Этот первый налет янки отбили, зато у англичан в блокированном Гонконге дела шли плохо. Встревоженный многочисленными десантами в разных местах, английский адмирал Филлипс вышел в море с эскадрой в составе линкоров «Принс оф Уэлс», «Рипалс» и 4 эсминцев. Однако он не имел поддержки с воздуха — все английские самолёты были заняты борьбой с десантами, и вскоре японская авиация у побережья Малайи потопила исторический «Принс оф Уэлс» вместе с самим Филлипсом. Совместным ударом высотных бомбардировщиков и торпедоносцев был пущен ко дну и «Рипалс».
И теперь японцы начали планомерный захват Филиппин. 22 и 24 декабря они высадились там в заливе Лингайен и в районе Ламон… А 21 декабря началась наступательная операция японских войск под Чанша в Центральном Китае.
География японского наступления явилась обширнейшей — в декабре японцы провели десантные операции ещё и на территории Северного Борнео и готовились в Голландской Индии к серьёзным боям. Но пока почти везде успех оказался быстрым и полным. Скажем, наиболее близкими к Японии американскими опорными пунктами были Гуам — крупнейший из Марианских островов, а также острова Уэйк и Мидуэй, промежуточные станции между Азией и Гавайями. На Гуаме укреплений не было, с Уэйком вначале вышла промашка, однако 23 декабря после серьезного штурма был взят и Уэйк.
25 декабря 1941 года после семидневного сопротивления капитулировал английский гарнизон Гонконга. Паника в стане англосаксов нарастала…
22 декабря в Вашингтоне началась конференция «Аркадия» — переговоры Рузвельта и Черчилля с участием начальников главных штабов США и Великобритании по вопросам ведения войны с державами «оси». А 26 декабря Черчилль выступил на объединённом заседании обеих палат конгресса.
Но в его тоне уже проступал страх.
Москва пока оставалась нейтральной. В заявлении ТАСС просто было выражено сожаление о расширении конфликта держав и предлагалось мирное посредничество СССР как тихоокеанской державы. А в середине декабря Вышинский принял посла США Штейнгарда и заявил ему:
— Советский Союз считает наиболее разумным вариантом скорейшее сворачивание войны.
— И как вы это себе представляете, сэр?
— Англия идёт на перемирие с Германией и Италией в Европе на основе признания аншлюса, включения в империю Судет, зоны Данцига и германской Силезии, и полюбовно решает с Берлином и Римом проблемы колоний… Франция включается в новую Европу.
— А Америка?
— Вам, господин Штейнгард, пора признать, что Америка слишком многое получала и получает от чужих войн. Поэтому уступать теперь надо вам… В Европе, в Азии…
— Уступать этим макакам?
— Нет, народам мира… Войну надо прекращать, но итогом должен быть равноправный мир… Для всех.
— Я вижу, господин Вышинский, вы говорите почти как наци…
— Нет, господин Штейнгард, мы просто стремимся к ясности. Народы не желают сырьевой эксплуатации… Народы не желают и эксплуатации вообще…
— Это всё — ваша коммунистическая пропаганда.
— Нет, это — факт.
— Америка — свободная страна и будет защищать свободу всех!
Вышинский пожал плечами:
— Свободу? Вы обвиняли немцев в организации концентрационных лагерей… Вы обвиняете примерно в том же и нас… Но не вы ли загнали в невыносимые условия концентрационных лагерей десятки тысяч не только японцев, проживающих в США, но и американских граждан японского происхождения?
— Это превентивная военная мера… Мы имеем на неё право.
— Не спорю… Но равные права должны иметь все народы. Иначе мораль получается двойной… А двойная мораль, господин Штейнгард, это уже не мораль, а политический разврат…
Янки ушёл разозленным.
Впрочем, и японцам мы пока особых авансов не давали. Не отрицая значения Четверного союза, Сталин предлагал Токио отказаться от Портсмутского договора и решить вопрос о полной передаче Сахалина России… Единственное, что мы предоставили Японии «здесь и сейчас», — это дополнительное топливо и сырьё. И Япония шла на Штаты и азиатскую «Англию», зная, что её тыл обеспечен нашим партнерством с рейхом.
* * *
ОДНАКО тут всё ещё было впереди.
