За несколько дней они вдвоем проехали тысячи километров, сняли целые горы фотографий. Каждый день де Дине вылавливал красоту Нормы Джин в окружении гор и скал. Они одни посреди пустыни. У него такое чувство, будто он похитил ее, чтобы она принадлежала ему одному. С каждым днем Норма Джин все краше, всегда рано встает, красится, причесывается — и готова к работе. Каждый день фотограф сгорает от желания попросить ее позировать обнаженной, и каждый день ему недостает для этого дерзости. Каждую ночь желание мешает ему спать и побуждает постучаться в дверь Нормы Джин, которая мягко отправляет его в его постель. У де Динса нет больше сил. Он просит молодую женщину выйти за него замуж. Он оплатит все расходы на развод, надо просто поехать в Лас-Вегас, чтобы не затягивать с этим делом. У них будет много детей, он всю жизнь будет ее фотографировать, потому что она станет суперзвездой, твердит он ей ежедневно. Пока она никому не известна, говорит он, но однажды… Однажды, предсказывает он, ты станешь самой фотографируемой женщиной в мире.

Норма Джин смеется, она так счастлива. Приятно слышать такие вещи, приятно встретить человека, разделяющего ее бредни. Андре такой милый, просто прелесть. Он купил ей ее первые джинсы. Ей в них хорошо, хотя раньше она носила и любила только платья. Он фотографирует ее в брюках, в пуловере, в юбке, в платье, с волосами, собранными на затылке и распущенными по плечам. В национальном венгерском костюме. Она не уверена, что хочет его. Для нее важно желание, которая она ощущает в нем. Чем оно сильнее, тем больше она значит. Сам по себе половой акт — завершение, а следовательно, в какой-то мере конец. Она к этому не стремится. Но она должна это Андре, который ведет себя с ней так по-рыцарски, даже согласился отвезти ее в Портленд (в двух тысячах километрах отсюда), сутками сидя за рулем, чтобы навестить ее мать, которую только что выпустили из психиатрической лечебницы. Скоро Рождество — период года, который нагоняет тоску на Норму Джин. «Договорились, — сказал де Дине. — Съездим туда, а потом займемся твоим разводом».

Норма Джин ничего не сказала и в этот вечер пустила Андре в свою постель.

Приезд к Глэдис стал катастрофой. Несчастная женщина жила в небольшом гостиничном номере в Портленде. «Какого черта ее так быстро выпустили из больницы?» — спросил себя де Дине, как только ее увидел. Она едва узнала Норму Джин, которая с лихорадочной поспешностью распаковывала подарки, купленные для матери на первые сбережения. Глэдис на них даже не взглянула. Ни слова не сказала. Сославшись на важную встречу, фотограф оборвал эту пытку и поскорее увел оттуда Норму Джин, которая не раскрыла рта всю обратную дорогу.

Незаживающая детская рана. Яростное бессилие, чувство несправедливости, вины и необходимости реванша терзали ее сильнее обычного. Однажды у нас будет свой домик, мама, только для нас двоих, однажды, домик, обещаю тебе…

В Лос-Анджелесе ее ждало письмо от Джима Дагерти, сообщающего о своем приезде. Андре де Дине сказал Норме Джин, что может уехать на время, пока она не уладит дела с разводом. Он поедет в Нью-Йорк, там только что скончался один его друг. Да, сказала Норма Джин, хорошо. Но набирающая популярность модель из агентства мисс Снайвли не намерена выходить сейчас замуж за кого бы то ни было, пусть даже за известного фотографа, благодаря которому ее портфолио прибавило в цене. Она думает только о карьере, расплывчато отвечает на письма и беспрестанные телефонные звонки безумно влюбленного, умирающего от тревоги и снедаемого сомнениями — там, на Восточном побережье. С Джимом Дагерти обходятся не лучше. Выйдя из поезда в конце декабря 1945 года, он с ошеломлением увидел, что Норма Джин не ждет его на перроне Ван-Нейса. Она работает. Никакого случайного совпадения. За три недели пребывания в Лос-Анджелесе молодой моряк почти не видал своей жены, которую со всех сторон осаждали фотографы. Джим Дагерти не узнавал девушки, на которой женился. Норма Джин напустила на себя уверенный вид. Она иначе причесывается, иначе одевается. Теперь она на обложках журналов в купальном костюме. Она зарабатывает деньги. Она горда этим и хочет, чтобы Джим разделял ее радость. А его, скорее, обуревает чувство стыда. Неизбежности. Фотография его полуодетой жены на стенах автозаправок или в шкафчиках его приятелей-военных — он бы прекрасно без этого обошелся. Между ними полнейшее взаимонепонимание. Оно выливается в окончательные, роковые слова Джима Дагерти, накрученного своей матерью, соседями, сплетнями, — твоя карьера или я.

