Так закончил свое выступление Нурахмет. И весь зал, как по команде, поднялся и направился к выходу.
– Куда вы? – всполошился председатель горсовета. – Мы еще не закончили!
Но его никто не слышал. Мужчина, который подбадривал Болата, хлопнул шапкой по колену:
– Продолжайте заседать! Мы-то вам зачем? Ничего вы нам толкового не сказали! Благодарите, что мы не освистали вас! – выкрикнул он, и зал грохнул. Потом сосед обернулся к Кахарману и тронул его за плечо:
– Парень, ты задремал, что ли? Пойдем-ка отсюда, все расходятся – видишь?
– Спасибо, аксакал. Я все-таки дождусь конца: узнаю, до чего они договорятся… – И Кахарман натянуто улыбнулся.
Практически он один остался в зале. Раскрасневшийся председатель горсовета был растерян:
– Что же делать, товарищи? Сами видите, какой народ у нас недисциплинированный…
Президиум, продолжавший восседать в полном составе, тоже был в смятении. Некоторые разводили руками, некоторые сидели потупив глаза.
– Можете продолжать говорить! – зло выкрикнул из последнего ряда Кахарман. – Как видите, в зале еще есть дурак, готовый слушать вас…
Все изумленно посмотрели на него.
На другой день Кахарман с Игорем и Болатом отправились на западное побережье озера навестить бригаду Камбара. Игорь и Болат были рады представившемуся случаю – они давненько не видели синеморских рыбаков, было видно, что они соскучились по ним. О вчерашнем заседании не было сказано ни слова. Когда выехали за город, Болат обратился к Кахарману:
– Теперь тебе надо перебираться в Алма-Ату.
Кахарман понял, что они с Игорем и прежде говорили об этом, потому что Игорь тут же поддержал Болата.
– Есть резон. Тебе надо обосноваться в Алма-Ате. Нам было бы легче с тобой…
Кахарман рассмеялся:
– Я же, как Ихтиандр – не могу без воды. Тысячу раз отказывался от приглашений в Алма-Ату именно по этой причине. У меня уже сложившаяся психика – Алма-Ата мне кажется раскаленной каменной ловушкой, честное слово…
На самом деле ему было не так весело, как это могло показаться его друзьям. Подавленность не оставляла его. Только огромным усилием воли он еще держал себя в руках, полагая, что его депрессия не лучшим образом будет сказываться на тех людях, с которыми он общается. Однако Игорь еще в Москве заметил его душевный разлад. Провожая друга на самолет, он счел нужным сказать ему откровенно:
– Замечаю, Кахарман, твое отчаяние. Не буду говорить тебе банальных вещей: мужчине, мол, не к лицу падать духом. Ты это знаешь лучше меня. Но и ничего другого в утешение я тебе не могу сказать. Мне это чувство тоже знакомо. Но я всегда в эти минуты вспоминаю отца. Он всю жизнь боролся за то, за что сейчас боремся мы с тобой. Он тоже часто бывал в отчаянии, он дико уставал – но ведь надежда не покидала его. Он мало чего добился за свою жизнь, но если бы сломался – не добился бы и этой малости. Так что суди сам… – Игорь, подбадривая Кахармана, не стал ему говорить, что готовится новая экспедиция в Синеморье. Цель экспедиции – дать научно обоснованную картину состояния моря. «Фиксировать его исчезновение» – так однажды подумал Игорь. Руководителем этой экспедиции был назначен он.
Конечно, Кахарман с пониманием слушал Игоря. Но разве в одночасье мог возродиться Кахарман – ведь отчаяние копилось годами, его он приобрел в долгом скитании из одного вельможного кабинета в другой. С каким бы чиновником он ни встречался, везде ему под занавес были готовы пустые обещания, отговорки, шаткие заверения. Были, конечно, слабые проблески радости. В Москве он добился того, что Министерство морского флота дало разрешение на открытие ремонтных мастерских по тем местам побережья, где исчезла рыба, в тех рыболовецких колхозах, откуда оставшиеся без дела рыбаки потянулись в чужие края. Это было большим подспорьем для них. Две недели ему пришлось ожидать, когда его примет министр Буслаев. Насыр, приехавший с Кахарманом, возмущался, негодовал, чувствовал себя униженным и каждый день собирался уехать домой. «Кошке забава, а мышке – слезы» – все повторял он. – Удивляюсь я этому сухопутному морскому министру, толщине столичного бетона удивляюсь, высоте домов из этого самого бетона: хоть из пушек пали – не услышат; хоть умри – с высоты не увидят, охо-хо… Ты знаешь, Кахарман, ничего я не буду рассказывать землякам о своей поездке в столицу «семи морей» – очень тяжелый у меня на душе остался осадок. Так, видно, и помру с таким представлением о «белокаменной». Насыр тяжко вздохнул, все, продолжая собираться домой. Кахарман не стал его держать – тошно было старику здесь. Молча распрощался старик на Казанском вокзале с сыном и Игорем Славиковым.
