– Понятно! Опять что-то натворили? – догадался по моему слишком жизнерадостному тону Сережа. И заспешил: – Прости, нет времени на разговоры. Меня ждут на совещании. Но я тебе перезвоню… – Он отключил телефон, и я некоторое время слушала короткие гудки, хотя знала, что в ближайшие два часа звонка не дождусь: ровно столько продолжались совещания в его конторе.

Но только я называю его организацию «конторой». На самом деле это – представительство крупнейшего в России Таймырского медно-никелевого комбината, расположенного за Полярным кругом, где десять месяцев – зима, остальное – лето. Продукция его идет нарасхват, как внутри страны, так и за рубежом. Сережа говорит, что подобных комбинатов во всем мире раз, два и обчелся, а он знает, что говорит. Мой муж вот уже пять лет возглавляет представительство Таймырского комбината, поэтому и крутится как белка в колесе, и дома живет меньше, чем в командировках.

Но я его прощаю, потому что всякий раз, когда он возвращается домой, мы переживаем свой очередной медовый месяц, и это компенсирует многое. И лишь по одной причине, чтобы не тосковать о нем, я занимаюсь массой дел, которые выгодны прежде всего тем, кто ими не хочет заниматься зачастую из-за собственной неповоротливости, несообразительности, а бывает, из-за откровенной лени; тем самым я заставляю быстрее течь время, которое словно останавливается, когда Сережа уезжает от нас с Танькой.

Один раз в неделю я работаю в поселковой библиотеке. Поселок – комбинатовский. Здесь живут сотрудники представительства и пенсионеры, отработавшие на северах по двадцать и больше лет. Дома выстроены по особым проектам, но очевидного дисбаланса в застройке не наблюдается, что так характерно для подобных поселков, выросших вокруг города в последние десять лет. Здесь нет восточных дворцов и боярских теремов, нет уродливых железобетонных мавзолеев и кирпичных псевдоготических замков…

В нашем поселке выросло уже больше двух сотен скромных двухэтажных коттеджей, деревянных или кирпичных по выбору хозяина. Но в каждом имеется сауна и бассейн, подземный гараж на две машины и хозяйственные постройки во дворе. Северяне большие любители натурального хозяйства. Поэтому по утрам нас будят крики петухов, звон молочных струй о дно подойников и рожок пастуха, собирающего местных буренок в стадо.

Но у нас, наверное, единственный в поселке дом на два хозяина и по сравнению с другими маленький общий с Риммой огородик, где растут в основном лук, редиска, необходимая для стола зелень да клубника, под которую отведено несколько грядок. Но большую часть того же общего двора занимают цветники и посадки декоративных кустарников. Сада у нас нет, но часть усадьбы находится в лесу, пихты и березы растут прямо за домом, а лесными цветами и папоротниками заросли все полянки между деревьями.

Идея общего двора и огорода принадлежит Римме. Ее прямо-таки хлебом не корми, дай посидеть между грядок, полюбоваться торчащими из земли острыми, как копья древних воинов, стрелками лука, кучерявой петрушкой, зонтиками укропа. Она любит сорвать листик мяты или сельдерея, размять его в пальцах и вдыхать этот запах, от которого, как она уверяет, пропадают головные боли, а мозги настраиваются на творческий лад.

Я ей не перечу. Вывожу в коляске во двор и оставляю в беседке, на полянке или между грядок. Она сидит в широкополой шляпе под кружевным зонтиком. Его изготовили на заказ по картинке из модного журнала начала прошлого века. Впрочем, сама Римма тоже напоминает мне дореволюционную даму, нечаянно попавшую в наше время. Тонкие черты ее лица безупречны, взгляд слегка высокомерен, но не из-за вздорности характера, отнюдь нет. Так она смотрит на незнакомых людей, потому что более всего на свете боится, что ее примутся жалеть.

Вот я и подошла вплотную к тому, чтобы рассказать, кто такая Римма и почему наш дом имеет два хозяина. Хотя понятие это весьма относительное. По сути, мы одна большая семья. Не совсем обычная, не совсем привычная, но все-таки семья. И я не стыжусь, когда, представляя Римму, говорю: «Это первая жена моего мужа, а я – вторая».