Норма Джин не отвечает. Норма Джин действует втихаря, исподволь, стараясь никого не обидеть, неспособная встретить конфликт и других людей с открытым забралом. Норма Джин не любит ни правды, ни решений, разрывов, резких концов, внезапных перемен. Она предпочитает, чтобы все это тянулось, загнивало, умирало само собой, без шума и ярости, как нечто очевидное. Джим уехал, совершенно сбитый с толку. Несколько месяцев спустя, во время стоянки в Шанхае, он получил документы о разводе. Между тем Норма Джин, решившись как можно скорее отправиться на штурм кино, завела себе агента, который уверил ее, что положение замужней женщины повредит ее артистической карьере. Ни одна киностудия не подпишете ней контракт, опасаясь, что она забеременеет. Де Дине же весной вновь проехал через все Штаты из конца в коней, летя к своей любви, и нашел ее в обществе другого фотографа. Ее манеры показались ему немного нарочитыми. Она переигрывала. И все же такая притягательная, хрупкая. Такая красивая. Он не мог на нее сердиться. Партия проиграна. Перед Нормой Джин открывается другая судьба, де Дине это предчувствует, он молча проглотил досаду и в последнюю минуту отказался от попытки покончить с собой. Он навсегда останется ее другом. Она всегда сможет рассчитывать на него, чтобы фотографировать ее, когда она захочет. Хотя она и утратила немного своей невинности и девственной свежести. И отныне вся состоит из расчетов, карьеризма и честолюбия.

И даже ради рекламы какого-то шампуня, в конце концов, уступила и обесцветила волосы.

Поначалу ей совсем не понравилось.

Если бы дело было только в цвете, даже и настолько фальшивом, она бы скорее к этому привыкла. Но блондинка (любых оттенков, от золотистого Бетти Грейбл до платинового Джин Харлоу) — это характер. И это был не ее характер. Не совсем. Теперь она становилась одной из хорошеньких голливудских блондинок, легкомысленных, искусственно слепленных «звездочек» с репутацией уступчивых женщин, прекрасно подходящих на роли сексуальной глуповатой секретарши, повинующейся начальнику, на которую облизывается все мужское население, идеальных любовниц женатых мужчин, замечательных и не слишком шумных украшений для края бассейна во время буйных вечеринок высшего света, с откровенными декольте или в тесных купальниках, состоящих только из тела, которые всему научились, все скопировали, от походки до улыбки, от осанки до молчания, и готовы выступить со своим коронным номером: жонглировать, бить чечетку, стоять на голове, танцевать с огнем — короче, все, что угодно. Дрессированные звери, эпилированные снизу доверху, которым переделали зубы, нос, вылепили новую фигуру, новую личность — личность блондинки, то есть сексуального объекта, добычи, они думают лишь о том, чтобы их заметили, выбрали. Любой ценой.

Она превратилась в штамп.

Теперь мужчины открыто свистят ей вслед, без обиняков делают ей неприличные предложения, ведут себя прямее, агрессивнее — с чего бы им миндальничать, ведь блондинка внушает желание, а не уважение, пробуждает порывы, снимает оковы с диких инстинктов. С блондинкой все сразу ясно.

Это недоразумение. Норма Джин знает, что ей вовсе не требуется это фальшивое сияние на голове, чтобы притягивать к себе взгляды, объективы фотографов (хотя ее и уверили в том, что светлый цвет волос лучше ловит свет, чем любой другой), или чтобы мужчины возбуждались при ее виде. Она уже убедилась в этом с де Динсом. Норма Джин хочет, чтобы ее любили и желали ради нее самой. Со светлыми волосами она совсем другая женщина. Она вдруг потеряла всякое целомудрие, всякую робость, в ней проявилась сокрушительная чувственность, как тогда, на танцах с Дагерти. Возможно, это и есть быть блондинкой. Это фонтанирование. До сих пор она об этом не знала. Приходило ли к ней осознание этого чуда или присутствия внутри чудовища — неожиданного, непредсказуемого? Светлый цвет волос принадлежит тому сверхъестественному явлению, которое порой вырывается на волю и заставляет ее кожу сверкать тысячей огней. Норма Джин еще к этому не привыкла.