Торопясь, Насыр забыл выключить телевизор. И сейчас миловидная женщина вдруг, как бы испугавшись, что Насыр променяет ее на Аллаха, быстро затараторила о достижениях республики: «В закрома Родины поступило около миллиона пудов зерна… в общей сложности в магазины поступит пятьдесят тысяч костюмов, тридцать тысяч пар обуви…» Насыр усмехнулся. Эх, девушка: а не лучше ли было бы открыто сказать о том, сколько пудов пщеницы осталось неубранными – не меньше, наверно, того же миллиона; сколько тысяч костюмов пылятся на складах магазинов – убогих, никому не нужных? «Тяжко жить в городе, – подумал Насыр. – Послушай-ка каждый день такое: миллионы, тысячи – точно свихнешься!» И он выключил телевизор, а сам накинул на плечи пальто – в номере было холодновато; ранняя суровая зима сказывалась и в обычно теплой Алма-Ате. Раздался телефонный звонок. Насыр поспешно снял трубку. Звонил Болат, обещал зайти в свой обеденный перерыв. Насыр встретил Болата насупленным, хмурым.
– Устал я сидеть у этого треклятого телефона, чтоб он лопнул! Видно, мы с Матвеем – два старика – выжили из ума: задумали встретиться с самим Кунаевым! Поеду-ка я домой, пока совсем не превратился в идиота…
Болат стал успокаивать старого рыбака:
– Нет, Насыр-ага, так не делается. Даже если Кунаев сам не сможет принять вас – то он должен дать знать. Да и неудобно бросать дело, начатое профессором…
– Как будто это море нужно только мне да Матвею, – закипятился Насыр. – Прав Мустафа, когда пишет в письме: это море – мировая ценность! И губить его – совершить преступление против всего человечества! Вот что надо сказать Кунаеву!
– Пойдемте вниз, аксакал, пообедаем. Три дня ничего не ели горячего…
– А вдруг позвонят? Неудобно получится, – засомневался Насыр, глядя на телефон, хотя поесть горячего ему хотелось очень.
– У них тоже, наверно, обед, – возразил Болат. Это убедило Насыра, и они спустились в ресторан.
– Ох, и народу здесь! – ахнул Насыр. – Они что же: не работают?
– Сейчас обеденный перерыв, – рассмеялся Болат. – Да и в основном здесь одни командированные, как мы с вами…
– Давай поторопимся, – засуетился Насыр. – Позвонит – потом стыда не оберешься; подумают, не аксакал – а ветреный мальчишка… Еще хочу попросить тебя об одном. Хорошо бы после разговора с Кунаевым связаться с Матвеем. Да и Кахармана хочу я увидеть. А может, съездить мне к нему на Зайсан – это ведь недалеко?
– В самом деле! – обрадовался Болат. – Как это раньше я не сообразил? Сделаем так, Насыр-ага: позвоним Кахарману, пусть срочно вылетает сюда. Так будет проще, чем лететь вам самолетом туда…
– Верно, говоришь! – Насыр заметно повеселел. – Уж быстрее бы с Кунаевым поговорить!
– А телеграмму Кахарману можно дать прямо сегодня. Пока с работы отпросится, пока доберется до столицы…
– Правильно, телеграмму можно дать сегодня же, – согласился Насыр.
Телефон зазвонил только на четвертый день, ранним утром.
– Ровно в шесть часов вечера сегодня будьте у бюро пропусков. Разговор ваш с Динмухамедом Ахмедовичем должен занять пятнадцать минут. С письмом вашим он ознакомлен.
Насыр не успел даже поблагодарить – на том конце провода трубку положили. Насыр надел все тот же свой новый костюм и отправился в буфет, который был еще закрыт. Дежурная по этажу, только вставшая со сна, объяснила: откроется в восемь. Она налила старику свежего чая, Насыр пошел с ним в номер. «Рано же начинает свою работу помощник, – подумал он удовлетворенно за чаем. – А вот ты, Насыр, не выживаешь ли из ума? Чего ты нарядился – времени-то всего семь часов утра?» Но после чая он помолился, улыбнулся себе: дай ему, Аллах, удачи. Кунаев встретил старого рыбака у дверей кабинета. Пригласил заходить, усадил его и только после этого сел напротив него сам, чем и удовлетворил Насыра чрезвычайно. – Сколько же вам лет, Наке? – спросил Кунаев уважительно. Насыр нарочно ответил по восточному календарю:
– Я родился в год лошади, Димаш.