Вот уже пятнадцать лет Римма – инвалид. У нее нелады с позвоночником, после того как она попала в камнепад на Кавказе. Дело в том, что когда-то она работала инструктором по горному туризму, водила группы на Эльбрус, помогала осваивать азы альпинизма новичкам. Ей было тридцать пять, Сереже – двадцать два, когда они встретились в Теберде, и мой будущий муж влюбился в нее сразу и бесповоротно. Его не смущала приличная разница в возрасте и то, что у Риммы было двое детей от первого брака. Ее первый муж погиб при восхождении на высочайшую вершину Тянь-Шаня – пик Победы.

Римма, как я уже говорила, поразительной красоты женщина. Она знает себе цену и даже сейчас, прикованная к коляске, не теряет своего достоинства и бодрости духа. К моменту знакомства с Сережей у нее уже был мужчина, за которого она собиралась замуж, начальник альпинистского лагеря, поэтому ухаживания Сережи она не воспринимала серьезно. В порядке вещей, что туристы частенько влюбляются в своих инструкторов. Но Сережа стал исключением из правил. Он не был навязчив, не лез на глаза, не допекал Римму признаниями в любви, но так как отпуск у него был, как у всех северян, полгода (в то время он уже работал технологом на комбинате), эти полгода он, естественно, провел в лагере, тем более что путевки в то время стоили сущие пустяки.

Словом, к концу сезона он сделал Римме предложение, а она, к всеобщему удивлению, его приняла. Сказалось, видно, сногсшибательное обаяние Сережи, которое способно растопить даже самое каменное сердце. «Что ж, попробуем, – ответила ему Римма, – но распишемся только тогда, когда я сама скажу об этом!» Через год они расписались, а еще через полгода у них родился Миша.

А еще через полтора года Римма вырвалась на любимый Кавказ и на первом же маршруте попала со своей группой в обвал. Возможно, потеряла сноровку и не заметила опасности, возможно, это было простым стечением обстоятельств, я не могу о том судить, потому что знаю об этой трагедии только со слов Сережи. Сама Римма предпочитает об этом не рассказывать, а я не лезу с расспросами, потому что в тот день мир для нее рухнул, а жизнь разделилась на две половины: до и после катастрофы. Ее туристы отделались испугом и незначительными травмами, но Римме, которая шла первой, досталось больше всех. Когда ее извлекли из-под камней, врач лагеря вызвал вертолет, не слишком веря в то, что Римму довезут до Нальчика живой.

Но она выжила, перенесла два десятка операций, пять лет лежала без движения, и Сережа делал все, чтобы поднять ее. Трое детей, один из них совсем еще маленький, и все на одних руках. Родителей его и Риммы уже не было в живых, и поэтому ему приходилось крутиться самому. Няньки, сиделки, дорогие лекарства, операции – все это требовало уйму денег. К тому же Север не совсем подходящее место для подобных больных. Но Сереже пошли навстречу и предложили работу в представительстве комбината, а через пять лет он стал его руководителем. Денег он стал получать несравнимо больше, к тому же комбинат начал строительство поселка, и вскоре все семейство Родионовых переехало в новый коттедж. К тому времени в здоровье Риммы наметились улучшения, она стала сначала с посторонней помощью, а затем и сама садиться в постели. Сережа заказал, и ему привезли из Германии навороченную коляску для инвалидов.

Но через пять лет после трагедии Сережа встретил меня… Я с трудом перевела дыхание… То были самые сложные дни в моей жизни, хотя и очень счастливые. Но сейчас мне не хотелось бы об этом вспоминать, потому что тогда я окончательно забуду о тех делах, которые мне предстоит сегодня выполнить. Я опять посмотрела на часы, видно, придется отложить встречу с Людмилой или перенести ее на завтра. Я не могу лететь сломя голову, чтобы успеть попить кофе с подругой, когда мой муж уезжает в командировку. Первым делом я должна собрать ему вещи и приготовить ужин. Если он заедет домой в семь вечера, а его рейс в одиннадцать двадцать пять (часы отлета и прилета я знаю наизусть), то остается с часок времени, чтобы неспешно поужинать и обсудить кое-какие дела, которые я намерена решить перед нашей поездкой в Грецию.