Тем не менее оставались редкими случаи, когда удавалось от отдельных экспериментов перейти к проведению широкой аграрной реформы. В большинстве стран Тропической Африки организующее государственное начало оказывало лишь поверхностное воздействие на крестьянскую стихию. В этих условиях большое значение в деревне приобретали массовые народные движения, зачастую носившие крайне своеобразную идеологическую окраску.

Споры, начавшиеся на сходках под «деревом совета», продолжались в умах миллионов людей.

Проселочная дорога, ведущая от шоссе Браззавиль — Кинкала к деревушке, где жил крестьянин-проповедник Виктор Маланда, пересекает один из самых живописных уголков Народной Республики Конго. Вокруг бесконечные плавные гряды невысоких холмов. Леса, когда-то покрывавшие их склоны, вырублены, и дорога была проложена среди густого кустарника, который перемежался купами бамбука. Там, где кустарник отступал, росла больше похожая на тростник, поднимающаяся выше кузова автомашины слоновая трава.

Дорога узкая, грунт легкий и, когда навстречу выезжал очередной грузовичок с пассажирами, машины долго, медленно разъезжались, тяжело буксуя в песке. Впрочем, движение в этих местах было небольшое, население редкое. Вдоль пути я видел всего две-три маленькие деревушки из нескольких дворов, которые представляли собой группы из четырех — шести глинобитных хижин, занятых одной семьей. Издали они походили на громадные термитники, столь же естественно вырастающие из почвы, как и окружающие их деревья.

В машине нас четверо: молчаливый шофер, молодой журналист из Браззавиля, служащий аппарата правительственного комиссара области Пул из города Кинкалы и я. Журналист впервые ехал по этой дороге. Напротив, и шофер и чиновник из Кинкалы уже не раз здесь бывали. Их не удивляло, что приехавший из-за рубежа корреспондент слышал о деревне, которую не найти даже на хорошей географической карте. Канката давно стала центром паломничества тысяч и тысяч конголезцев, и мои спутники были совершенно убеждены, что ее известность перешагнула далеко за пределы республики.

Горячо, с глубокой убежденностью в своей правоте чиновник объяснял мне:

— У вас в Европе строят машины, автомобили, самолеты. Конечно, в этом вы нас превзошли. Но вы не знаете чуда, которое день за днем творит в своей родной деревне пророк Маланда. В Канкате он исцеляет души тысяч людей…

Чиновник, с такой проникновенной искренностью говоривший о «деяниях» крестьянского «пророка», был в этом отношении не один среди моих конголезских знакомых. В Браззавиле мне много рассказывали об уме, обаянии, простоте этого человека. Но особенно привлекало внимание одно обстоятельство — оказалось, что Маланда основал секту, известную по всему югу страны под названием «крест гома». Мне пояснили, что это название можно было бы перевести словами «прижмись к кресту», «приблизься к кресту».

Все это было чрезвычайно интересно. Ведь известно, что ломка традиционного общественного уклада сопровождалась у народов Тропической и Южной Африки появлением сотен собственно африканских течений христианства, в которых ветхозаветные и новозаветные мифы органически переплетались с давними местными поверьями. Эти «церкви» горячо отстаивали свою независимость от европейских миссий, и многие исследователи отмечали, что само их возникновение отчасти связано с подъемом национального чувства у африканских народов. Кроме того, это был определенный шаг вперед в развитии крестьянского массового сознания, хотя оно еще и не могло высвободиться из-под религиозных пелен.

Намечая поездку в Канкату, я надеялся, что она позволит мне точнее представить, как происходит вытеснение архаичных поверий новыми религиозными взглядами. Однако не менее интересным было и увидеть человека, который своей деятельностью придал конкретную форму и организованное начало будоражащим крестьянскую мысль стихийным процессам. Какая внутренняя сила, какие качества характера позволили ему встать во главе нового движения? Воображение невольно вызвало в памяти могучие фигуры библейских пророков.

