— Нет-нет, Малыш, конечно, всерьез, но мало ли что может случиться, — утешил его Легионер.

— Господи, я так обрадовался, когда лейтенант Ольсен протянул мне это письмо. Оно было первым, какое я получил в жизни, и я сказал себе: «Малыш, ты теперь представительный господин, коль получил настоящее письмо с маркой и всем прочим». Сидел и думал обо всех людях, которые беспокоились из-за моего письма. А каким дерьмовым оно оказалось!

— Не стоит расстраиваться из-за этого, — вмешался Хайде. — Очень многие люди пишут письма, которые лучше было бы не отправлять. Готов держать пари, твоя мать уже пожалела о нем.

— Юлиус, ты вправду так думаешь? — недоверчиво спросил Малыш. — Это было б замечательно.

И тут произошло то, что мы считали невозможным, чему ни за что бы не поверили, скажи нам кто-то об этом: Малыш с его ледяными глазами расплакался. Глаза его никогда не улыбались, даже если все тело тряслось от смеха. Слезы оставляли светлые полоски на его грязных щеках.

Хайде обнял его за плечи.

— Малыш, черт возьми, кончай, а то, клянусь, я тоже разревусь. Моя мать печет лучшие в мире картофельные оладьи, и когда война кончится, будешь есть их в моем доме сколько влезет. Можешь спать в моей комнате. Иногда будем спать в сене. Пошли к черту свою мать, эту суку. Не стоит расстраиваться из-за нее, а если кто соберется причинить тебе зло, ты только скажи Юлиусу Хайде. Если мы встанем спина к спине, то сможем драться с целой танковой армией.

Но Малыш плакал так, что это надрывало нам сердце.

Мы дали ему шнапса. Дали сигарет. Дали фотографии голых девиц, которые он собирал.

Подношения накапливались перед ним на краю траншеи, словно рождественские подарки.

Кенигсбержец протянул ему свой складной нож и с комом в горле сказал:

— Вот, возьми!

Но Малыш был безутешен. Многолетние горести и лишения прорвались наружу. Никто ни разу не сказал ему «спокойной ночи», никто не погладил его по головке, когда он был маленьким. Крысы таких знаков внимания не получают.

Подошел лейтенант Ольсен, спросил, что случилось. Поглядел на Малыша в изумлении.

Старик молча протянул ему письмо. Он прочел и покачал головой.

— Нет пределов человеческой низости, — негромко произнес Ольсен. И похлопал Малыша по плечу. — Выше голову, парень! У тебя есть мы, твои друзья. Я отдам это письмо оберстлейтенанту Хинке.

Старшие офицеры дивизии устроили вечеринку. Вино развязало им языки.

Никто не пытался скрыть презрения к действиям правительства. По мнению собравшихся, оно состояло из людей, недостойных их изысканного общества.

— Что пользы было бы без нас от партии? — сказал командир артиллерийского полка. И оглядел круг офицеров с высокими боевыми наградами на груди.

Как и большинство высших офицеров, они высказывали оппозиционные взгляды, когда чувствовали себя вдали от чужих ушей. Выражать сомнения относительно партии считалось хорошим тоном, но критические высказывания коренились не в принципах. Причиной их были личные интересы.

В сущности, особой неприязни к партии у них не было. Их только возмущало, что она не признает независимости вооруженных сил.

Они не имели ничего против Гитлера и его войны. Им лишь неприятно было видеть, что бывший ефрейтор принял претенциозную роль искусного стратега.

Аристократичные штабные офицеры хотели выиграть войну, хотя настоящими победителями оказались бы Гитлер и его партия.

Перед самой полуночью мы были наготове, ожидая часа «Ч».

— Дополнительные порции шнапса и совершенно свободная вторая половина дня, — пробормотал Порта. — Значит, нам придется туго. Тройная порция шнапса означает бойню!

Командование дивизии изменило свой приказ, теперь разведку с глубоким проникновением должны были вести не два взвода, а вся пятая рота. Ей предстояло разделиться на два независимо действующих отряда.

— Ни один человек не вернется, — сказал лейтенант Ольсен, покачивая головой.

Легионер лихорадочно чистил свой новый скорострельный пулемет.

