Внешне Габби казалась спокойной, Марсель заботился о ней, а доктор был вполне доволен ее здоровьем. Но при этом ей хотелось, чтобы все было иначе – Филип признал бы ребенка и взял ее с собой в Бельфонтен. Впрочем, Габби понимала, что это невозможно. Марсель был с ней так добр и заботлив, что у нее не хватало духу отказывать ему в поцелуях и ласках, столь нужных ему. Ей приятно было видеть, как он радуется, ощущая движения ребенка в ее животе. Иногда Габби казалось, что он в самом деле отец ее ребенка.

Филип в Бельфонтене занимался уборкой сахарного тростника и каждый день безжалостно загонял себя работой так, что вечером валился в кровать слишком усталый, не в силах думать о чем-либо. Именно этого он и желал. Потому что его мысли постоянно принимали одно и то же направление – Сен-Пьер и Габби. Даже золотистое тело Амали не могло отвлечь его от мыслей о Габби. Как только Филип насыщал свою плоть, он приказывал Амали убираться из его постели.

Как ни старалась Амали, ей не удавалось возбудить в Филиппе ту страсть, что была прежде. Он делал это машинально и рассеянно. Правда, иногда он вдруг становился жестоким и брал ее яростно, как будто наказывая. Но как Амали ни старалась угодить ему, результат был один и тот же: не успевала она выйти из спальни, как он угрюмо отворачивался к стене.

Однажды в начале августа, когда Филип получил записку от Марселя о здоровье Габби, он сидел в тускло освещенной комнате после полуночи и пил, уставясь в пустоту. Его лицо было задумчивым. Если бы он не унесся мыслями за много миль, он бы услышал мягкие шаги по комнате. Только когда Амали тихонько зашептала ему на ухо, он поднял голову и увидел ее.

– Что тебе нужно, Амали? – проговорил он грубо. – Сегодня я не нуждаюсь в твоем теле.

Амали съежилась от его слов, но не отступила, ей так хотелось вытеснить Габби из его сердца.

– Позвольте мне любить вас сегодня, месье Филип, – прошептала она страстно, обнимая его за шею золотистыми руками.

– Уходи! – пробормотал Филип и грубо толкнул ее. Внезапно его рука наткнулась на обнаженную тугую грудь, и Амали застонала, когда Филип непроизвольно сжал ее теплую плоть, чувствуя, как набухает сосок под его руками. Он привлек ее к себе и уткнулся головой в ее шею.

– Я вам нужна, – прошептала Амали призывно. – Только я. Забудьте ее, она вас не заслуживает. Думайте только о вашей Амали, месье Филип. Только Амали любит тебя, любовь моя. Я тебя обожаю!

– Да, – согласился Филип, почувствовав возбуждение от ее теплой, чувственной плоти, которая трепетала под его руками. Он встал и, взяв за руку, увлек ее к кровати.

– Твое мягкое, сладкое тело принадлежит мне. Ты одна сохранила мне верность.

Его губы ласкали ее, сразу зажигая в ней неистовое желание. Возбуждение Филиппа также нарастало. Он впервые ощутил тот внутренний огонь, который ощущал только с Габби.

– Иди ко мне, любовь моя, иди ко мне, – говорила Амали, прижимаясь к его мускулистому телу

и раскрываясь ему навстречу.

Не в силах сдерживаться больше, Филип приподнялся и с силой вошел в нее. Амали застонала, страстно принимая каждый безжалостный толчок. Она так хорошо владела искусством любви, что ее влажное, трепещущее тело вскоре закружило Филиппа в водовороте страсти. Он уже не соображал, какие слова вырываются в те мгновения, но Амали их расслышала. – Габби, родная, я люблю тебя, люблю тебя. Когда Филип задремал, она с горечью думала об этих словах и о том, что они значили для нее. Каким-то образом она должна доказать Филиппу, что она единственная женщина, которая может сделать его счастливой, что ему не нужна эта неверная жена. Наконец Филип заворочался, и Амали немедленно оказалась в его объятиях.

– Вы снова хотите Амали, месье Филип? – спросила она ласково, а ее ловкие ручки уже занялись его телом. – Возьмите меня, я вся ваша. Даже ваша жена, которую вы привезли из Франции, поняла это в тот момент, когда увидела нас вместе.

