Филип вздрогнул, когда доктор тронул его за плечо.

– Ваш друг? – сочувственно спросил доктор, закрывая глаза умершему.

Филип заколебался и потом ответил:

– Друг? Да, доктор, пожалуй, можно сказать и так.

– Сочувствую, приятель, – сказал доктор. – Радуйтесь, что это не кто-нибудь из близких.

Через пять дней моряки покинули пустынный город. Ни один человек из тех, кого они подобрали в развалинах, не выжил. Когда корабль отплыл, чтобы вернуться в Фор-де-Франс, на нем был Филип, грязный, усталый, но полный надежд.

В каюте «Стремительного» Габби кормила сына грудью, наслаждаясь созерцанием сосущего ребенка. Жан был всем, что у нее осталось. После того как в Фор-де-Франс стало известно о разрушениях в Сен-Пьере, вызванных извержением Монтань-Пеле, Габби подумала, что скорее всего Марсель погиб. Если бы он был жив, он бы нашел способ приехать за ней или, в крайнем случае, послать сообщение. Слеза скатилась по ее щеке, и она молча оплакивала своего единственного настоящего друга. Он любил ее больше, чем Филип, и много раз доказывал это словом и делом.

Хотя Габби была почти уверена, что Марсель мертв, она не знала, жив ли Филип. Если в момент извержения он был в Бельфонтене, то ему ничего не грозило. Но если он находился в Сен-Пьере... Габби вздрогнула. Почему-то сама мысль о гибели Филиппа ужасала ее больше, чем возможная смерть Марселя. Но, как бы то ни было, жив ли Филип или нет, для Габби это ничего не меняло. Теперь ей придется устраивать свою собственную жизнь, заботиться о себе и о Жане. Больше нет Марселя, который защищал их и заботился о них. Даже в последний момент он думал о ней и о Жане. Перед тем как посадить Габби на «Стремительный», Марсель вложил ей в руку пачку банкнот. По крайней мере, они с Жаном не будут нуждаться в первое время.

Теперь перед Габби встала дилемма. Капитан Бовье сообщил ей, что на следующий день намеревается плыть в Сен-Пьер, чтобы узнать, не оставил ли Филип каких-нибудь указаний. Теперь, когда Сен-Пьер больше не существовал, было вполне вероятно, что для судоходной компании Филиппа Сент-Сира будет выбран другой порт приписки. Про себя капитан не сомневался, что Филип жив, потому что, если бы тот был в Сен-Пьере перед извержением, он бы пришел на «Стремительный», когда судно стояло в гавани.

По крайней мере, у Габби было достаточно средств, чтобы купить место на корабле до Нового Орлеана, и даже до Франции, если она захочет. И Элен, и Линетт с радостью согласятся принять ее с Жаном, пока она не найдет способ зарабатывать на жизнь. «Почему все так кончилось?» – печально подумала Габби. Она была так поглощена своими раздумьями, что не замечала, что Жан, насытившись, заснул, не выпуская ее грудь из ротика, и струйка молока текла по его маленькому подбородку. Все еще не решив, что ей делать, когда она покинет Мартинику, Габби тяжело вздохнула, закрыла глаза и прислонила голову к спинке кресла.

Лунный свет серебристым лучом проник в иллюминатор, но Габби не просыпалась. Руки ее и во сне удерживали маленького Жана, который безмятежно спал. Когда Филип осторожно вошел в каюту, у него перехватило дыхание. Черты лица Габби, похожие на лицо мадонны, были освещены луной. Жан мирно спал у нее на руках, уткнувшись личиком в ее грудь. В это мгновение ему казалось, что все, чего он желал и о чем когда-либо мечтал, воплотилось в этих двух спящих фигурах.

Осторожно, стараясь не разбудить Габби, Филип взял у нее из рук маленького Жана. Его глаза блестели от непролитых слез, когда он смотрел на сына. Он осторожно провел пальцем по щечке Жана и улыбнулся, когда малыш открыл ротик в поисках маминой груди. Филип медленно опустил своего сына в самодельную колыбельку, которую смастерил матрос Лавиль, когда Габби с ребенком появилась на борту судна. Только убедившись, что ребенок спит спокойно, Филип повернулся к жене, взял ее на руки, отнес ее на кровать и прилег рядом. Он чувствовал ее тихое дыхание подле своей щеки.

