Белокурого молодого человека гостям представил Игорь: «Знакомьтесь, это Генри Тримбл. Тебе, Генри, еще не приходилось видеть казахов, тем более слышать их песни. Сегодня, кажется, выпал такой случай…»

«О’кей! – рассмеялся американец. – Ты не совсем прав, Игорь: у меня есть друг – казахский поэт Олжас Сулейменов!»

«С таким человеком и я бы не отказался дружить! – подхватил весело Славиков. – Это один из любимых моих поэтов. Вот его стихи, я помню:

Сырдарья погоняет ленивые желтые волны.

Белый город Отрар, где высокие стены твои?

Эти стены полгода горели от масляных молний,

Двести дней и ночей здесь осадные длились бои.

Перекрыты каналы. Ни хлеба, ни мяса, ни сена,

Люди ели погибших

И пили их теплую кровь.

Счет осадных ночей майским утром прервала измена,

И наполнился трупами длинный извилистый ров.

Книги! Книги горели! Тяжелые первые книги!

По которым потом затоскует Восток!

О кипчаки мои!..

Степь терпеть не могла

Яснолицых веселых людей.

Кто не сдался,

Тому торопливо ломала хребет,

И высокие камни валила тому на могилу,

И гордилась высоким,

И снова ласкала ребят.

Невысоких растила,

Высоким – из зависти мстила.

Так я буду стоять, пряча зубы у братских могил…

Я согласен быть Буддой, Сэссю и язычником Савлом!

Я согласен быть черепом,

Кто-то согласен быть саблей…

Так мы будем стоять!

Мы, Высокие, будем стоять!

Славиков читал стихи с большим душевным волнением страстно.

– Вот какие стихи! Вот где труженик Бога! Ваш Олжас не только большой поэт, к тому же выдающаяся личность… Пой, Насыр, пришел и твой черед. Пусть Генри послушает песни Синеморья…

Насыр взял в руки домбру. Протяжный гортанный звук наполнил комнату, и все враз притихли.

И лилась песня скорби и печали…

Глади широких лазурных озер

Не превратятся в морской простор,

Если в низинах у них проток.

Что в светлом небе светлей луны?

Но остаются ночи темны,

Если луну поглощает мрак.

Кто среди когтистых сильнее льва?

Но и его стережет стрелок,

Смертью грозя за неверный шаг.

Волк подстерег в кустах табуны.

Спит ли пастух? Если спит – смелей

Рви и терзай овец и коней!

Разве мольба моя не мертва,

Разве мой зов не тщетно звучит,

Если мой лев отважный убит?

Я потерял и вождя и народ…

Лебедь отставший, – что меня ждет?..

Славиков с Кахарманом с особым пристрастием повторили последние слова:

Я потерял и вождя и народ…

Лебедь отставший, – что нас ждет?…

Пел Насыр весь вечер, чередуя казахские песни с русскими. Ему подпевали профессор, Игорь и Наташа.

«Игорь! – оживился вдруг Генри и напел: – «Калинка, калинка…»

Домбра в руках Насыра тут же подхватила мелодию, и понеслась удалая, озорная «Калинка». «Калинку» пели все, даже Оразбай. Генри, не зная слов, мычал мелодию и, обняв Кахармана и Игоря, раскачивался в такт.

Потом решили прогуляться по ночной Москве. Город спал, улицы были пустые, тихие. Даже на обновленном Арбате уже не было молодежи.

Кахарман порадовался, что в годы учебы серьезно занимался английским. Генри он понимал почти без труда и на его вопросы отвечал довольно-таки уверенно, хотя по-английски ему приходилось говорить далеко не каждый день. «Я хочу приехать в Казахстан! – заявил вскоре Генри. – Приглашаете?» – «Конечно!» – ответил Кахарман. «А разве на Синеморье пускают иностранцев?» – засомневался Игорь. «А перестройка! – воскликнул Генри. – Зачем тогда она нужна?» – «Генри, – спросил Кахарман, – какого вы мнения о нашей жизни? Со стороны лучше видится…» Американец ответил совершенно чистосердечно: «Не могу сказать, какое будущее ожидает вас, хотя простым людям сочувствовал всегда. Но на сегодняшний день ваше общество тормозит развитие всей цивилизации – это факт».