Глава 17. Работа на мирное будущее одних и на войну — других
Наконец наступил новый, 1942 год. Почти для всего мира это был военный год, но для СССР он начался как мирный. Однако уже нельзя было оставаться в стороне — решающие битвы с силами Зла были близки и для России…
Сталин жил мирными заботами, но все чаще задумывался о войне.
— Как часто, — говорил он Жданову, — народам приходилось слышать: «Мы ведём войну во имя искоренения войны…» И это было прикрытием для новых вооружений и новых войн… Однако теперь, когда Россия и Германия выступают политически вместе, можно задуматься о путях действительного искоренения войны как таковой… Дела хватает и без драки…
Сталин взял со стола письмо, протянул Жданову:
— Вот, очередное письмо от профессора Капицы… И опять — задиристое… Вынь ему и положи… Пишет: «Какое же вы правительство, если не можете приказать!»
— Да, порой он самоуверен до нахальства, — согласился Жданов.
— Ничего! Прет напролом, бывает — чуть ли не диктует, но если в интересах дела — пусть! Соглашающихся хватит без него…
Жданов засмеялся:
— Подтверждая ваши слова, товарищ Сталин, придётся согласиться…
А Сталин поздно вечером писал ответ:
«Тов. Капица!
Все Ваши письма получил. В письмах много поучительного, — думаю как-нибудь встретиться с Вами и побеседовать о них.
И. Сталин».
Три года назад, 4 декабря 1938-го, «Правда» опубликовала письмо академиков Лаврентьева, Мусхелишвили, Соболева, Христиановича и профессора Панова, где они писали о необходимости подготовки «инженеров-исследователей, инженеров-учёных, соединяющих в себе совершенное знание той или иной отрасли техники с глубоким общим физико-математическим образованием».
Это была идея Физико-технического института. Сталин формально был далек от науки, но силу её сознавал. Потому и был лоялен к физику Капице даже тогда, когда Капица был не очень-то лоялен к нему.
Сознавал силу точного знания и Иван Тевосян. Он теперь регулярно, порой — раз в месяц, появлялся в рейхе: поддерживал установившиеся связи, заводил новые… Немцы соглашались с ним, что уже сейчас, хотя идёт война, надо думать о том, как развивать две экономики в дополнение друг к другу.
Тевосян познакомился с большими сторонниками общей работы — министериаль-директором доктором Эмилем Вилем и доктором Карлом Шнурре, руководителем восточноевропейской референтуры отдела экономической политики МИДа. Шнур-ре, родившись в 1898 году, в Первую мировую успел повоевать на севере Восточного фронта, в 18-м был ранен. В 1928 году в Тегеране он близко познакомился с графом Шуленбургом, тогда — посланником Германии в Иране.
— Я, герр Тевосян, могу считать себя основателем новейших деловых отношений рейха и России, — шутил Шнурре.
И был от истины не так уж и далек. Со знаменитого обеда в отдельном кабинете берлинского ресторана «Эвест», который Шнурре дал в честь советского поверенного в делах Астахова и заместителя торгпреда Бабарина 25 июля 39-го года, и началось, по сути, окончательное движение Германии и России к Пакту 23 августа 1939 года, к общему миру и общему делу.
Наступил новый, 1942 год… Тевосян в начале января вновь приехал в Германию — надо было обсудить вопросы, связанные с взаимными поставками цветных металлов. И Геринг предложил ему:
— Герр Тевосян, я приглашаю вас посетить наши заводы «Норддойче аффинери» близ Гамбурга и алюминиевые и ванадиевые рафинажные заводы в Лаута.
Конечно, Тевосян поехал.
На медеплавильных заводах целые горы изумрудных кристаллов медного купороса и штабеля чистейшей электролитной меди могли восхитить даже художника, а металлург Тевосян смотрел на них с двойным восхищением. Однако главное ждало его в Лауте… Огромный завод был почти безлюден — весь процесс от дробления и обжига бокситов до электровыплавки алюминия был высоко автоматизирован. Тевосяна сопровождал директор — доктор Лаубер, и когда около полудня они вошли в цех обжига глинозема, то по белой окисной пыли, покрывавшей тонким слоем пол цеха, они шли как по свежевыпавшему снегу — их следы здесь были первыми.
