Но турки заняли город, вырезали или изгнали почти всё немусульманское население, Сократа Онассиса, одного из основных спонсоров греческой армии, арестовали и пытали. Как прочих, не казнили, рассчитывая получить с родственников торговца-банкира солидный куш.

Тем временем шестнадцатилетний Аристотель, после ареста отца оставшийся старшим мужчиной в семье, уже в боевых условиях постигал азы бизнеса. Прежде всего он спас свою жизнь тем, что в ту самую страшную ночь, когда после резни армян турецкие солдаты переключились на греков, сумел укрыться в здании американского консульства, сотрудникам которого прежде исправно поставлял вино и ракию (он с четырнадцати лет промышлял бутлегерством — торговлей спиртными напитками).

На другой день с помощью американцев и немалых запасов виноградной водки в отчем доме он получил у турецких офицеров пропуск, позволявший беспрепятственно передвигаться по Смирне. С этим пропуском он проник в сожжённый греческий район, где располагалась торговая контора отца, и на пепелище разыскал стальной сейф, в котором хранилось то ли пять, то ли двадцать тысяч американских долларов (огромные по тем временам деньги!). Часть денег ушла на взятку военному трибуналу для освобождения отца из тюрьмы. Остальные — американскому вице-консулу в Смирне, который без очереди устроил Онассиса-старшего и сыновей на ближайший пароход, уходивший с беженцами в Грецию.

Это по одной из версий. Согласно другой, выдвигаемой американским биографом Эвой Прионас, не столько деньги, сколько уроки французского сыграли поначалу роль в спасении отца. Дело в том, что в просторном богатом доме Онассиса квартировал некий влиятельный турецкий офицер, заместитель коменданта или даже комендант. Ему приглянулся темпераментный большеглазый юноша, служивший у него переводчиком во время общения с французскими и английскими офицерами. Но вскоре, пообещав помочь Сократу, турок потребовал от Аристотеля того же, чего царь богов Зевс требовал от юного красавца Ганимеда, пасшего стада своего отца в горах под Троей.

Нельзя сказать, что у Аристотеля не было выбора. Был — он мог бежать. Но (повторим, по одной из версий, которую впоследствии многажды озвучивала, в частности, Мария Каллас, брошенная Онассисом ради Жаклин Кеннеди: «Аристо и в отрочестве-то был морально неустойчив!..» и «Онассис, я уверена, способен на всё ради своей выгоды!») Аристотель поддался уговорам турецкого офицера и разделил с ним постель. Так ему пригодились блестяще усвоенные в своё время уроки французского.

Турецкого полковника, с которым вынужден был переспать, Аристо не отравил. Но с его помощью — несмотря на то, что уцелевшая греческая община презирала юношу за то, что отдавался турку, — смог по крайней мере отсрочить казнь отца. Вскоре турецкий офицер уехал. И самому Аристотелю уже грозил арест. Но помогли знакомые американцы, которых он снабжал ракией, — укрыли в кабинете вице-консула США по фамилии Паркер.

И уже на следующий день в форме американского матроса на борту эсминца № 249 Аристотель отплыл в сторону Лесбоса. Оттуда надо было плыть в Константинополь, искать помощи у влиятельных друзей отца. Потом Онассис часто вспоминал, в частности в разговорах с Марией Каллас, как в салоне первого класса египетского корабля «Хедивиа Лайн» его ослепила роскошь: необычайно красивые женщины в сверкающих драгоценностях, вечерних платьях с декольте, боа, богатые мужчины в смокингах с бабочками и с массивными золотыми перстнями на руках. Они ужинали, пили вино и виски, курили, беседовали, смеялись, играла музыка… Казалось, произошедшее в последние дни — пожарища, резня — кошмарный сон. И всё в прошлом. В будущем — бесконечная жизнь.

В ту ночь Аристотель Онассис поклялся, что разбогатеет и также будет сидеть в салоне первого класса, потягивать виски со льдом, покуривать сигару и флиртовать с самыми красивыми женщинами мира.

