснимой и непостижимой удовлетворенностью. Она умела наслаждаться, как она это называла, «маленькой славной жизнью»: хорошим обедом, стаканом холодного белого вина, прогулкой в лесу, руками Юхана, его поцелуем. Прошло много лет, но их отношения так и не утратили новизны, он не переставал удивляться, какую радость доставляет ей его тело. Май была ненасытной и любопытной, она хотела его всегда. Однако некоторое время спустя он понял, что дело было не в нем. Вернее, дело было больше в ней, чем в нем. Ее губы, шея, руки, грудь и лоно. Май радовалась своему собственному телу, тому, что творилось с ним при встрече с другим телом, какое наслаждение оно при этом испытывало.

Последним словом в списке Май было «честная», и Юхан знал, что именно его следует вычеркнуть.

Вообще-то честной Май не была. Совсем наоборот: она часто лгала. Бессмысленная ложь по мелочам, которая не играла никакой роли, ничего не значила. Они не говорили об этом. Юхан никогда не давал знать Май, что ему известно о ее лжи. Неловко обращать внимание гордого человека на то, что видишь его слабости. Это все равно что кинуть камень в павлина, который в минуту доверия собрался распустить для тебя свой красивый хвост. И наоборот: показывая слабому человеку, что он слаб, можно испытать настоящее удовлетворение.

Алисе, жена Юхана номер один, была слабой.

Мы с Алисе были похожи, говорил Юхан. Мы оскорбляли друг друга.

А что касается лжи Май, то, как уже было сказано, она не имела никакого значения.

Однажды давным-давно Май вечерним поездом уехала в Гётеборг. Ее пригласили выступить на скандинавском семинаре педиатров с докладом о коликах у грудных детей. Три дня без Май, подумал Юхан. Даже мысль о том, что ее не будет так долго, была для него невыносима. Когда дверь за ней закрылась, Юхан сидел в их квартире на улице Якоба Аалса и катал по столу катушку ниток. Дело было в пятницу вечером, и он думал, не поехать ли ему на их вэрмландскую дачу. Лучше уж сидеть одному на даче, чем в городе. Там он, по крайней мере, может поговорить с деревьями. Он продолжал теребить катушку. Затем сказал вслух самому себе:

— Май умеет шить.

А затем прибавил еще громче:

— А Алисе шить не умела. Алисе умела только ругаться на меня. И считать деньги. Это у нее получалось!

Юхан обвел взглядом пустую квартиру. Ему показалось, что где-то в углу раздался смех.

— Алисе, это ты! — прошипел он. — Решила меня навестить!

Он снова услышал смех.

— Ведьма! — пробормотал он.

Был поздний вечер, и Юхан знал, что раз он произносит имя своей жены номер один и пытается с ней заговорить, значит, он близок к отчаянию. Поэтому он решил, что ехать на дачу в Вэрмланд не стоит. Нет, не стоит. Завтра рано утром он поедет в Гётеборг, чтобы сделать сюрприз Май.

Сюрпризы никого еще до добра не доводили.

Юхан был принципиальным противником сюрпризов вообще. А к собственным принципам надо относиться со всей серьезностью. Ничего хорошего в его затее поехать в Гётеборг, чтобы удивить Май, не было. Они и не встретились там, Май даже не узнала о том, что Юхан к ней приезжал. И не узнала об этом никогда. Даже после его смерти. Наверное, она позабыла об этом семинаре. Если бы Юхан, к примеру, на смертном одре спросил ее: «Май, ты помнишь, как семнадцать лет назад ты ездила на поезде в Гётеборг, чтобы выступить с докладом о коликах у грудных детей?» — она бы наморщила лоб и покачала бы головой. Память у Май была неважная. Лучшее, что можно было сказать о ее памяти, — это то, что она была избирательной. Май помнила то, что считала нужным помнить, а об остальном забывала. Юхан полагал, что в этом кроется одна из причин ее уверенности в себе, и поэтому он, не уверенный в себе человек, может на нее опереться. Май попросту забывала то, что помнить не имело смысла. А Юхан помнил. Юхан ничего не забывал. Иногда он думал о том, что гнойник у него на лице, пролежни, кровоточащие язвы — все, что сочится, ноет, дергает, все, что превращает его тело в непроходимое болото, — это воспоминания о прожитой жизни. В самом конце он впервые, через боль, так тесно приблизился к реальности.