…Буслаев принял Кахармана в десять часов вечера. Встретил министр Кахармана довольно-таки приветливо. Первое, что он спросил, – о Насыре:
– Слышал, что вы приехали с отцом. Где же он, этот старейший, заслуженный рыбак?
Кахарман объяснил, что отец не мог так долго оставаться в Москве и вернулся в аул.
– Значит, старый рыбак уехал, рассердившись на меня?
Кахарману показалось, что министр был действительно огорчен этим обстоятельством.
– Это так, в самом деле?..
Кахармана несколько озадачило, что такой занятой человек, как министр, спрашивает его не о сути дела, а об его отце.
– Не скрою, он отправился домой обиженным… Но думаю, что это не существенно в данном случае; я хочу вам рассказать о бедственном положении нашего края, нашего моря и наших людей…
Кахарману показалось, что министр неплохой человек, коли он так живо интересуется душевным состоянием одного – совершенно незнакомого ему – человека.
– Зря обидели старика, – задумчиво проговорил министр, после чего указал жестом на кипы бумаг и папок, что были свалены на его столе. – Заняты сейчас разработкой очередного пятилетнего плана. Я прочел ваши заметки, Кахарман Насырович. Поверьте, я не знал, что Синеморье находится в таком плачевном состоянии. И я, и товарищи в министерстве считают ваши заметки крайне нужными, крайне своевременными. Сегодня я звонил в Госплан, в Министерство здравоохранения, в Министерство водного хозяйства, в Академию наук – ввел всех в проблему, изложенную в ваших записях. Вроде бы все согласны со мной, что положение бедственное, все согласны с тем, что надо срочно что-то предпринимать, но ох как трудно привести в движение нашу бюрократическую машину. Придется ждать. Звонил я и Кунаеву. Рашидов вчера сам звонил. Я знаю их мнения, но согласиться я с ними не могу. Получается, по их мнению, что нам надо ждать воду с Севера. Но если ждать – мы совершенно точно погубим Синеморье! Заслуги Кунаева оцениваются по хлебу, который вырастит республика; заслуги Рашидова – по хлопку. Что отсюда следует? Каждый тянет одеяло на себя… Ну хорошо. Изложите, пожалуйста, вкратце еще раз суть этих проблем. Кахарман в двенадцать минут скрупулезно изложил обстоятельства дела. Буслаев слушал директора рыбокомбината из Синеморья не перебивая.
– Уважаемый Виктор Михайлович! Вам бы самому собраться в наш край и собственными глазами посмотреть, что там сейчас у нас творится! – закончил Кахарман свой доклад.
– Но ведь у вас там и флота-то, поди, не осталось, чего уж там смотреть, – грубовато ответил министр.
– Полюбуетесь на его останки… – усмехнулся Кахарман и, желая сгладить излишнюю едкость своей остроты, добавил: – В Казахстане весь водный бассейн практически находится в тревожном состоянии: я имею в виду и мелкие реки, и некрупные озера. А Балхаш? Его тоже ждет невеселая участь. В народе говорят: «Если ты с уважением относишься к себе – враги вянут от бессилия перед тобой». Простите, Виктор Михайлович, но вынужден высказать свою резкую оценку в отношении Министерства рыбного хозяйства. Главная, роковая ошибка, которую оно допускает, – это небрежение к водным ресурсам внутри страны. Все наши мысли заняты теми богатствами, которыми нас щедро одаривает океан. И совсем мы не обращаем внимания на неблагополучие своих морей, озер и рек. Гигантомания нас погубит, Виктор Михайлович, – теперь этим словом пугают даже детей!
