Успех её выступлений в Метрополитен-опере был потрясающий, билеты продавались по рекордным не только для Штатов, но и для всего мира ценам. На представление 29 октября 1956 года королевскую ложу театра выкупил Аристотель Онассис (в ту пору имевший доход в несколько сотен тысяч долларов в день). Но знакомства двух великих уроженцев Эллады тогда не произошло, Мария была занята — в гримёрке Марлен Дитрих кормила её бульоном, который сама специально для неё сварила…

Лукино Висконти поставил для Марии оперу Глюка «Ифигения в Тавриде». И позже с восхищением вспоминал: «Она была одета в роскошное платье из светлого шёлка с длинным шлейфом, поверх которого был накинут широкий тёмно-красный плащ.

Её волосы были украшены крупным жемчугом, а по шее, прикрывая грудь, струились нитки жемчуга. В один из моментов она устремилась вверх по высокой лестнице, а затем спустилась быстрым шагом по крутым ступенькам. Её широкий плащ развевался по ветру, и на восьмой ступеньке она взяла самую высокую ноту. А как были согласованы с музыкой её жесты! Она была словно вышколенная цирковая лошадь, исполнявшая любой трюк, которого от неё требовал дрессировщик… Это было наше лучшее совместное творение. И без неё я поставил немало опер, но то, что я сделал вместе с Марией, занимает в моём творчестве особое место. Это то, что я создал исключительно для неё одной».

Хотя сама Мария на этой постановке неожиданно ожесточённо (быть может, сыграли роль и их личные отношения, а также приезд в Милан Эльзы Максвелл) заспорила с маэстро. «Пламенной, патетической» гречанке не нравилось, что Висконти перенёс действие из Древней Греции в XVIII столетие (объяснив это тем, что Глюк писал оперу в том веке) и «вообще ничего греческого не оставил»…

«Ифигения в Тавриде» имела ошеломляющий успех у публики — и стала «лебединой песней» в бурном, странном романе великих режиссёра и певицы. Потом она неизменно отказывалась от работы с Висконти, доводя порой ситуацию до абсурда: например, она отказалась от роли Кармен под предлогом, что в её венах течёт греческая, а не испанская кровь; отказалась от роли Саломеи, потому что ей предстояло появиться на сцене почти в обнажённом виде… Висконти сильно переживал, просил даже мужа Марии Менегини «взять его к ним в садовники, чтобы он мог каждое утро слушать пение Марии…».

Аристотель Онассис наблюдал за всем этим как бы со стороны. Выжидая в засаде.

Эльза, с которой Мария встречалась теперь едва ли не чаще, чем с собственным мужем (свидания происходили в самых шикарных отелях), объявила о том, что организует в Венеции бал в честь Марии. «Дружба моей жены с Эльзой Максвелл вызвала волну грязных и лживых пересудов, — писал Менегини. — Максвелл приписывали известные наклонности, и поползли слухи, что и Мария также вовлечена в запретные любовные связи. Да, Эльза, безусловно, была влюблена в Марию, преследовала её всюду, забрасывала любовными посланиями и подарками…»

Вот выдержки из писем Эльзы Максвелл к её возлюбленной Марии Каллас:

«Мария, единственно, от чего я прихожу в экстаз, так это от твоего лица и твоей улыбки…»

«Любовь моя, когда я позвонила тебе прошлой ночью, я очень боялась побеспокоить тебя, но по твоему голосу я поняла, что ты рада была услышать меня…»

«Я не смею описать словами, что я чувствую; ты можешь подумать, что я сошла с ума; это не совсем так, просто я другая…»

В этом «дуэте» мужскую партию, безусловно, исполняла Эльза: смаковались её страстные объяснения в любви, истерики, их скандалы, расставания навек и примирения… Она не то что не стеснялась и не скрывала чувств, а выставляла напоказ, едва ли не гордилась ими, в многочисленных газетных интервью исповедуясь и признаваясь в своей любви. А когда надежда на взаимность была утрачена (она сделала Марии предложение не только спать, но и вести, как говорится, хозяйство вместе и даже, возможно, взять на воспитание ребёнка, но получила решительный отказ), то по-женски горевала.

