– Многие из них уже не выходят в море, а многие уезжают совсем…
– Куда уезжают? – повернулся Алдияров к одному из секретарей.
– На Каспий, в Чардару, в Балхаш…
– На Каспий! – усмехнулся Алдияров. – А в области и так проблема с рабочими кадрами. Калжанов, какой дефицит сегодня у нас по кадрам?
Начальник областного комитета планирования надел очки и пошуршал бумагами:
– Около десяти тысяч…
– Десять тысяч, Галым Сатаевич! – Он снова повернулся к председателю облисполкома: – Мы распустили своих людей – и теперь разводим руками!
Кахарман взорвался от этой неприкрытой демагогии:
– Рыбаки никогда не будут ни скотоводами, ни землепашцами! Они уезжают – они едут туда, где есть вода и рыба!
Алдияров сделал вид, что это замечание Кахармана несущественно:
– Такие сейнеры, такие плавбазы остались в песках! Если наперед известно, что побережье не возродить, тогда зачем почти во всех колхозах построены школы-десятилетки, огромные ДК, ремонтные мастерские! И работники, ответственные за это, еще не наказаны должным образом! Если завтра люди разъедутся – что мы будем делать с этими школами и ДК? Получается, что пущены на ветер миллионы!
Члены бюро молчали. Во времена Акатова каждый из них на своем месте не жалел сил для того, чтобы выправить ситуацию. Теперь они молчали. Сподвижник Кахармана по старым временам Ержанов сидел низко опустив голову. Что с ним стало? Даже он испугался алдияровского гнева. Неужто он не помнит, какие они дела разворачивали при Акатове, как быстро стали расти областные показатели. Где же вы, коммунисты, подобные Акатову?!
Акатова Кахарман иногда сравнивал со своим отцом. Люди старого поколения были коммунистами по призванию, а не по должности. Двадцать лет после войны его отец проработал председателем колхоза. И все эти двадцать лет он с раннего утра до позднего вечера был занят или непосредственно работой, или заботами о людях. Да, такие, как Акатов или старший Насыров, сами были чисты и ценили людей по совестливости, деловым качествам. Куда все это кануло?
Кахарман оглядел членов бюро. Дрожат как ягнята – каждый боится за свой партийный билет и должностной стул. Кахарман давно уже понял психологию руководителя, чиновника – бывая и в республиканских, и в союзных министерствах, никто из этих людей, которых Кахарман для себя называл «прослойкой человечества», не был заинтересован в том, чтобы помочь делу. Все старались отпихнуть его от себя, но каждый старался сделать это так, чтобы потом можно было сослаться на другого, как на виноватого. Кахарману сочувствовали многие, но никто даже пальцем не пошевелил, чтобы хоть в чем-то помочь ему. Это означало бы взять на себя какую-то ответственность, какие-то хлопоты, какое-то осложнение служебной жизни, что угрожало бы в конечном итоге все тому же служебному креслу. «Вот такой мы построили социализм!» – часто думал Кахарман в бессильном отчаянии.
– Товарищи! – раздраженно промолвил Алдияров. – Расцениваю ваше молчание как поддержку волюнтаристских устремлений Насырова! Я вынужден истолковать этот факт как отступление от партийных норм и принципов. В том, что государственные миллионы летят на ветер, виноват Насыров! И это не просто слова, замечу я. По своему собственному желанию он отправляется в любой уголок нашей страны, встречается с какими-то людьми. Подсчитали сумму, которую он потратил на командировки в последнее время. Кругленькая сумма получается. Даже я таких вояжей за государственный счет не могу себе позволить! – Алдияров язвительно улыбнулся. – Наверно, потому, что калибром помельче, наверно, потому, что у меня меньше дел… Кстати, о делах. Может быть, вы, товарищ Насыров, расскажете все-таки, какие такие дела связали вас с американскими учеными в Москве? Кто вообще вам дал разрешение встречаться с ними?
