Николай Александрович считал свою работу пропагандистом очень важной для собственного образования. В одном из писем М. С. Горбачеву он пишет об этом: «Я не лирик, а физик, но я много лет был пропагандистом в своей организации, а это дает некоторое образование».
В силу ряда обстоятельств, связанных с вынесением Н. А. Дмитриеву партийных взысканий (об этом несколько позже), работа семинара прервалась и возобновилась только в 1979 году по инициативе горкома партии. Н. А. Дмитриев принял в этом самое живое участие. Опять же наиболее удачными были семинары, на которых обсуждались проблемы, вызывающие неоднозначные оценки в партийных кругах и обществе. Теория пассионарности Л. Гумилева, налоговая система в СССР, модель личности будущего общества, системы экономики и др. Дмитриева интересовала тема о взглядах Ленина и Троцкого на крестьянский вопрос. К сожалению, с докладом на данную тему он так и не выступил.
Были в ходу и беседы на праздничных развлекательных мероприятиях, когда после двух первых бокалов начинался общий производственный разговор. И. Д. Софронов вспоминал, что на таких вечерах царила удивительная атмосфера — серьезная и веселая одновременно, очень доброжелательная.
Конечно, теоретики, будучи высокообразованными и активными людьми, к тому же достаточно независимыми от политической конъюнктуры (например, Ю. Б. Харитон и Я. Б. Зельдович, по свидетельству сослуживцев, никогда не принимали участия в публичных политических разговорах), хорошо видели недостатки советской системы. Были и те, которые рьяно отстаивали любую политическую линию, если она исходила от руководства партии, но, справедливости ради отмечу, значительная часть из них в настоящее время превратились в «рыночников» и «реформаторов».
Теоретики в большинстве своем понимали всю сложность реальных жизненных ситуаций, тонкость политики, необходимость компромиссов и маневров, возможность погони руководителей и политиков за своими личными, корыстными интересами и т. д. Конформизм, вне всякого сомнения, был присущ и им. Но в этом отношении я бы подчеркнул ту мысль, что вошедший ныне в моду и закрепленный в Конституции РФ идеологический плюрализм вполне реализовывался в ходе теоретических семинаров в теоретических подразделениях.
Дмитриев несомненно оказывал влияние на политические взгляды многих. Все отмечали его необычайную прозорливость, великолепное знание истории и роли в ней отдельных личностей (в том числе их человеческих слабостей). Однако для себя он такие слабости считал недопустимыми, а окружающих осуждал за них. Вероятно, из этого истекает совершенно непонятное для большинства его товарищей равнодушие к званиям. Это не было позой незаслуженно обойденного ученого. Он имел награды. Был лауреатом Сталинской и Государственной премий. Ему предлагали стать доктором наук без защиты, только написать заявление. И. Д. Софронов вспоминал: «Я два или три раза говорил Н. А. об этом предложении, напирая на то, что такие люди, как В. Н. Зубарев, В. С. Владимиров (члены ВАК. — В. М.) ждут от Николая Александровича любую бумагу для присуждения ему без защиты докторской степени. Он меня выслушивал и ничего не делал. Когда я в очередной раз снова начал разговор о диссертации, Н. А. сказал: знаете, к фамилии „Дмитриев“ приставка „доктор“ уже ничего не добавит. Я понял, что он прав, и больше мы к этой теме не возвращались»[97]. В сущности, он был, как выразился один из теоретиков, настоящим «подпольным» академиком — при том, что в Академии наук не было ни одного математика из ВНИИЭФ.