«Греки тоже оказались милейшими людьми, — писал в рассказе „В порту Смирны“ Э. Хемингуэй. — Когда они уходили из Смирны, они не могли увезти с собой своих вьючных животных, поэтому они просто перебили им передние ноги и столкнули с пристани в мелкую воду. И все мулы с перебитыми ногами барахтались в мелкой воде. Весёлое получилось зрелище. Куда уж веселей».

«Нигде кроме, как в Моссельпроме!..» На определённое время источником информации о Кристине Онассис для меня стала мастерская художника Ильи Глазунова в двухэтажной башне над бывшим Домом Моссельпрома на углу Калашного, Нижнего Кисловского и Малого Кисловского переулков, окнами смотрящая на Арбатскую площадь и Новый Арбат (тогда Калининский проспект).

С Ильёй Сергеевичем дружил мой отец, поэт Алексей Марков, и с некоторых пор я стал захаживать в знаменитую мастерскую, благо от нашего журфака в старом здании МГУ дворами было десять минут ходьбы. Порой заходил и с подругами, что народным художником СССР неизменно поощрялось, а избранные приглашались в натурщицы, как для его эпохальных полотен, так и в Суриковский институт, где он преподавал.

Впрочем, в ту пору недостатка в представительницах прекрасного пола в мастерской не было. Предпочтение отдавалось дочерям дипломатов, красивым девушкам подчёркнуто славянской модельной внешности, молоденьким миловидным певицам, балеринам, драматическим актрисам (например, мэтр познакомил меня с Ириной Алфёровой, тогда ещё студенткой, только снявшейся в одном из первых советских сериалов «Хождение по мукам», а в мастерской Глазунова грациозно протиравшей огромные старинные иконы фланелевой тряпочкой).

Практически невозможно было не подпасть под обаяние и неукротимую энергетику этого художника. И теперь, спустя годы, с щемящей ностальгией вспоминается, как в этой надстройке над бывшим Моссельпромом всё было изысканно, дефицитно, красиво, кипуче, масштабно, свободно. Порой возникало ощущение, что не в «застойном» Кремле, рубиновые звёзды которого виднелись из окон, а именно здесь, в мастерской, наполненной прекрасно-возвышенными ликами икон в сияющих окладах, крестами, самоварами, картинами, скульптурами, классической музыкой, непрестанными телефонными звонками со всего света, свободолюбивыми диссидентскими речами, завораживающим иностранным говором, благоуханиями французского парфюма, сигар и фирменных сигарет, решаются судьбы страны и мира.

— Здесь витает дух свободной прекрасной древней Эллады! — восклицала Наталия Анненкова, дочь чрезвычайного и полномочного посла, художница, керамистка, некоторое время жившая в Греции. — Изумительно! А Илюша и сам вылитый грек в профиль! Греция — моя вечная любовь!

В прошлом чемпионка по художественной гимнастике, абрисом фигуры напоминающая амфору (пролежавшую, правда, на дне морском несколько тысячелетий и благодаря ракушкам и водорослям обретшую более смелые формы, чем задумывал мастер), с благородной посадкой головы на красивой длинной шее, с прямым классическим профилем, большими миндалевидными серо-голубыми глазами, Наталия походила на древнюю гречанку — как мы себе их представляли по иллюстрациям и изваяниям в Эрмитаже и Пушкинском музее. Я слушал её восторженно-захлёбывающиеся излияния об Олимпе, Парфеноне, Плаке, мусаке, сиртаки, сногсшибательных романах с невероятно пылкими, могучими, неистощимыми и прекрасными, как боги, греками и пытался представить заданную (для меня — как домашнее задание по наивысшей математике) гречанку-миллиардершу.

— Это просто чудеса, фантастика — острова Эллады! — точно средиземноморская бабочка, порхала по просторной трапезной Глазунова Наталия. — Я была на Родосе, Крите, Санторини, Лесбосе! Была на Скорпиосе, острове Онассиса, действительно напоминающем с вертолёта, на котором мы летали с Кристинкой, силуэт скорпиона! Кипарисы, оливки, ореховые деревья, пляжи, белоснежные яхты, бассейны, дворец! Восхитительно! Рай, истинный рай на земле, хотя, конечно, Элладу нельзя назвать землёй в обычном понимании, это земля богов!