Малыш равнодушно пожал плечами.
— Он слишком слабый. Я сделал из него фарш. Лопатка от ударов согнулась.
— Проклятый осел! — напустился на него Старик. — Тебе необходимо все делать не так, дубина? Схватил в конце концов русского, так тебе нужно тут же его убить. Будь проклят тот день, когда ты появился у нас.
— Пошел ты в задницу! — громко заорал Малыш, не думая, что русские могут услышать его. — Вечно я виноват. Если я когда-нибудь притащу русского маршала, ты тут же напустишься: «Малыш, тупой осел, почему не притащил Сталина и Молотова?» А когда мы начнем свою революцию и я повешу Гиммлера, ты назовешь меня паршивым сукиным сыном, потому что я не повесил Гитлера! — Он яростно заколотил по земле кулаками, потом встал во весь рост и оглушительно заревел: — Но не волнуйтесь, плаксивые детки, все будет в порядке. Я пойду к Ивану и притащу полковника. Тогда, может, вы будете довольны!
— Малыш! — в испуге крикнул Старик. — Ложись сейчас же!
Застрочили два русских автомата. Трассирующие пули проходили впритирку с Малышом. Он бежал вперед с полным равнодушием к ним, размахивая над головой автоматом.
Малыш скрылся в темноте, но мы слышали его неистовый рев.
— Господи, он сумасшедший, буйный сумасшедший! — простонал Старик. — Нужно схватить его, пока он не прыгнул в траншею к русским.
— Самая бестолковая компания во всех «разоруженных силах», и мне надо было оказаться в ней, — обреченно произнес Хайде.
— Не ной, — сказал Порта и побежал за Малышом.
Мы обнаружили его в снарядной воронке, он готовил связку гранат для блиндажа. Наши стрельба и крики разносились на далекое расстояние. Полупомешанный Малыш заорал, призывая Ивана. Выстрелы с обеих сторон прекратились. Тревожная тишина. Русские, очевидно, решили, что мы спятили.
Через час мы спрыгнули в свою траншею, где нас встретил оберстлейтенант Хинка. Он был в ярости и устроил Старику взбучку за то, что мы не привели пленных.
— Не рота, а стадо баранов. Худшая во всей армии, — бушевал он. — Но мы еще поговорим по-другому!
Хинка повернулся и ушел, не подав руки лейтенанту Ольсену.
На другой вечер рота получила приказ отправить два взвода в тыл русских на разведку.
Когда лейтенант Ольсен сказал командиру полка, что это, видимо, будет стоить жизни большинству солдат, тот взбеленился.
— Кто вы такой, чтобы указывать мне, герр лейтенант? — кричал он. — На войне долг солдата не спасать свою жизнь, а сражаться. В дивизии мне приказали провести разведку, и этот приказ нужно выполнить любой ценой. Важно только, чтобы из шестидесяти пяти вернулся один и доложил, что там делается. От этого зависят тысячи жизней.
Лейтенант Ольсен хотел что-то сказать, но оберстлейтенант Хинка грубо оборвал его.
— Вы слишком много думаете, герр лейтенант. Помышляете о чести и прочих высоких материях. Приказы нужно выполнять, если мы не хотим ждать смерти в одной из камер в Торгау. Забудьте о своих помыслах, пока вынуждены носить каску. Мы — жалкие остатки Двадцать седьмого полка. Постарайтесь понять это! Через шесть часов я жду вашего доклада. Конец связи!
Лейтенант Ольсен стоял, держа в руке телефонную трубку. Выглядел он потерянным, словно ожидал, что ворчливый голос Хинки раздастся снова.
Мы долгое время слышали гудение моторов на стороне русских, но воздушная разведка ничего обнаружить не могла. У русских, как обычно, все было хорошо замаскировано. Следы гусениц каждого танка уничтожали рабочие команды. И теперь приходилось прибегать к старому надежному методу: пешей разведке.
Все мы, старые солдаты, нутром чуяли — что-то готовится. Старик сказал:
— Не нравится мне это затишье. Что-то происходит, притом очень значительное. Иван стянул большие силы.
Кенигсбержец презрительно фыркнул.
— Когда он начнет наступление, мы драпанем, как зайцы.
— Почему в эту разведку должны идти мы? — проворчал Хайде. — Как только появится опасное дело, за него должны браться первый или второй взвод, или вся пятая рота.
