Перед ребятами лежала небольшая поляна, на ней одинокий молодой клён чётко вырисовывался на синеве неба голой вершиной. Стояла тишина, как всегда в лесу осеннею порою. Но вот откуда-то издалека донеслось: «Маргольф…» — и следом уже ближе: «Маргольф… Маргольф…» Слово это произносилось чётко, совершенно ясно, но несколько приглушённо, каким-то сдавленным, утробным голосом. Потом послышалось пение скворца, дроздов.

«Ведь осень уже, — с удивлением подумал Костя, — скворцы и дрозды давно улетели, откуда же они тут взялись?»

Где-то совсем близко тонко заржал жеребёнок. Ребята, недоуменно подталкивая друг друга, уставились вверх, но в листве деревьев ничего не было видно. Вдруг на голую вершину клёна, что на поляне, опустилась птица величиною с голубя, но стройнее и тоньше, крикнула очень отчётливо: «Маргольф!» — и застрекотала, как сорока. Не раздумывая Костя прицелился и спустил курок. Прогремел выстрел, и птица упала. Ребята гурьбой выскочили из засады. Птицу подобрали. Она была очень красива, красновато-серого цвета. Крылья пёстрые: концы сверху бархатисто-чёрные, снизу белые, а у основания небесно-голубого цвета… Глаза как две жемчужинки. Все смущённо молчали: было жаль красивую птицу.

— Не надо было стрелять, — вздохнул Саша Ногин.

Костя тоже испытывал что-то похожее на раскаяние и хмурился, подыскивая оправдание своему поступку.

Вечером возбуждённые разведчики ввалились ко мне в комнату и показали убитую птицу.

— Кукша! — воскликнул я. — Вот кто, оказывается, так напугал Василия! Житель тайги, залётная гостья…

— Зачем она к нам-то попала? — спросил Саша.

— На юг, в тёплые края пробирается, — сказал я. — Страшнейший разбойник. Где поселится эта злодейка, там лесным птичкам нечего и думать о выводе птенцов. Она влезает в чужие гнёзда, выпивает яйца, проглатывает голых птенцов вместе с кожей и пухом, ловит и разрывает на куски молодых птенчиков, только что вышедших из гнезда. Эта убийца душит всё, что попадает ей и что она может осилить…

Из убитой кукши мы с Костей сделали чучело. Скоро вся станица знала, что ребята убили птицу, которая напугала Димкова. Сам Василий прибежал. Когда мы показали ему чучело, он недоверчиво посмотрел на нас:

— Зачем обманываете? Разве такая птаха может ржать, как конь? Или точить пилу, кричать петухом?

— Всё может, Вася, — уверил я его. — Это замечательная пересмешница, она очень ловко подражает голосам птиц, животных и другим звукам.

Василий удивлённо прищёлкнул языком и с любопытством стал рассматривать чучело.

У берега Дона на высоком яру, в окружении могучих верб, приютилась избушка бакенщика деда Дормидона. Дед жил одиноко, если не считать лохматой рыжей собачонки со странной кличкой «Нутка». Нутка жила в конуре под вербой; только в непогоду дед впускал её в избу. Утром и вечером, когда хозяин объезжал бакены, она важно восседала в лодке и поддерживала беседу с Дормидоном коротким лаем. Старик редко молчал, все свои думы высказывал вслух.

— Внучка-то, поди, в субботу придёт, а ныне четверг, — говорил дед. — Мучицы горсть да пшена стакан осталось — вот и весь провиант. Пойти в станицу — за день не управишься, а бакены кто засветит, Нутка?

«Гав-гав!» — тявкала Нутка, помахивая хвостом.

Дормидон доживал на перекате последние дни навигационного сезона. Было начало ноября. Вода в сенцах в ведре за ночь промерзала так, что лёд бугрился. Утрами посеребрённая инеем трава сухо шелестела под ногами, ломалась. Но дни стояли ещё тёплые, солнечные. Снегу не было.

Однажды утром дед Дормидон возвращался с бакенов. Нутка сидела на корме. Когда подъезжали к причалу, собачонка стала выражать беспокойство. Потом шмыгнула мимо хозяина и, едва лодка ткнулась о берег, выскочила на яр и залилась звонким лаем.

«Гость какой-то пожаловал», — подумал дед.

