Вопрос был сложный, и, как всякий сложный вопрос, он имел свою историю.

С первого дня в лагере началось соревнование отрядов. Впереди всех, то обгоняя друг друга, то уступая один другому, шли первый отряд мальчиков и второй отряд девочек.

Мальчики выиграли лагерный кубок по волейболу. Девочки прочно держали первенство по легкой атлетике. Мальчики выпустили лучшую стенную газету, девочки спелись и создали замечательный хор. В ответ мальчики под управлением Славы Заева устроили такой оркестр из пустых бутылок, что девочкам пришлось признать себя побежденными. Зато по стрельбе из лука, как это ни странно, девочки снова оказались впереди, и хотя мальчики и без того были огорчены, «добили» их, великодушно передав выигранный приз — огромную банку варенья — восьмому отряду малышей.

Вероятно, этого не нужно было делать. Но, так или иначе, малыши с удовольствием съели варенье, а старшие мальчики не снесли двойного поражения и открыли враждебные действия, «обстреляв» девочек залпом обидных прозвищ и злых острот.

Девочки надулись, но, понятно, не остались в долгу… Создалось напряженное положение, грозившее перейти в обоюдный бойкот.

Тогда Майя и придумала этот костер, на котором первый и второй отряды должны были вместе показать свое искусство остальным пионерам лагеря.

И те и другие сначала заупрямились. Но Майя твердо настояла на своем, и скоро, забыв былые обиды, оба отряда горячо принялись за работу. Деловая дружба пришла на смену начавшейся было вражде.

И вот этот замечательно задуманный и такой нужный костер срывается. Девочек нет, а выпускать одних мальчиков — это значит навсегда перессорить оба отряда.

«Но где же девочки? Уж не случилось ли с ними что-нибудь?»

Отгоняя от себя эту мысль, Майя пришла в штаб, заглянула в лагерный план и не спеша направилась к веранде большого дома, где за семью столами, дружно работая ложками, ребята доедали компот.

— Внимание! — громко сказала Майя и помолчала, пока не наступила полная тишина. — После ужина отрядам заниматься работой по плану завтрашнего дня. Общелагерный костер отменяется!

Ропот удивления пробежал над столами и стих. Досуха опорожнив кружки, зажав в кулаках абрикосовые косточки, разочарованные ребята не спеша поднимались из-за столов.

Вечер прошел не особенно весело.

Вскоре после отбоя окна большого дома погасли одно за другим и лагерь погрузился в сон. Только в маленьком флигеле, у начальника лагеря, горел свет и сам Геннадий Михайлович еще долго о чем-то разговаривал с Майей. Несколько раз Майя выходила из флигеля, вслушивалась в тишину ночи, вглядывалась в темную даль и возвращалась к столу, с каждым разом все более и более встревоженная.

Далеко за полночь Геннадий Михайлович встал, набросил на плечи старый военный китель без погон и вместе с Майей минуты две постоял на низком крылечке.

— Нет, не слышно… — сказал он наконец. — Ну что же, если утром не вернутся, будем принимать меры. А пока — спать.

— Есть, товарищ начальник, — ответила Майя и попробовала улыбнуться. Но улыбки не получилось, и она, вконец расстроенная, пошла к большому дому.

А утром, перед самой линейкой, донеслась из леса далекая-далекая песня. Сначала Майя подумала, что это просто почудилось ей, но песня близилась нарастая. Она звучала все яснее и громче, и по мере того, как приближалась песня, возвращался к Майе потерянный было покой.

Да и в самом деле, о чем теперь тревожиться? Девочки идут домой и поют — значит, все хорошо!

И вот прозвучал горн. Отряды выстроились на линейку. Начался новый лагерный день.

Когда шестой отряд отдавал рапорт, из леса, наконец, показались старшие девочки, наделавшие столько тревоги.

И хотя никто не давал команды «вольно», все головы разом повернулись в их сторону, и рапорт пришлось прервать.