— Потому что ты тупой скот, — ответил Порта, — и служишь в штрафном полку, в котором должны погибнуть все до единого. Я всегда знал, что ты овца в человеческом облике, но не думал, что так туп, каким кажешься сейчас.
— Заткнись, бычара! — выкрикнул Хайде и пригрозил ему ножом. — Когда-нибудь я доберусь до тебя! Можешь мне поверить!
Порта хотел броситься на Хайде, но Старик удержал его.
— Кончайте вы свои вечные ссоры и драки! Применяйте силу, когда пойдете к Ивану!
— И станете героями великой Германии, — насмешливо сказал Порта. — Вот погодите! В Потсдаме будут выставлены наши портреты с надписями золотыми буквами: «Герои из Двадцать седьмого полка». Надеюсь, мы не ошалеем от своей смелости!
— Я смелый, — заявил Малыш. И угрожающе повернулся к Порте. — Мужества у меня больше, чем у кого бы то ни было на этой войне, — громко выкрикнул он. И одним ударом отбил приклад у винтовки. — Вот так я разделаюсь со своими врагами. Ты один из них, Юлиус-ненавистник евреев, — сказал он, поворачиваясь к рослому, мускулистому Хайде.
Тут в блиндаж вошел лейтенант Ольсен.
— Пришли письма, — сказал он, бросая их на стол. — Есть одно и тебе, Малыш.
Малыш онемел от изумления. Челюсть его отвисла.
— Мне письмо? — запинаясь, произнес он, глядя чуть ли не с робостью на грязно-серый конверт с выведенными карандашом неуклюжими детскими буквами: «Падерборн, танковая рота пополнения 11, ефрейтору Вольфгангу Кройцфельдту». Видимо, отправитель долгое время не поддерживал с Малышом связи. С тех пор как Малыш находился в Падерборнском гарнизоне, прошло больше четырех лет. Там приписали внизу номер нашей полевой почты: «23745».
— Пресвятая Богоматерь Казанская! — прошептал Малыш, — это первое письмо мне за всю жизнь. Я даже понятия не имею, как его вскрывать.
— Оставь, — сказал лейтенант Ольсен, — это не станет проблемой.
Малыш неуклюже разорвал пальцем конверт и вынул листок серой оберточной бумаги, исписанный неряшливым почерком.
Нас едва не хватил удар при виде того, как он побледнел, с трудом дочитав письмо до конца.
Хайде приподнял брови и робко спросил:
— Скверные новости?
Малыш не ответил, лишь глядел на письмо как завороженный.
Хайде толкнул его локтем.
— Что случилось, приятель? Чего так приуныл? Скажи нам. Ты просто на себя не похож.
Малыш вспыхнул.
— Тебе-то что, черт возьми? Я когда-нибудь совал нос в твои дела?
— Да брось ты, — успокаивающе сказал Хайде. — Чего разошелся, тупой пентюх? Я же с добрыми намерениями.
Малыш издал вопль. Схватил Хайде за горло и шваркнул о стену. Потом выхватил нож и бросился на него.
— Сейчас ты умрешь, тварь!
Легионер молниеносно подставил ему ногу. Малыш грохнулся прямо перед парализованным от страха Хайде.
Малыш повернулся и свирепо уставился на Легионера.
— Я за это башку тебе оторву, арабский сутенер!
Легионер не оскорбился. Спокойно закурил самокрутку.
— Он никогда не будет культурным, — пробормотал Хайде. — Так и сыплет непристойностями.
— И быть не хочу! — заорал Малыш. Встал, пошел в дальний угол, поднял отброшенное письмо и разгладил его на коленях. Потом стал снова медленно, с трудом читать.
Старик подсел к Малышу. Свернул две самокрутки из старой газеты и протянул одну ему.
— Могу я тебе помочь, кореш?
— Да, — проворчал Малыш, — оставив меня в покое, пока русские или эсэсовцы не вгонят мне пулю в лоб.
Он встал, оттолкнул Старика, скомкал письмо и швырнул его на пол. Потом пошел к выходу. Пинком отшвырнул лежавшую у двери сумку с гранатами в другой конец блиндажа. Стоявшему на пути рослому унтеру нанес такой удар в живот, что тот повалился со стоном. Пнул его, потерявшего сознание, потом повернулся к нам, ища к кому бы придраться. — Еще одно слово, дерьмовые герои, и я медленно удавлю вас, одного за другим!
Он схватил автомат и запустил в нас. Потом скрылся в траншее.