В одиннадцать часов мы стояли в траншее, готовые идти на задание. Командир полка, оберстлейтенант Хинка, явился на позиции, чтобы понаблюдать за нами.

Малыш принялся ворчать.

— Доктор Малер велел мне быть поосторожнее, потому что я несколько отсталый, но здесь, похоже, никому нет дела до этого. Кто примет командование, если случится беда? Малыш? Пресвятая Матерь Казанская, что за дерьмовая война!

— Кончай, Малыш! — засмеялся оберстлейтенант Хинка. — Ты когда-нибудь доболтаешься до виселицы!

Сверили часы.

— Ровно одиннадцать, — сказал Хинка, надевая свои на руку.

Из сектора справа от нас раздалась орудийная стрельба. Легкий беспокоящий огонь.

— Это в секторе Сто четвертого стрелкового полка, — сказал Легионер, провожая взглядом огненный хвост реактивного снаряда.

Малыш сидел на краю траншеи, уплетая галеты и кровяную колбасу.

Прибывший с группой снабжения Толстяк увидел его. Постоял, глядя, как он с жадностью ест. Потом взорвался:

— Да поможет тебе Бог, шутовская обезьяна, если мне доложат, что хоть чуточка галет украдена. Тогда за хищение ты лишишься своей пустой башки. — Сделал глубокий вдох. — Это будет самый чудесный день в моей жизни, когда я смогу привести тебя в трибунал, который выносит только смертные приговоры.

— Так точно, герр фельдфебель, — усмехнулся Малыш с набитым галетами ртом. И, не встав, щелкнул каблуками.

Толстяк открыл и закрыл рот. Потом пытливо спросил:

— Откуда у тебя галеты?

Малыш снова щелкнул каблуками, не вставая с удобного места на краю траншеи.

— От одной шлюхи из Дубрасны, герр фельдфебель. Она прислала их с власовским казаком на старой лошади в яблоках[128].

— Дерзкий тип, — фыркнул Толстяк. Он хотел сказать еще что-то, но утратил дар речи и торопливо ушел. На него неприятно подействовал взгляд оберстлейтенанта Хинки, словно бы говоривший: «А не пойти ли тебе вперед со своими ударными войсками?» Одной этой мысли было достаточно, чтобы привести Толстяка в дрожь. С какой стати этот несносный офицер привел его, ротного фельдфебеля, на позицию, будто ему, младшему командиру на канцелярской должности, есть что здесь делать? Совершенно нелепая мысль! Эти щенки-офицеры возомнили о себе черт-те что. Нет, костяк армии образуют опытные младшие командиры. Разве не был младшим командиром сам фюрер? И возвысился над всеми этими золотистыми фазанами[129].

Толстяк засмеялся при мысли, что генералы должны щелкать каблуками перед младшим командиром.

Хинка удивленно посмотрел на него и спросил, что смешного.

Толстяк вздрогнул.

— Пришла в голову забавная мысль, герр оберстлейтенант.

— Вот как? — сказал Хинка. — Уж не о штурмовом ли подразделении с полной боевой выкладкой?

Лейтенант Ольсен улыбнулся.

— Может, фельдфебель хочет отправиться на вылазку?

Малыш издал вопль.

— Да он там наложит в штаны!

Хинка строго взглянул на него.

— Будь добр, помолчи, избавь нас от своих нелепых высказываний. Фельдфебель — твой начальник. Не забывай этого!

Малыш снова щелкнул каблуками и насмешливо ответил:

— Слушаюсь, герр оберстлейтенант. Ни в коем случае не забуду. К сожалению.

Хинка с трудом сдерживал смех, но все-таки смог произнести:

— Смотри мне!

— Готов, Байер? — прошептал лейтенант Ольсен, похлопывая Старика по плечу.

Малыш встал рядом со Стариком, держа ручной пулемет перед собой, как лопату. Оберстлейтенант Хинка с безнадежным видом покачал головой. Говорить с Малышом о наставлениях не имело смысла.

— Шанцевый инструмент держите в руках так, чтобы не гремел, — сказал Старик, — и наблюдайте друг за другом, чтобы никто не потерялся.

Мы перевалились через бруствер траншеи и поползли по зловещей ничейной земле к позициям русских.

