Сегодня можно усомниться в обоснованности уничтожения жемчужины бывшего Саровского монастыря. В архиве ядерного центра нет документов, которые свидетельствовали бы о том, что был проведен осмотр-экспертиза здания на предмет надежности его несущих конструкций. Многие жители города из тех, кто видел Успенский собор до взрыва, напрочь отрицают наличие каких бы то ни было трещин. Да и нельзя не обратить внимания на то, что в самом письме А. С. Александрова акценты расставлены достаточно ясно — выделяется просьба о присылке на объект не экспертов, а подрывников. Вопрос для него по существу был уже решен. Дело оставалось за немногим — получить санкцию Центра.

Ожидать от не проживающих в городе руководителей Ванникова или Завенягина запрета на уничтожение собора в то время было бы нереальным. Эти люди жили в очень жесткой «системе координат», мыслили теми представлениями, которые сформировало у них время. А оно диктовало одно — прошлому нет места в нашей жизни! Но жизнь сложнее. И хотя Б. Г. Музруков и П. М. Зернов, так же как и московские руководители атомного проекта, были детьми своего времени, но они жили в этом городе! И, видимо, уже по-другому относились к тому, что стало им родным, по-человечески близким. А. С. Александров не успел проникнуться этим своеобразным, Саровским «духом»… Поэтому и решение принималось легко, и «добро» Центра было получено. Оперативно создали группу из офицеров инженерных войск. Непосредственное руководство организацией и проведением подрыва Успенского собора осуществлялось Г. П. Ломинским. В 1951 году собор перестал существовать, а вслед за этим был взорван еще один храм Саровского монастыря — храм Живоносного Источника. Это было сделано в период того же, не очень продолжительного, руководства Александровым. По поводу второго храма даже переписки с Центром не велось, во всяком случае, никакого документального подтверждения этому в архивах ядерного центра не найдено.

В конце 50-х годов на месте взорванного Успенского собора был разбит сквер, в центре которого поставили трафаретный памятник М. Горькому, напоминающий многие, разбросанные ныне по площадям и паркам российских городов.

Однако прошлое живо, пока живет память о нем. Поэтому и восстановлены здесь ныне Успенский Собор, другие церкви, воздвигнут и памятник Серафиму Саровскому. Многие новообретения последнего времени возвращают здешним местам колорит прошлых эпох российской истории. Но, как это не раз было в прошлом, восстанавливаем одно — ломаем другое.

Кстати сказать, после событий начала пятидесятых годов, нанесших столь большой и невосполнимый урон историческому облику города, предпринимались неоднократные попытки очередных искусственных «обновлений». Одна из них была связана с колокольней бывшего монастыря. На этот раз варварское разрушение удалось остановить. Многие считают, что произошло это благодаря Борису Глебовичу Музрукову, который сменил на посту директора КБ-11 «разрушителя» А. С. Александрова. Б. Г. Музруков использовал всю свою власть и влияние, чтобы отстоять колокольню, несмотря на сильное давление сторонников ее разрушения, главным мотивом которых были соображения секретности: башня, мол, слишком высока (81 метр), видна с самолета, четко обозначает месторасположение объекта и т. п.

Но обошлось… Колокольню сберегли, секретность сохранили, а городу-объекту оставили на память его символ, «визитную карточку». Теперь на многих материалах, фотографиях, исходящих отсюда, из Арзамаса-16, изображена башня-колокольня, которая как бы символизирует ядерный центр. Жизнь еще раз доказала, что сохраненное прошлое облагораживает настоящее, придает веры в будущее.

Человечество достаточно долго шло к пониманию того, что человек много сложнее, чем материальная среда его существования. Парадокс, но даже нейтронную бомбу называли гуманной за то, что она уничтожает все живое, не разрушая зданий и сооружений. Величайшим же достижением Ю. Б. Харитона я бы назвал создание коллектива института, который и сегодня, после откровенного достаточно продолжительного периода его уничтожения, сумел выжить и сохранить способность на генерацию идей и доведение их до образца-пилота, проходя промежуточные стадии и математического моделирования, и экспериментальных работ, и сложнейших газодинамических исследований, и тонких исследований в области ядерной физики.

Формирование коллектива являлось задачей более трудной, чем создание материальной ткани города.

Для мемуарной литературы характерно зачастую повышенное внимание к деталям, не имеющим столь уж существенного значения для главных событий описываемых периодов. Например, большое любопытство проявляется к расшифровке самого названия первой отечественной атомной бомбы. У нее имеется несколько официальных обозначений: «изделие 501», атомный заряд «1–200», «РДС-1». Однако уже за этими ничего не говорящими непосвященному человеку наименованиями скрыты людские имена и судьбы. Номерные обозначения воспринимаются сегодня как некая историческая данность, не вызывающая никаких толкований. Что же касается аббревиатуры «РДС», то здесь открывается простор для разного рода догадок и предположений. В мемуарной литературе упоминаются три варианта. Первый — как «Реактивный двигатель Сталина». Кстати, на Западе традиционно используют имя Сталина на американский манер в своем обозначении атомных бомб советского производства — «Джо-1», «Джо-2» и т. д. Второе толкование «РДС» — «Россия делает сама». Третья версия, более прозаическая и реальная — «Реактивный двигатель специальный».

Авторство приписывается разным лицам. Например, «Реактивный двигатель Сталина» — генералу КГБ Махневу, который был начальником отдела информации Первого главного управления (ПГУ). Придумать название ему якобы поручил Мешик, его непосредственный руководитель. Задание было выполнено — предложено назвать будущую первую атомную бомбу просто «РД». Но когда сделали макет бомбы, продемонстрировали его Сталину и получили его одобрение, то Махнев предложил добавить к названию «РД» начальную букву фамилии вождя.

Другой вариант расшифровки «РДС», как «Россия делает сама», многие первопроходцы отечественного атомного проекта связывают с именем одного из авторов бомбы, трижды Героя Социалистического Труда К. И. Щелкина.

Как бы ни называлось изделие, но день рождения любого технического проекта случается значительно раньше, чем достижение самого результата. Начало же комплексных работ по созданию первого отечественного атомного заряда можно отнести к 1 июля 1946 года. Именно в этот день появился документ под названием «Тактико-техническое задание на атомную бомбу» (ТЗ), написанный Ю. Б. Харитоном. Его сопровождала записка, в которой подчеркивалась необходимость обсуждения со специалистами Управления ВВС и Министерства авиации ряда вопросов с целью увязки конструктивных характеристик бомбы с конструкцией самолета и условиями его боевой эксплуатации.

По каким-то причинам в указанный день секретный пакет не был отправлен в Москву, и лишь 25 июля Б. Л. Ванникову было направлено два документа. Первым из них было «Техническое задание» на атомную бомбу, второй документ, написанный также Ю. Б. Харитоном, назывался «Справка о состоянии работ, ведущихся в КБ-11»[66]. Следует добавить, что за три месяца до этого в адрес Л. П. Берии была отправлена совершенно секретная записка Б. Л. Ванникова под названием «Задачи и порядок выполнения работ по КБ-11».

Справка о состоянии работ, ведущихся в КБ-11, высланная в Москву одновременно с ТЗ, подтверждает, что фактически работы уже велись. В ней, в частности, отмечалось, что экспериментальная и проектная работа по заданиям КБ-11 ведется в ряде учреждений и на заводах Министерства вооружений и Министерства производства средств связи. Экспериментальная деятельность по атомному проекту была сосредоточена в Лаборатории № 2 Академии наук СССР, а теоретическая — в Институте химической физики.