– Какое разрешение требуется для этого? Я познакомился с ними у профессора Славикова…
– Славиков! Славиков! – взвинтился Алдияров. – Да кто он такой, этот Славиков? – Помолчал, пытаясь отделаться от раздражения. – Что ты делал после Москвы в Таджикистане и Туркмении? Зачем ты ездил в Узбекистан и Каракалпакию? Меня не раз предупреждали о твоем упрямом характере. Но знай – не таких еще приходилось мне обламывать…
– Пожалуйста, не тыкайте мне, Кожа Алдиярович, давайте будем уважать друг друга. Я готов отчитаться перед членами бюро. Вы спросили, кто разрешил мне встречаться с американскими учеными? Наше государство не думает враждовать с Америкой, напротив – мы ставим своей целью сблизиться с ней, чтобы постараться получше понять друг друга. Славиков – ученый с мировым именем, его трудами пользуются как у нас в стране, так и за рубежом. И это естественно. Плоды науки, культуры, литературы являются достоянием всего человечества. Лично я американским ученым не выдавал государственных тайн. Что я мог бы им рассказать? О том, что наше море погибает? У них исчезающих озер и рек не меньше, если не больше. У нас одна проблема, но я еще не готов обсуждать ее с ними. А по Средней Азии я ездил вот почему. Хотелось собственными глазами увидеть, как используется вода Аму и Сырдарьи. Я прошел и проехал по берегам этих рек от Памира до Синеморья. Пришел к выводу: вода расходуется нерационально, практически бесцельно во многих местах. Результат: тысячи квадратных километров суши превратились в болота, покрылись солончаками. Теперь, чтобы осушить эти площади, потребуются новые тысячи и тысячи тонн все той же речной, пресной воды. Практически нигде не видел я дренажей, регулирующих уровень воды. Заработная плата поливальщиков сдельная – зависит от того, сколько раз производится поливка, и от объема израсходованной воды. Чем больше израсходовано воды, тем выше заработок поливальщиков. Абсурд – вода бесхозная, ничья, никто за нее не отвечает!
Все слушали Кахармана затаив дыхание, подавленные. Не часто такое приходилось слышать! Алдияров делал какие-то пометки в своем блокноте, а Кахарман продолжал:
– Пресноводный коридор в море, по которому раньше рыба шла в устья этих двух рек, теперь практически перестал существовать. По весне, когда приходит время метать икру, она просто не доходит до устьев. Воспроизводства рыбы в море уже нет. Я написал открытое письмо в ЦК партии о своей поездке по республикам Средней Азии, о безысходном положении, в котором оказалось побережье и море, о своих встречах и разговорах с учеными…
Алдияров перебил его:
– Вырвался вперед – обставил всех! Обычная тактика выскочки! Кто тебя просил это делать?
– Моя совесть, Кожа Алдиярович!
– А мы, по-твоему, бессовестные все? Не ты, а обком должен был написать это письмо!
– Нет существенной разницы. Я сделал как быстрее…
– Это для тебя нет разницы, а для нас есть, и очень большая.
– Если уж на то пошло, то должен сказать, что с тех пор, как вы работаете в нашей области, вы не написали ни одного письма в вышестоящие инстанции, где бы говорилось о насущных нуждах народа.
– Жалобы и кляузы – не мой конек. Я привык работать. А вам, товарищ Насыров, видно, нравится писать их за меня…
– Не я пишу. Народ пишет, люди, – они отчаялись вконец. Но пока безрезультатно. Письма идут и идут, а дело продолжает на месте топтаться…
– И обком, и республика ждут сибирской воды. Без нее все меры – это лишь полумеры, не в них спасение.
– Если вы признаете, что все поставлены в ситуацию, когда требуется спасать вас и спасать море, то признайте и другое, несправедливо осуждать рыбаков за срывающиеся планы. Не они виноваты… Вот они и пишут!
Алдияров был вне себя от гнева:
– Можете писать хоть Президенту США, хоть в ООН – но мы ждем сибирскую воду, вам это ясно, Насыров! А рыбаков мы заставим заниматься своим делом!
Взгляды их встретились.
Нет, немало приходилось видеть Кахарману за свою жизнь чиновников, которым было наплевать на все, кроме своей карьеры и своего благополучия. Перед ним был один из них. И Кахарман сцепился с ним один на один.
Еще до начала бюро он понял планы Алдиярова. Мимо него прошмыгнул один из секретарей – будто не заметив. Было ясно – он избегал встречи, боясь гнева шефа. А ведь раньше этот секретарь первый здоровался с Кахарманом, приветливо улыбался. Галым Ержанов тоже лишь издали кивнул Кахарману и скрылся за дверью.