В том, что Н. А. Дмитриев активно интересовался политикой, вообще-то не было ничего необычного. Теоретики и математики с первых лет работы объекта отличались приверженностью к дискуссиям на самые острые темы истории и современности, стремлением во всем разобраться, критикой различных сторон жизни страны и мира. Однако у большинства ученых интерес к политике исчерпывался именно формами разнообразного общения. Обсуждение вопросов в «курилке», рабочей комнате или в коридоре было привычным. Но развить свои идеи в законченную концепцию, изложить их в виде собственной теории или хотя бы тезисов — оказывались способными немногие. Можно сказать, единицы. Например, один из них, физик-теоретик Александр Васильевич Пушкин на основе собранной им громадной экономической статистики развития России за несколько столетий развивал теорию экономики будущего, которая сильно отличалась от прогностических рецептов советских экономистов. Николай Александрович стремился не просто обсудить какую-то тему, а выстроить логическую схему рассмотрения проблемы, сделать строгий исторический экскурс и предложить метод решения. Более того, интересующие его моменты истории и современной политической жизни Дмитриев через какое-то время стал рассматривать, излагая свою точку зрения в письменном виде. И нередко по одному и тому же вопросу им составлялось несколько вариантов заметок или писем, что очень хорошо видно при работе с его архивом. Благодаря этому и подобным архивам можно систематизировать политические взгляды научной элиты города 1960–1980-х годов. Сущность этих взглядов ярко раскрывает и полемика, начавшаяся между А. Д. Сахаровым и Н. А Дмитриевым еще в ходе семинаров. Далеко не случайно рождение в этом коллективе взглядов (в частности, на роль ядерного оружия, на запрещение воздушных ядерных испытаний и др.), часть которых была изложена в политических выступлениях А. Д Сахарова. Не исключено, что именно эта полемика в тот период подтолкнула Андрея Дмитриевича заняться политикой. Сам Дмитриев вспоминал о разговоре, произошедшем задолго до того, как мир услышал о Сахарове-политике. Диалог был таким:
Сахаров. Как Вы думаете, чем мне следует заниматься (после создания водородной бомбы)?
Дмитриев. Поскольку вас, Андрей Дмитриевич, не интересует вопрос о построении классического истолкования квантовой механики, а интересует практическая польза, то главной практической нашей проблемой после создания водородной бомбы, даже более важной, является преобразование нашей политики, используя накопленный опыт научной работы, нацеленной на практику, и накопленный авторитет[98].
Те, кто знал Н. А Дмитриева, абсолютно не сомневаются в достоверности данного диалога. Появление политического меморандума Андрея Дмитриевича было далеко не однозначно воспринято в среде теоретиков. Следует учитывать, что при всем огромном уважении к нему, его коллеги вовсе не были склонны делать из него легенду. В то же время стенную газету в секторе со статьей без подписи с осуждением его поступка сняли почти сразу.
Нельзя отрицать, что рассмотрение проблем достаточности ядерных вооружений, соотношения военной и гражданской экономик, доступности и достаточности политической информации, морального облика руководства страны, частично высказанных затем Сахаровым, занимало не такую уж малую часть умов теоретиков. Как раз владение научной методологией позволяло в ходе тех же теоретических семинаров, не связанных с производственной тематикой, осуществлять системный анализ социальных процессов. Именно данный методологический подход позволял видеть, при всем том, что не хватало информации и специальных знаний, многие болевые точки процессов, происходящих в «датском королевстве». Это вовсе не носило характер того явления, которое в верхних кругах назвали «сахаровщиной», это не носило в себе антисоветизма. Скорее, это было естественное желание людей, привыкших мыслить масштабными категориями, осознавших свою роль в мировой политике, к тому же признанных тем же руководством страны в качестве опоры власти, высказать свое видение путей развития.
Пожалуй, Н. А. Дмитриев наиболее точно выразил позицию тех, кто считал себя политическими оппонентами Сахарова, в то же время оценивая сам факт выступления академика в защиту гражданских прав полезным. Отвечая академику В. Келдышу на его просьбу поделиться воспоминаниями о А. Д. Сахарове, Дмитриев писал: «В общем, по-моему, многое или даже большая часть того, что говорил Андрей Дмитриевич, было неправильно, и, тем не менее, я считал его деятельность полезной и говорил ему об этом, и продолжаю так считать[99]. То, что было неправильного, до народа не доходило или плохо доходило. Доходило же только то, что есть, мол, ученый Сахаров, который „за народ“, который говорит все, что хочет, и заглушить его невозможно. Андрей Дмитриевич, так сказать, ввел явочным порядком „гласность“.