Вдруг Габби проснулась. Чьи-то руки обнимали ее. Она растерялась, вскрикнула и замолотила по его груди маленькими кулачками.

– Жан! – закричала она. – Что вы сделали с моим ребенком? – И тут она узнала Филиппа, и глаза ее широко открылись в изумлении.

– Наш сын в своей кроватке, дорогая, – тихо ответил Филип, – он спит. Он очень красивый, почти такой же красивый, как его мать.

– Твой сын! – повторила Габби, уже полностью придя в себя. – Зачем он тебе нужен теперь, ты мог признать его давным-давно? Ведь ничего не изменилось!

– Ты имеешь право сердиться на меня, Габби, – проговорил Филип виновато. – Лишь моя проклятая гордость мешала мне признать моего сына. Ведь в глубине души я знал, что Жан мой. И да же... даже если бы Жан не был моим, я все равно признал бы его.

– Мне тяжело в это поверить, Филип! – воскликнула Габби, совершенно растерянная.

– Это правда, дорогая, – подтвердил Филип. – Жан – мой сын и наследник!

Габби затаила дыхание, боясь разрушить хрупкий мир, который они только что установили, и вглядывалась в его лицо, пытаясь разглядеть насмешку или иронию.

Долгое молчание встревожило Филиппа.

– Неужели я... неужели я опоздал?

Он выглядел таким потерянным, что Габби невольно улыбнулась. Он не понял, что означает ее улыбка, обнял, притянул к себе, как будто опасаясь, что она исчезнет.

– Скажи мне, что еще не поздно, – сказал он умоляющим голосом. – Неужели я полностью разрушил любовь, которую ты ко мне испытывала?

Помня о том, сколько ошибок и обидных слов было у них в прошлом, Габби боялась дать обещание. Ей нужно было время, чтобы разобраться в своих чувствах, чтобы понять, что заставило его перемениться.

– А как ты меня нашел? – спросила она в свою очередь, не отвечая на его вопрос.

– Марсель рассказал мне, что отправил тебя и Жана на «Стремительном».

– Значит, он жив? – радостно воскликнула Габби. Ее радость вызвала гримасу боли на лице Филиппа. «Неужели она так сильно полюбила Марселя?» – спрашивал он себя.

– Нет, дорогая, – сказал он тихо. – Марсель умер вскоре после того, как был обнаружен в развалинах Сен-Пьера. Он успел рассказать мне о тебе и о Жане. Я буду благодарен ему всю оставшуюся жизнь. То, что он спас жизнь тебе и сыну, искупает прошлые обиды, я простил его. – Он был так добр ко мне... и к Жану, – со слезами произнесла Габби. – Он по-настоящему любил нас, Филип, безо всяких оговорок. Ты можешь это понять?

– Я знаю и понимаю, – ответил Филип, удивляясь тому, что он действительно понимает Габби. – Я думаю, он любил тебя так же сильно, как я. Его последние слова были о тебе.

Габби тихо плакала, и Филип хотел лишь утешить ее, обнимая и прижимаясь губами к белокурой головке.

– Плачь, моя дорогая. Я понимаю, что ты испытываешь. Только знай, что я никогда теперь не совершу ничего, что побудило бы тебя искать защиты и утешения у другого мужчины. Никто не причинит тебе боли, и я в том числе.

– Ты говорил это и раньше, Филип, – сказала Габби, которой очень хотелось поверить ему, хотя она боялась, что ей опять причинят боль, если не сейчас, так потом.

– Я знаю, что в прошлом я был надменным и самодовольным. Я намеренно настраивал себя против тебя, никому не признаваясь, особенно себе самому, как я люблю тебя, как нуждаюсь в тебе, какой пустой стала моя жизнь без тебя. Больше всего я боялся, что моя любовь тебя погубит, как всех других женщин, которых я любил.

– Но ты не можешь считать себя виноватым в смерти Сесили. Мы ведь говорили об этом.

– И тем не менее я чувствую свою вину, – сказал Филип, пожимая плечами. – Если бы я от пустил ее, если бы не настаивал на том, чтобы сделать ей ребенка, который ей был не нужен, если бы не любил ее так сильно, она могла бы остаться в живых.

– Филип... я...

– Нет, подожди! – сказал Филип, останавливая ее жестом. – Дай мне договорить. Смерть Сесили лишь часть трагедии, омрачившей мою жизнь. Есть еще одна смерть, в которой меня обвинили. Смерть человека еще более мне дорогого, чем Сесили.