Мы бесшумно прокрались по галерее, пробрались, как пантеры, под колючей проволокой и осторожно поползли в темноту, черневшую впереди бархатной стеной. Легионер и я ползли следом за Стариком. За нами — Малыш с Портой. Хайде тащил за собой волоком небольшую сумку со связками гранат для подрыва блиндажей. Дышал он шумно, будто астматик. Как и всегда, когда боялся.

Нас окружала зловещая тишина. Земля дышала. От болот поднимались испарения. Стоял запах горелой древесины.

Мы чувствовали себя ужасно одинокими. Повсюду таилась смерть.

Старик бесшумно поправил свое тяжелое снаряжение и взглянул на автомат, проверил, хорошо ли вошел на место длинный рожок. Хайде провел ладонями по гранатам в голенищах.

Кенигсбержец держал перед лицом саперную лопатку.

Малыш хотел было закурить.

— Идиот, — прошептал Легионер, — хочешь, чтобы мы все воспарили, как ангелы?

— Поросенок, — буркнул под нос Малыш.

— Замолчи ты, — нервозно прошептал Старик.

Бауэр опустил голову на сумку с гранатами.

— Ничем хорошим это не кончится, — с безнадежностью прошептал он.

Лежа вплотную друг к другу, мы смотрели поверх холмика на позиции русских, находившиеся пугающе близко. Можно было коснуться минного поля противника, просто вытянув руку.

Малыш привел в боевую готовность ручной пулемет и взглянул на Старика.

— Как планируешь пробираться через минное поле?

Легионер закусил губу.

— Мы и ахнуть не успеем, как взлетим к облакам.

Больше он не сказал ничего. Послышалось легкое позвякивание. Все мышцы у нас напряглись.

— Черт возьми! — прошептал Порта. Толкнул Малыша. — Смотри влево!

Снова позвякиванне в темноте и негромкая русская брань:

— … твою мать!

— Иван собственной персоной, — бодро прошептал Малыш.

Старик дал ему сильного пинка.

Он ничего не сказал, но мы чувствовали, что ему хочется сказать кое-что.

Мы плотно прижались к земле и затаили дыхание. Малыш привел пулемет в положение для стрельбы, готовясь косить противника.

Глаза Порты блестели в темноте; в руке он держал боевой нож. Штайн отвернул предохранитель гранаты. Фарфоровое кольцо слегка звякнуло[130].

Из темноты донесся смех.

— Mille diables! — прошептал Легионер. — Скоро он перестанет веселиться.

В нескольких метрах от нас появились четыре темных силуэта. Чтобы взять пленных, нам требовалось только протянуть руки. Проблема решалась безо всякого шума. Все казалось очень простым.

Мы бесшумно подкрались к этим четверым, совершенно не подозревавшим об опасности.

Слышно было, как они шепчутся и негромко смеются.

Внезапно тишину ночи нарушил шум падения и краткий вскрик. Хайде упал в какую-то яму.

И тут поднялся переполох. Четверо русских подскочили и бросились со всех ног к своим позициям, крича:

— Германцы! Германцы!

Малыш вскочил, издал рев и рубанул ближайшего русского саперной лопаткой наискось по плечу.

С русской стороны взлетели с шипением осветительные снаряды, залив местность резким, ярким светом.

Хайде, уже вылезший из ямы, бросился к пулемету и открыл по позициям противника сосредоточенный огонь.

На меня кто-то бросился. Я едва разглядел искаженное азиатское лицо. Почти детский голос прорычал:

— Пес!

Я трижды выстрелил из пистолета в это широкое лицо с чуть раскосыми глазами. Нападавший упал ничком.

С русской стороны раздались глухие выстрелы противопехотных орудий и минометов.

Брандт, наш главный снабженец, повалился от удара саперной лопаткой, из большой раны между плечом и шеей струилась кровь.

Это разъярило нас. Мы неистово бросились в драку, не думая о своем задании: привести пленных.

— На помощь! На помощь! — кричал лежавший в отдалении раненый солдат. — Носилки! Носилки!

— Взяли пленных? — взволнованно спросил Старик, когда мы лежали в яме, переводя дух. — Без них нам возвращаться нельзя. В этом же и была цель вылазки. — Вопросительно поглядел в сторону кричавшего русского. — Может, возьмем этого?