Переписка этих двоих и их встречи продолжались достаточно долго. На одном из писем приписка: «Не отсылать, не обсудив устно с адресатом» и затем: «С адресатом обсуждены вопросы и достигнуто полное разногласие».

Сегодня особенно ясно вырисовывается весь спектр мнений рядовых членов партии из теоретических подразделений на примере персональных дел коммуниста Дмитриева, первое из которых было рассмотрено всего через год после его вступления в ряды КПСС. В сущности, при всем драматизме ситуации для самого Николая Александровича его персональное дело отразило те, тогда еще не решающие противоречия в развитии СССР, которые затем привели к трагедии всей страны, партии и общества.

Шла вторая половина 1956 года. Уже состоялся XX съезд партии, появились первые признаки оттепели в виде слабых ростков свободомыслия в печати. Одним из таких ростков была публикация в «Новом мире» романа М. Дудинцева «Не хлебом единым», осужденного затем Президиумом ЦК КПСС.

В математическом и теоретических секторах по этому роману был организован диспут. В горкоме партии стало известно об этом, более того, сложилось мнение, что наиболее антипартийные высказывания допустил коммунист Дмитриев. Было предложено рассмотреть персональное дело сразу в ГК КПСС, куда вызвали секретаря первичной организации И. А. Адамскую. Вероятно, в горкоме были сомнения относительно правильной реакции на данное персональное дело в первичной организации.

Далее привожу рассказ И. А. Адамской. «На бюро ГК КПСС Николай Александрович держался скромно, как-то даже незаметно его было. Но какой характер, какую твердость он проявил, когда дело дошло до сути! В те времена многие, видя, что стену не прошибешь, избирали такой стиль поведения: признавали ошибки (даже если их и не было), каялись и, таким образом, отделывались небольшими партийными взысканиями. Но все это было не для Николая Александровича. Он был уверен в своей правоте и твердо отстаивал ее. Когда же выведенный из себя его упорством секретарь горкома по идеологии Ф. И. Орлов бросил фразу: „Вы что, не понимаете, что выступаете против линии ЦК?“ — в ответ Николай Александрович заявил, что никакой единой линии в ЦК нет, а там есть оппозиционная группа Молотова и Кагановича (не помню, были ли еще названы фамилии, но эти две были названы точно). В кабинете повисла напряженная тишина (прямо немая сцена по Гоголю!). А потом, почти срываясь на крик, Ф. И. Орлов сказал: „Вы что, в Президиуме ЦК были? Откуда у Вас такие сведения?“ — „Из газет“, — спокойно ответил Николай Александрович.

Надо заметить, что в то время содержательного материала в газетах было мало и для получения информации нужно было уметь читать между строк. Николай Александрович в совершенстве владел этим умением.

После высказывания Николая Александровича про газеты атмосфера накалилась настолько, что стало ясно: наказание будем максимальным. Выступая, я просила членов бюро, прежде чем определять меру наказания, все взвесить: на одну чашу весов положить огромные заслуги Николая Александровича перед объектом (значение его работ трудно переоценить), а на другую чашу — допущенную им ошибку. За это выступление я получила суровую отповедь директора объекта Б. Г. Музрукова, который сказал, что, несмотря ни на какие заслуги, за антипартийное поведение наказывать будем по всей строгости. И наказали. Единогласно приняли решение исключить Н. А. Дмитриева из партии.

По вопросам политики мы очень часто оказывались с Николаем Александровичем на прямо противоположных позициях, спорили до хрипоты и часто расходились, оставаясь каждый при своем мнении, но это никак не влияло на наши добрые отношения. Николай Александрович обладал еще одним талантом: с уважением относиться к мнению своего оппонента. Но чего не прощал, так это лжи и лицемерия»[104].

Уже в ходе первого персонального дела проявились черты, характерные для всего «политического» поведения Николая Александровича: прозорливость, умение по мельчайшим штрихам догадываться о крупных и важных событиях, упорство в отстаивании своей точки зрения. Это не могло не вызывать, с одной стороны, сильного раздражения, с другой — глубокого уважения его оппонентов.

Хотя данное персональное дело было предусмотрительно скрыто от общественности, в том числе и партийной, сведения об этом проникли даже в другой ядерный центр, Снежинск, где хорошо знали Н. А. Дмитриева. Вот какое письмо было получено от А. А. Бунатяна в 1957 году:

Дорогой Николай Александрович!

Мы все с огорчением узнали о произошедших у вас событиях. Я не знаю, правы ли Вы в том конкретном вопросе, о котором шла речь (судя по рассказам — нет), но не в этом сейчас дело. Мне хотелось лишь сказать Вам, что если Вы решите снова вступать в партию, то можете рассчитывать на рекомендацию от меня.

А. Бунатян.

Арзамасское бюро обкома КПСС (в то время Арзамас был областным центром и партийная организация города стояла на учете там) решение бюро ГК КПСС не утвердило, ограничившись строгим выговором за политически незрелые выступления.

В 1974 году возникло второе персональное дело коммуниста Н. А Дмитриева. На этот раз его обсуждение проходило не только в горкоме КПСС, но и в трудовом коллективе. Много лет спустя выяснилось, что толчком к обыску рабочего стола Н. А. Дмитриева стал сигнал из ЦК КПСС, направленный в горком партии Арзамаса-16. Сигнал был «ответом» на письмо Н. А. Дмитриева Л. И. Брежневу, написанное в 1973 году и отправленное адресату в июле того же года. В письме излагались взгляды Николая Александровича на некоторые моменты внешней и внутренней политики СССР, в частности, по советско-китайским отношениям и так называемому еврейскому вопросу. Результатом письма в ЦК КПСС и стал сигнал в горком партии Арзамаса-16. В семидесятые годы обыск рабочего помещения со вскрытием ящиков письменных столов никого бы не удивил. Таковы были требования режима. Они распространялись на всех. Проведена была проверка рабочего стола Дмитриева.

Правда, Николай Александрович в то время, — да и позже, — ни с кем не обсуждал своих письменных работ и никому их не показывал. У него была привычка записывать мысли, возникшие «попутно» во время работы, на обороте листков с расчетами или где-то рядом. Затем все аккуратно переносилось на отдельные страницы, очень часто переписывалось, и не по одному разу, и как рабочие материалы укладывалось в ящики стола.

Обнаруженные в ящиках стола записи, несомненно, произвели сильное впечатление на работников горкома. Главным отягчающим обстоятельством было то, что Н. А. не просто рассматривал множество самых разных вопросов, не связанных с его непосредственной работой, а делал вполне определенные и ясные выводы, которые повторялись в различных вариантах его записей. И выводы эти в большинстве случаев казались совершенно несовместимыми с официальной партийной платформой.

Из протокольной записи беседы в секретариате ГК КПСС 8 февраля 1974 года:

Николаю Александровичу задано 28 вопросов. К протоколу беседы подшиты конспекты черновых (то есть рукописных) записей Дмитриева:

О партии.

О либерализме.

О политике.

Еще раз «О политике».

Некоторые соображения о политике.

О философии и политике.

О локальной войне.

О выступлении А. Д. Сахарова.

О программе для либерально мыслящих интеллигентов в СССР (п. 1 в этой программе — вопросы внешней политики).

О свободе, демократии и конвергенции.