Мы ехали уже минут сорок, как вдруг шофер резко затормозил. Посмотрев в его сторону, я увидел, что он разговаривает со стоящим у обочины дороги человеком в белой рясе со стальным распятием на груди.

— Это Маланда, — шепнул мне на ухо чиновник. Я не успел его разглядеть, машина снова рванулась вперед. Говоривший с Маландой шофер повернулся ко мне.

— Пророк примет вас, — сказал он.

Через несколько минут мы въехали в Канкату и остановились на большой, пыльной, выбитой тысячами ног площадке. Справа и слева были видны тянувшиеся от дороги вниз два длинных навеса, под которыми — кто на циновках, а кто и прямо на земле — расположились люди. Много было женщин, причем едва ли не большинство с детьми. Мужчин было заметно меньше.

Деревня построена на довольно крутом песчаном склоне холма, и, выйдя из машины, мы пошли вниз, к видневшемуся невдалеке высокому частоколу. Сопровождавший меня чиновник куда-то ушел, но вскоре появился вновь вместе с одетым по-европейски молодым человеком, который до возвращения Маланды вызвался показать места богослужений. По его сигналу нам открыли калитку и пропустили за изгородь.

Я с любопытством огляделся по сторонам. Справа и слева от калитки, у самого частокола стояли два длинных, сколоченных из жердей сарая с крышами из пальмового листа. Несколькими метрами ниже я увидел цементированную площадку под высоким навесом. Здесь обычно и происходили богослужения. К выбеленной торцовой стороне всего сооружения был прикреплен многометровый странной формы крест, в котором совмещалось распятие с крестом св. Антония. Он был выкрашен в красный цвет. Сбоку перед алтарем был установлен еще один опять-таки красный, крест, перекладина которого была сдвинута вправо так, что своим очертанием он напоминал громадную букву «г». Бывший с нами молодой человек пояснил, что за этот крест больной, ждущий от Маланды исцеления, держится рукой и смотрит вверх, на распятие, пока «пророк» читает молитву.

В это время нас позвали к Маланде.

Он ждал нас у своего дома, такой же глинобитной мазанки, как и соседние крестьянские жилища, только крупнее. Край соломенной крыши спускался к самой земле и был полукругом обрезан над ведущей в дом дверью. У стены, на земле стояли десятки пузырьков и бутылок — с медикаментами, как мне позднее объяснили. Нам вынесли стулья. Только увидев, что мы сели, сел в плетеное белое кресло и Маланда.

Теперь я мог хорошо рассмотреть этого человека. Нет, в его облике не было ничего от величественных образов Микеланджело. Он был высокого роста, сухощав. В густых, коротко остриженных волосах блестела седина, седыми были и пышные, щеткой подстриженные усы. Держался он совершенно свободно, с большим достоинством. Меня поразил его взгляд: умный, проницательный и одновременно детски чистый.

Мне вспомнилось все, что я слышал о Маланде в Браззавиле. Это было немного. Точная дата его рождения неизвестна, даже год его появления на свет — 1910-й определен весьма приблизительно. Когда Маланде было около десяти лет, он прошел обряд крещения и получил имя Виктора. Канката — родная его деревня. Школы здесь не было, и начальное образование он смог получить лишь после того, как поехал в Леопольдвиль на заработки. Там он поступил в вечернюю школу с преподаванием на лингала. Сначала Маланда работал в мастерской одного европейца в качестве резчика по дереву, но потом занялся огородничеством, которое обеспечивало его средствами к существованию.

За те годы, что Маланда провел в Леопольдвиле, он привлек к себе внимание католических священников. Французская исследовательница Жанна-Франсуаза Венсен, собравшая довольно Подробные сведения об этом периоде жизни будущего «пророка», отметила, что он выделялся среди верующих своей набожностью. Он не пил и не курил. Сам он рассказывал, что в те годы ежедневно причащался и слушал обедню. Некоторое время Маланда принимал участие в движении Мукунгуна, возникшем для борьбы с влиянием колдунов и знахарей, но потом отошел от него.