«Дорогая Мария, — исходя ревностью, но с преклонением перед талантом и с чувством собственного достоинства писала Эльза Максвелл возлюбленной, — спешу пожелать тебе и Баттисте великолепного путешествия на борту восхитительной яхты с таким чудесным и умным хозяином, каким является Ари… Начиная с сегодняшнего дня наслаждайся каждым моментом своей жизни. Бери от жизни всё! Отдай всё, что ты можешь себе позволить отдать: вот путь, ведущий к истинному счастью, который ты должна найти в пустыне сомнений. Я больше не ревную тебя. Мои чувства к тебе перегорели. Я даже не хочу тебя больше видеть. Люди скажут, и они уже говорят, что ты хотела только использовать меня. Я категорически отрицаю это. То малое, что я для тебя сделала, я делала с открытой душой и от чистого сердца. Ты — великая и будешь ещё более великой…»

Лукино Висконти стал страстным обожателем Марии ещё в 1948 году.

«После каждого спектакля, — вспоминала певица, — он присылал мне неимоверное количество цветов. В какой-то момент я испугалась, решив, что этот человек — сумасшедший». Сам же Висконти в своих воспоминаниях признавался: «Каждый вечер, когда она пела, я брал ложу в театре. Скорее всего, я был похож на буйно помешанного, когда засыпал её цветами… Её жесты бросали нас в дрожь. Где она училась этому? Нигде; она сама их придумала… Она была такой прекрасной на сцене; мне нравилась её полнота, придававшая ей величавый облик Её нельзя было спутать ни с кем другим».

«Во втором акте, — в восторге писал Висконти после премьеры в Риме оперы Вагнера „Парсифаль“, в которой Мария исполнила роль волшебницы Карди, — она предстала почти обнажённой, едва прикрытой лоскутом прозрачного муслина. Столь соблазнительная картина заставила полностью забыть об импозантной полноте её тела: настоящая искусительница… Вокруг её головы был повязан тюрбан, который сползал всякий раз, когда она брала высокую ноту, и ей приходилось то и дело поправлять его…»

Висконти в нашей истории персонаж не главный. Но в жизни примадонны (а следовательно, и Онассиса) он сыграл, быть может, определяющую в отношениях с мужчинами роль, поэтому уделим великому художнику внимание.

К постановке оперы он впервые обратился в 1954 году, закончив съёмки кинокартины «Чувство», поглощённый творчеством Фёдора Достоевского и готовясь к экранизации «Белых ночей». (Картина «Le Notti Bianche» выйдет на экраны пару лет спустя, отчасти на деньги одной из судоходных компаний Аристотеля Онассиса, главные роли сыграют Марчелло Мастроянни, открытый Висконти для кинематографа, немецкая кинозвезда Мария Шелл и Жан Маре в роли принца на белом коне, о котором мечтает Наталья — Мария Шелл. Критики отметят, что «маэстро уходит от идеалов неореализма и создаёт романтическое произведение. Он перенёс действие в современный ему Ливорно и насытил ткань фильма лиризмом, вольной игрой фантазии, театрализацией… Повесть Ф. М. Достоевского открывала возможность бегства от действительности и создавала контраст между пробуждением к реальной жизни, где всё ничтожно, и тремя ночными часами, проведёнными с этой девушкой. Часами как бы во сне, вне реальности, как бы невозможными в обычной жизни».)

Итак, в 1954 году Лукино Висконти обратился к опере Спонтини «Весталка» в Ла Скала с Марией Каллас в главной роли (кстати, позже некоторые критики усмотрят в постановке «Весталки» и других спектаклей с Марией некую «достоевщину»).

«Мария, без всякого сомнения, была самым дисциплинированным профессионалом, с которым мне пришлось работать, — вспоминал Висконти. — На протяжении многих лет я восхищался ею, с того самого дня, когда она спела в Риме Кундри и Норму. Мне нравилась её полнота, придававшая ей особую импозантность. Уже тогда она заявляла о себе как яркая индивидуальность. Её жесты приводили меня в трепет. Где она научилась этому? В „Весталке“ мы начали систематически работать над их усовершенствованием. Одни из жестов мы позаимствовали у великих французских драматических актрис, другие взяли из греческих трагедий. Длинная шея, статная фигура, руки и пальцы делали Марию не похожей ни на какую другую актрису. В какой-то момент Мария почти влюбилась в меня. Это было глупо; она придумала всё сама. У неё проявлялись слишком собственнические чувства ко мне. (Запомним это определение Висконти, оно поможет понять и их дальнейшие отношения с Онассисом. — С. М.) Она часто устраивала мне бурные сцены ревности. Однако я прощал ей, потому что она исполняла всё, что я хотел от неё, с самой тщательной точностью, не добавляя никогда ничего от себя.