— Все равно, с этим пульверизатором чувствуешь себя уверенно, — сказал он, смахивая пылинку с замка. — Можно многое сказать против нашего похода в лес, но только не против этого оружия. Пусть хоть все поле боя кишит русскими.

— Да спустись ты с неба на землю, — пробормотал кенигсбержец. — Продолжим этот разговор часов через шесть-семь, если вернемся живыми.

Маскировочные приспособления покрывали нас от касок до сапог. Мы походили на инопланетян. Представляли собой бесконечный, неподвижный строй вооруженных до зубов людей.

— Тридцать секунд, — хрипло произнес лейтенант Ольсен. Он стоял между Малышом и Легионером, с автоматом на плече и с секундомером в руке. — Вперед!

Мы, как ласки, полезли через край траншеи.

Обер-лейтенант гренадеров зловеще произнес:

— Я рад, что не иду. Это кончится скверно.

— Сопляк, — усмехнулся Порта, вылезая вслед за Легионером и Хайде.

Отделения одно за другим скрылись в темноте.

Чтобы сбить русских со следа, в соседнем секторе ненадолго открыли яростный артогонь.

— Держаться в затылок! — предостерег Малыш. — Тут вокруг мины. Я эти штуки за десять метров чую. — Он медленно шел во главе отделения и перевел нас через плотно заминированное поле. — Вперед, герои! За Малышом!

— Ради Бога, Малыш, закрой пасть, — сказал Старик. — Орешь так, что тебя можно услышать за несколько километров!

— Не ворчи на меня, — предупредил Малыш, — а то разозлюсь и начну звать Ивана!

Мы миновали позиции русских и вышли к деревне километрах в десяти от линии фронта.

Порта обнаружил хорошо замаскированные танки.

— Пресвятая Богоматерь Казанская! — воскликнул Малыш. — Целая армия Т-34!

— Если они покатят на нас, мы тут же обделаемся, — продолжил кенигсбержец.

— Тихо вы, — сказал Старик, нервозно озираясь.

— Не волнуйтесь, — усмехнулся Порта, — через минуту мы, возможно, будем летать с трубящими ангелами!

— Черт возьми, у меня мурашки бегут по спине от одного взгляда на эти танки! — воскликнул Штайн. — Их тут больше сотни[132].

— Хотите добрый совет? — спросил Малыш. — Пошли прямо к своим позициям. Здесь на километры вокруг пахнет убийствами — выстрелами в затылок.

— Ты прав, — сказал Легионер. — Давайте побыстрее сматываться. Все, что нужно, мы видели.

— Отлично, — пробормотал Старик. — Пошли!

— У меня на ногах будто шиповки, — усмехнулся Малыш. — Только не отставайте, и мы скоро будем среди своих, обещаю!

— Впервые вижу такого трусишку, — съязвил ефрейтор Трепка. — Бежать от этих недочеловеков-русских — позор!

Малыш внимательно оглядел надменное юнкерское лицо Трепки с презрительно глядящими глазами. Хмыкнул.

— Можешь остаться и поговорить с этими недочеловеками. А у меня нет желания быть героем.

— Замолчи, Малыш, и пошли, — твердо сказал Легионер.

Мы, спотыкаясь, побежали по лесу за Малышом и Портой. Их безошибочная интуиция вела нас по узким и часто пропадавшим тропинкам.

Едва мы достигли поля, взлетели четыре зеленые ракеты и превратили ночь в сонм призраков. Наши лица приняли трупный вид.

Мы молниеносно залегли. Внезапно вокруг нас все ожило, словно чья-то невидимая рука нажала кнопку.

Из темноты донеслись пронзительные команды и трели свистков. Воздух задрожал от рева и грохота сотен моторов. Послышался лязг тяжелых танковых гусениц. Под нами задрожала земля, когда танки и самоходки двинулись вперед в боевом порядке.

— Пресвятая Богородица! — воскликнул Малыш, приподнявшись.— Чтоб мне лопнуть, мы находимся посреди района сосредоточения войск. Все из-за черной кошки, перебежавшей мне дорогу утром, но пусть только эта тварь мне еще попадется!

— Глупец, — прошипел Трепка, — трудно поверить, что ты в здравом рассудке.