Пока он привязывал лодку, лай прекратился. Дормидон поднялся на яр и замер в изумлении. Нутка мирно обнюхивалась с каким-то зверем такой же величины, как и она сама. У зверя были короткие ноги, тонкая мордочка с небольшими круглыми ушами, пушистый, как у кошки, хвост. Тело покрыто палевой с примесью черно-бурого цвета густой шерстью. На спине вдоль хребта и на передних ногах тёмные полосы. От глаз к ушам — продолговатые белые пятна, а щёки чёрные, как баки.

Дормидон был коренным местным жителем, всех донских зверей знал наперечет, а такого сроду не видывал. Собака не собака, и на барсука не похож, кошке и близко не родня. Откуда явилось такое диво? Нутки не боится, да и она не признаёт его за врага. Вишь, обнюхиваются, словно приятели. Дед не знал, что и думать.

— Что ж ты за зверюга? — наконец подал он удивлённый голос.

А зверь сел на задние ноги, как собака, и спокойно посмотрел на Дормидона.

— Ну что ж, — сказал старик, — видно, угощать надо.

Пошёл в избушку, вынес в чашке оставшуюся от ужина уху с кусочками рыбы, поставил чашку на землю и отошёл.

Нутка с новым приятелем миролюбиво принялись есть.

Дед довольно усмехнулся:

— Вот тебе, Нутка, и дружок!

Нутка была занята и не отозвалась, как обычно, но всё же из вежливости помахала хвостом.

— Э, да ты, парень, корноухий, — сказал Дормидон, приглядевшись и заметив рваное ухо зверя.

Когда чашка опустела, Корноухий потыкался мордой в собачонку, потом начал облизывать и приглаживать её лохматую шерсть. Нутка припала на передние ноги, игриво тявкнула, отскочила назад. Корноухий прыгнул к ней, схватил передними лапами за шею и прижал к ней голову. Нутка вывернулась и пустилась кругами. Зверь — за нею. Разыгравшись, Корноухий начал делать высокие козлиные прыжки, в то же время стараясь зубами схватить свой пушистый хвост.

Дормидон сидел на пеньке, курил трубочку и тихонько смеялся. Забавный зверь!.. А мех на нём добрый, славную шубу можно справить… Людей не боится. Видно, побывал в руках человека. Не сбежал ли с пристани у кого из пассажиров?

В этот день Корноухий никуда не ушёл. Наигравшись с Нуткой, он забрался к ней в конуру и проспал до вечера. В сумерках ушёл в лес, а утром заявился.

Так Корноухий устроился на жительство у деда Дормидона. Большую часть дня он спал, на ночь уходил в лес, на охоту.

Мы с Костей возвращались с охоты, исколесив придонские займища и отмахав не менее тридцати километров. День клонился к вечеру. Ягдташи наши были пусты, настроение неважное, ноги гудели. До паромной переправы было ещё километра три.

— Давай-ка зайдём к деду Дормидону, — сказал я Косте, — попросим перевезти — всё километра два выгадаем.

Нутка встретила нас заливистым лаем, но, узнав, замолчала. На её лай из конуры вылез какой-то странный зверь, потянулся, зевая, и по-собачьи сел на задние ноги. Приглядевшись, я не сразу поверил своим глазам: енот! Откуда он мог тут взяться?

Из избы вышел Дормидон.

— Обновка, — усмехнулся он, кивнув на енота. — В приятели Нутке пристал. Не скажешь, что он за зверь?

— Уссурийский енот, — уверенно сказал я, подходя ближе.

— Хм… Енот, говоришь, уссурийский? А что она за страна такая — Уссурия?

— Уссурийский край на Дальнем Востоке, там, где река Амур.

— Чудно, — удивился дед. — Неужто из такой дали забежал?

— Вероятно, завезли и выпустили, — сказал я.

Мы присели у избушки. Дормидон рассказал, как к нему заявился Корноухий. А енот между тем затеял игру с Нуткой. Ласково ворча, он обнимал её, она увёртывалась. Корноухий гонялся за нею, подскакивая по-козлиному. Мы смеялись…

Есть в Ростове учреждение с длинным названием: «Областное объединение коопживсырьё». Учреждение это ведает зверовыми промышленными хозяйствами области, занимается завозом из других местностей и разведением различных ценных пушных зверей.