И далее фюрер вновь приглашал Испанию в Тройственный пакт, предлагал операцию по захвату Гибралтара, обещал поддержку зерном и предупреждал:
«Я убеждён, что в войне время — один из важнейших факторов. Утекающие месяцы уже нельзя будет вернуть назад».
Франко ответил лишь 26 февраля, хотя уверял «дорогого фюрера» в том, что стремился ответить «как можно скорее»…
«Я считаю так же, как и Вы, — писал каудильо, — что сама история неразрывно объединила нас с вами и с Дуче… Я также разделяю Ваше мнение, что расположение Испании по обеим сторонам Пролива вынуждает нас быть предельно враждебно настроенными по отношению к Англии, которая стремится удержать контроль над ним…»
Итак, Франко сразу брал быка за рога, причем в том же письме он вполне признавал важность проблемы. Однако он резонно замечал:
«Я хотел бы обратить внимание Вашего превосходительства на следующее обстоятельство: закрытие Гибралтарского пролива — не только предпосылка для немедленного улучшения положения Италии, но также, возможно, и предпосылка для окончания войны. Однако для того, чтобы закрытие Гибралтарского пролива имело решающее значение, также необходимо в то же время закрыть Суэцкий канал. Если этого не произойдет, то мы, то есть те, кто сделает фактический вклад в нашу военную операцию, должны будем искренне сказать, что Испания в такой на неопределенное время затянувшейся войне будет поставлена в чрезвычайно тяжелые условия…»
Начав за здравие, адресат фюрера на этой ноте не удержался и уверял, что о скором вступлении Испании в войну не может быть и речи. Он даже упрекнул фюрера в том, что:
«в вопросе поставок продуктов питания Германия до последнего времени не выполняла своих обещаний…».
В конце, впрочем, говорилось:
«Я хочу… заявить, что я твердо стою на Вашей стороне, что я полностью в Вашем распоряжении, что я чувствую свое единение с Вами в Вашей исторической судьбе… Мне не нужны никакие подтверждения моей веры, в торжество Вашего дела».
В войну тем не менее каудильо втянуть себя не давал. И, честно говоря, по существу, Франко был прав. Англия могла очень осложнить ему жизнь, если бы он вознамерился осложнить жизнь ей. И даже не в Англии было дело — впереди маячили Соединённые Штаты, с островных атлантических баз изготавливающиеся к прыжку в Старый Свет из того Нового Света, из которого США изгнали Испанию на рубеже XIX и XX веков.
Насчёт Суэца каудильо писал тоже всё правильно — Суэц охранял Гибралтар намного надежнее трёхсполовинойметрового рва, хотя и находился от знаменитой скалы на расстоянии три с половиной тысячи километров. Поэтому как раз во время первого визита Молотова в Берлин — 12 ноября 1940 года — в рейхе появилась директива № 18 по планам «Феликс» и «Изабелла».
Второй касался Португалии и был очень уж сомнителен.
Реализация же первого же давала бы рейху Гибралтар.
* * *
КОГДА фюрер в октябре 1940 года после встречи с Петэном и Лавалем в Монтуаре встретился с Франко и его министром иностранных дел Серанно Суньером на границе в Эндае, каудильо юлил (фюрер не знал, что его против союза с рейхом настраивал Канарис). Эти настроения Франко отразились и в письме Гитлеру от 26 февраля 41-го года.
И вот теперь ситуация менялась.
Во-первых, она оказывалась всё выгоднее для «оси» в противоположном от Испании конце Средиземноморья — на Леванте и далее. Вместе с немцами «вишистский» губернатор Дентц удержал Сирию и Ливан, а немцы с помощью русских получили Ирак как фактического союзника.
Во-вторых, окончательный отказ фюрера от политики силы по отношению к русским давал рейху огромные накопленные резервы, переламывая положение на море и в воздухе. И каудильо понимал, что это давало хорошие шансы на успех в возможной Мальтийской операции.
В-третьих, падение Тобрука обеспечивало Роммелю и войскам дуче выгодный плацдарм для наступления к тому самому Суэцу, который, по резонному мнению каудильо, мог стать первым ключом ко всей войне (вторым была Мальта, а третьим — Гибралтар).