Колонной по два девочки подошли к линейке. Тут Гога Беликова, низенькая, живая, светловолосая девочка, которая до того шла рядом с вожатой чуть впереди отряда, повернулась лицом к колонне и, продолжая шагать в ногу со всеми, лихо скомандовала:

— Второй отряд на месте — раз-два, раз-два — стой! Налево шагом марш! Отряд, стой! Равняйсь! Смирно!

Так, прямо с похода, немного усталые, со следами утренней росы, припорошенной дорожной пылью, на ногах, с тяжелыми рюкзаками за плечами, девочки заняли свое место на линейке. Вид у них был гордый я независимый.

Рапорт второго отряда ребята слушали с особенным интересом.

По правде говоря, это был не рапорт, а целый рассказ о походе. Но Гога Беликова — председатель совета отряда — так ловко вставляла в свой рассказ всякие звучные выражения и слова, вроде «чрезвычайное происшествие», «на марше», «бивак», «дневка», что он и в самом деле был похож на рапорт, и даже Майя, не любившая лишних разговоров на линейке, ничего не могла возразить.

А вспомнить девочкам было о чем: они записали рассказ настоящего партизана, собрали богатый гербарий, видели следы лося, нашли залежи гончарной глины, поймали ужа в метр шестнадцать сантиметров длиной и, наконец, заблудились, опоздали и ночевали в колхозе, потому что, как сказала Гога, «не к чести наших мальчиков, путевые планшеты, над которыми семь мудрецов пролили столько пота, не имеют ничего общего с действительностью… Вот!»

При этом Гога слегка поклонилась и так язвительно стрельнула в сторону Владика хитрыми глазами, что все невольно посмотрели на него и увидели, как сквозь загар выступили на его лице большие коричневые веснушки, а потом уши, шею и даже руки залила густая пунцовая краска.

«Семь мудрецов» — это прозвище еще во время отрядной междоусобицы слетело с острого Гогиного языка и прочно укрепилось за первым звеном первого отряда. Когда наступил мир, прозвище это старались не вспоминать, и теперь, вытащив его из архива да еще на лагерной линейке, Гога явно давала понять, что военные действия между первым и вторым отрядами возобновляются.

Это, конечно, был дерзкий вызов. Но ничего особенно обидного в самом прозвище не содержалось, и если бы не язвительный тон, которым девочки произносили эти слова, звено могло бы даже гордиться таким названием.

В первом звене действительно числилось семь человек, и, по общему мнению ребят и вожатых, это были самые серьезные, самые знающие и самые дружные мальчики во всем лагере.

Любое порученное дело они выполняли добросовестно и аккуратно, и Геннадий Михайлович еще в самом начале смены объявил звену благодарность за отлично составленные планы лагерных строений и карту территории лагеря.

Эта серьезная, по-настоящему нужная работа, которую мальчики выполнили с большим знанием дела, с первых же дней так крепко связала семерку друзей, что с тех пор они так и остались неразлучным «картографическим звеном» лагеря. И своей и отрядной работы «картографам» хватало. Они редко сидели сложа руки и в словесной перепалке почти не участвовали. А если говорить о картах, то в чем, в чем, а уж в этом деле у первого звена первого отряда в лагере равных не было.

Тем обиднее прозвучало язвительное замечание Гоги, которая — это знал весь лагерь — всегда говорила только правду.

И сейчас же после линейки в отрядах и звеньях начались расспросы и разговоры. Невидимая трещина обиды и недоверия уже грозила расколоть весь лагерь… на два лагеря.

Старшая вожатая тут же заметила эту невидимую трещину и сразу после купанья вызвала в штаб вожатую второго отряда Нину Новокшонову.

О чем они говорили там, что рассказывала Нина о походе, никому неизвестно. Но зато от слова до слова можно восстановить разговор, происходивший в то же утро в круглой комнате, которую Гога окрестила «храмом семи мудрецов».

Комната эта помещалась в башне и имела несколько необычный вид. Четыре стрельчатых окна, выходившие на четыре стороны света, щедро освещали эту просторную комнату со сводчатым потолком, и ее обитатели могли видеть все, что делалось на реке и на лагерной площадке.