Некоторое время они шли молча.

«Не думайте, что мы не совершаем ошибок, – сказал Генри, – охо-хо! Мы так крепко ошибаемся, что многое нами утеряно безвозвратно. Взаимосвязь природы и человека настолько тесна, что они находятся в постоянной зависимости друг от друга. У вас в Средней Азии, кажется в Отраре, обнаружена самая совершенная система орошения земли. К сожалению, то, что было достигнуто вашими предками, уничтожено. Отношение человека к природе показывает уровень развития нации».

«Главное, чтобы человек не забывал, откуда он появился, куда идет…»

«Совершенно верно, Кахарман! Теперь вам, некогда непревзойденным дехканам, остается изучать наш опыт и не повторять наших ошибок. Их труднее исправлять, чем не совершать».

«Американцы говорят: пусть после нашего пребывания на земле станет еще лучше, чем было до нас. Это – человечнейший принцип!» – подхватил их разговор Игорь.

«Мы реку Буффало объявили национальным достоянием. Никому в голову не придет укрощать ее плотинами или поворачивать вспять».

Кахарман даже застонал от зависти и безысходности.

«У нас, в США, одна треть земли находится под общественным контролем. Политические симпатии конгресса могут меняться, но он всегда остается на стороне природы. Ибо конгресс никогда не пойдет против нации, не станет рисковать ее доверием».

«А наш директор института водных проблем Воропаев считает Синеморье ошибкой природы. И ему все сходит с рук», – сказал Кахарман.

«Он сам – ошибка природы. Разве это ученые? Это всего-навсего кремлевские холуи. Рабы! А не министры», – зло сказал Игорь.

«Я удивляюсь тому, что и ваше государство, и наши компании всегда находят полезные ископаемые в самых красивых местах. Мы упускаем из виду то, что наше будущее зависит не только от энергии».

Приятно было бродить по пустым, малоосвещенным переулкам. Чувствовалось в старых кварталах города, молчаливо хранивших таинство минувших лет, свое особое очарование. Игорь любил улочки Арбата еще и потому, что это были места его детства и юности. Чем-то незабывающимся, родным и близким веяло от старых домов, притихших в ночном сумраке.

«В этот приезд мне удалось посмотреть фильм Тарковского «Андрей Рублев». Это не кино, это сама жизнь! Большая, загадочная судьба русского духа, – мечтательно сказал Генри. – Огромное удовольствие получил. Жаль, что у вас коронацию великих художников принято проводить после их смерти. Еще одна из загадок русской натуры».

«Тебе это трудно понять», – сказал Игорь.

«Мне этого никогда не понять, – улыбнулся Генри. – Этого нельзя понять. Отказываюсь понимать, – продолжил он уже серьезно. – У нас труд художника оценивается по достоинству. Человек заслужил, пусть радуется и будет счастлив. Он на славу поработал ради Отечества. Слава ему! У человека короткий век. Любить и уважать его надо при жизни. А что будет на том свете, никому не известно. Тем более что я не верю в Бога».

Гуляли они до утра, поговорили о многом; разошлись на рассвете. Кахарман отправился в гостиницу «Москва». Постучал в дверь, ему открыл отец. В столь ранний час они уже пили чай. «Вам что Москва, что аул», – рассмеялся Кахарман. После чая вышли на балкон. И Оразбай признался Кахарману: «Мне не понравилась атмосфера на вчерашнем совещании. Я понял – они наше море давно вычеркнули на своей карте красным карандашом. – Потом задумчиво добавил: – А у нас у каждого семья: дети, жены, родители. Нужно подумать о них». Тогда-то и понял Кахарман, что Оразбай уже решился переезжать. Так оно вскоре и случилось – Оразбай первым покинул побережье.

Снова вошел Журынбек и отвлек Кахармана от мыслей. Одновременно зазвонил телефон. Это был Ержанов. Он сообщил, что Кахарман от должности отстранен, просил зайти в облисполком к концу рабочего дня.