В-четвёртых же и главных, фюрер теперь прочно дружил с Россией, и Сталин был готов помочь каудильо тем зерном, которое так и не смог поставить голодающим испанцам рейх.
Деликатность момента заключалась, правда, в том, что возможная помощь Москвы франкистской Испании болезненно задевала чувства многих друзей СССР. По всему миру были рассеяны бывшие бойцы интернациональных бригад, по всему миру были рассеяны испанские республиканцы-антифашисты, и особенно много их было как раз в Советской России — во главе с генеральным секретарем испанской Компартии Хосе Диасом. Была в Москве и Пасионария — Долорес Ибаррури.
И с ней и Хосе Диасом Сталину предстоял тяжёлый разговор.
Провести его Сталин решил в обстановке домашней — в Кунцево.
— Товарищи Диас и Ибаррури, — обратился он к испанским коммунистическим лидерам после ужи на впятером, когда они вместе с Молотовым и Ждановым устроились в каминной. — Заканчивается лето, и это лето мы закончим мирно… И закончим с прекрасным урожаем… А в Испании сейчас почти голод.
Ибаррури блеснула глазами. Несколько лет назад она сказала: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» И Сталин помнил об этом… Да, это было сказано прекрасно. Но простой народ не может жить на коленях, потому что на коленях не посеешь зерно, не выходишь его и не соберешь созревшее… Народ всегда живет на ногах, но нередко — с согнутой спиной и согбенными плечами.
Это и сказал испанцам Сталин.
— Понимаете, товарищи, — прибавил он, — весь центр борьбы мы теперь обязаны перенести против Америки. Враг капитала Америки — наш друг. В США полным ходом идет вооружение, а это значит, что капиталисты скоро будут иметь огромную вооружённую силу. Гитлер же и Муссолини вводят государственный капитализм, а это предпоследний шаг к социализму. Последний шаг — отказ от частной собственности… И можно представить себе такое развитие мира, когда они сделают и этот шаг. Ни Черчилль, ни Рузвельт этого шага не сделают никогда…
— Что из этого следует, товарищ Сталин, для нас, коммунистов Испании? — резко спросила Пасионария. — Мы боролись против Гитлера и Муссолини, а сейчас Советский Союз чествует их как гостей и почти союзников. Что делать нам?
— Быть коммунистами, товарищ Ибаррури, — спокойно ответил Сталин.
— А конкретно?
— Владимир Ильич учил нас, — не отвечая прямо, начал Сталин, — что есть компромиссы и есть компромиссы… Можно блокироваться с октябристами и кадетами против монархистов, с эсерами против кадетов и с меньшевиками против эсеров… Но никогда нельзя забывать, во имя чего ты идёшь на компромисс.
Пасионария вновь блеснула глазами:
— Во имя чего идёт на компромисс с фашистами Советский Союз?
И тут вместо Сталина ей мягко ответил Жданов:
— Во имя людей труда, товарищ Пасионария… И во имя конечной победы Труда над Капиталом.
Он улыбнулся в короткие усы и пояснил:
— Это не просто понять и принять, но быть коммунистом — не значит быть готовым красиво умереть. Быть коммунистом — это значит быть готовым напряженно жить в интересах Труда. Хотя, — Жданов улыбнулся вновь, — лучше бы жить порой и менее напряженно, жаль вот — не получается…
— Так вот, товарищи, — подвёл черту Сталин. — Войну в Европе надо закончить до того, как в Европу придёт Америка. Свергнуть Черчилля и черчиллевцев, придя в Лондон, сегодня мы не можем. Но мы можем уже сегодня подготовить условия для этого, ударив по Черчиллю и по Америке в Африке и на Востоке, лишив их Александрии, Суэца и… И — Гибралтара, а потом — и атлантических островов. А для этого очень может пригодиться Испания.
Ибаррури и Диас слушали молча и хмуро.
А Сталин говорил:
— В Испании сейчас не Диас, а Франко. Так что надо идти на компромисс с Франко. И ещё одно, товарищи… В Испании кроме Франко есть и испанцы. И они голодают. А мы можем поделиться с ними хлебом… И то, что им помогла Россия, они будут помнить.