Филип напрягся и застыл, как будто она его ударила. Он схватил Амали за плечи с такой силой, что она вскрикнула.

– Что ты хотела сказать, Амали? Когда Габби видела нас вместе? – В расширенных глазах Амали был ужас, и она словно онемела. – Отвечай, или я убью тебя!

Хорошо зная Филиппа, она испугалась его ярости.

– Мадам Габби увидела нас, когда мы занимались любовью в тот день...

– B какой день? – зловеще спросил Филип.

– В тот день, когда она поскакала верхом к месье Марселю, в день, когда она убила вашего ребенка! – закричала Амали со все возрастающим страхом.

– Черт возьми! – выругался Филип, с отвращением взглянув на Амали. «Вероятно, увиденное так потрясло Габби, – подумал он, – что она не ведала, что творит. Неудивительно, что она считает меня виноватым. И она права». В приступе угрызений совести он обхватил голову руками и застонал. – Я желаю ей быть счастливой с Марселем. Я так виноват перед нею за свое предательство.

– Так вы не сердитесь на вашу Амали? – спросила изумленная Амали, с трудом веря своему счастью. – Если бы я знала, что ваша жена вам стала безразлична, я бы не предложила ее богине Дамбалле. Но тогда, – продолжала она задумчиво, – она могла бы до сих пор быть здесь, если бы я... – Ее слова оборвались каким-то бульканьем, потому что Филип схватил ее за горло.

– Дамбалла? Какое отношение твоя вудуистская чертовщина имеет к Габби? – спросил он с холодным бешенством, вставая с кровати и зажигая лампу.

Амали была по-настоящему испугана. Она не собиралась ему все рассказывать. «Если бы только Филип не разыскал в Новом Орлеане свою беглую жену...» – печально подумала Амали. Она внутренне задрожала, заметив стальной блеск в глазах любимого, и поняла, что настал час расплаты.

– Расскажи, что произошло, Амали! – приказал Филип с неподвижным лицом, похожим на маску. – Что ты такого сделала Габби после моего отъезда, из-за чего она покинула Бельфонтен и от правилась к Дювалю? Господи! Она едва оправилась после выкидыша, а ты посмела снова подвергнуть ее жизнь опасности своими колдовскими обрядами?

– Ей не сделали ничего плохого! – закричала Амали, корчась под его безжалостным взглядом.

Но Филип уже был вне себя. Глаза его горели яростным огнем. Перед ним находилась та, которая не только заставила страдать Габби, но и стала причиной их окончательного разрыва. С типично мужским самомнением он не вспоминал о своем холодном обращении с женой в первые месяцы брака и о тех случаях, когда сам проявлял жестокость. В его представлении только Амали была виновна в том, что он потерял своего ребенка, а в конечном счете и жену.

Не колеблясь, Филип размахнулся и с силой ударил по лицу Амали. Пошатнувшись, она съежилась, увидев, что он опять занес руку.

– Прошу вас, месье Филип, пожалейте меня! – запричитала она, а одна щека ее уже начала распухать. Но Филип не знал жалости. Он словно обезумел, подчиняясь одной мысли.

– Говори правду, ты, маленькая тварь! Что ты сделала Габби?

– Я расскажу вам, только не бейте меня! – Испуганными кошачьими глазами она следила, как он медленно опустил руку, и только тогда заговорила:

– Однажды ночью я... я велела вынести мадам Габби из спальни и поместить ее на алтарь Дамоаллы.

– Черт побери! – выругался Филип. – Ты обиралась принести ее в жертву этой змее? —

Даже сейчас ему трудно было поверить, что Амали зашла так далеко, чтобы избавиться от соперницы.

– Нет! Нет! – закричала Амали, чувствуя, что речь сейчас идет о ее собственной жизни. – Я хотела лишь напугать ее, чтобы она вас покинула. Я хотела, чтобы вы любили меня одну. Мы созданы друг для друга, месье Филип. Разве наше слияние сегодня не доказывает это? Разве вы можете сказать положа руку на сердце, что ваша жена доставляет вам столько удовольствия, сколько я? Уж конечно, ее пылкость не сравнится с огнем, пылающим в моей крови.

Амали не ожидала удара Филиппа и резко мотнула головой.

– Что случилось с Габби на этом алтаре? – спросил он, не обращая внимания на ее мольбы и лихорадочные попытки прикоснуться к нему.