– Значит вам восемьдесят четыре, Наке, – быстро понял Кунаев, чем опять же Насыр остался весьма доволен. Он сел в кресле посвободнее и снова сказал мысленно: иа, Алла, дай мне удачи! От глаз Кунаева не ускользнуло удовлетворение аксакала. Насыр тоже в свою очередь украдкой оглядел еще не старого, крепкого телом руководителя республики.
– Я прочитал письмо Матвея Пантелеевича, – продолжал Кунаев. – Спасибо ему за участие. Мы готовим ответное письмо ученому – оно будет отправлено на днях. – По интонации Насыр понял, что Кунаеву о Славикове говорить, не очень приятно. – Вы давно знакомы с ним, Наке? – Ах да, наверно, много лет – он же отбывал в ваших краях ссылку. А казахскому он у вас учился? Заметен южный выговор…
– Он человек умный: выучился языку за одно лето! А пословиц он знает больше любого казаха!
Кунаев будто бы пропустил это мимо ушей. Потом задумчиво проговорил:
– Никому не дано избежать ошибок своего времени. Они обнаруживаются не сразу – по истечении лет, Наке. Я тоже в свое время вместе со Славиковым боролся за то, чтобы не погибло наше море. Но теперь вижу: нам всем не удалось довести начатое дело до конца. Нам не удалось повернуть сибирские реки…
Насыр воскликнул:
– Димаш, разве Славиков когда-нибудь боролся за поворот рек? Это же мальчишество, а Мустафа – человек серьезный!
Кунаев не ожидал такого ответа от Насыра. Он зорко посмотрел на старого рыбака, потом резко отвернулся. После этого разговор принял формальный характер – несколькими ловкими вопросами Кунаев увел Насыра от сути дела, причем так, что Насыр опомнился только к пятнадцатой минуте, когда стало ясно, что прием окончен. Спускаясь вниз по улице Фурманова, Насыр пытался в точности определить, какое впечатление у него осталось от встречи. Нелегко было ему это сделать: Высокий человек не дал ему никаких надежд, ничего не сказал по существу, но вместе с тем показалось Насыру – по тому, как после маленькой, неприятной заминки, возникшей между ними по поводу Славикова, разговор пошел теплый, по-житейски доверительный, – что Кунаев если и заблуждается, то заблуждается искренне, не желая зла ни Насыру, ни профессору Славикову, ни морю, ни народу, который населяет его оскудевшие берега. Вот это и было непонятно Насыру: не желая зла, этот человек тем не менее и морю, и людям побережья, и Насыру лично, и профессору Славикову нес это зло… Нет, не зло, а что-то другое непонятное для ума старого рыбака.
Подходя к гостинице, еще издали заметил прохаживающихся у входа Болата и Хорста. Завидев Насыра, они направились ему навстречу. Старые друзья обнялись, долго разглядывали друг друга – Болат, посматривая на них, улыбался и радовался тоже.
– Ну, теперь ко мне! – И Хорст потянул их за собой. Их ожидал жирный сазан, искусно приготовленный Марфой. Насыр принялся пересказывать разговор с Кунаевым.
– Насыр-ага, – шутливо спросил Болат, – заметили вы какие-нибудь признаки?
– Признаки? – вспомнил Насыр. – Нет, ничего не заметил. Кажется, Кунаев не собирается расставаться со своим креслом… В общем, он мне вот что сказал. В верхах углубленно рассматривается вопрос о нашем море, о тяжелом бедственном положении народа. Нельзя отчаиваться, хотя считать, будто выход из тупика найден, тоже нельзя. Все мы погубили море – и все мы обязаны его спасти. Вот такое сейчас направление принято. Еще он говорил вот что. Поморы тоже должны проявить активность. Вот и все, что он мог сказать. Умный он человек, чтобы давать пустые обещания, – так я понял его. Говорил, что Матвею они готовят ответное письмо – официальный ответ, – важно закончил Насыр. Болат и Хорст одобрительно кивали головами, слушая рассказ Насыра, а Марфа быстро-быстро закрестилась:
– Дай-то Бог: пусть господь позаботится о вашем море на небесах, а на земле найдутся благородные люди, которые тоже не оставят вас в беде…
– От Кахармана пришла телеграмма. – Болат протянул Насыру бланк телеграммы. – Он будет, надо его обязательно дождаться.
– Вот и хорошо, давненько не видал я его. А уж Корлан как обрадуется! Все ей расскажу… – Насыр улыбался весь: глазами, губами, всеми своими мелкими морщинами. Был он в хорошм настроении. Да и то сказать: впервые жизнь в городе, в столичном городе, показалась ему привлекательной по сравнению с однообразным время препровождением на берегу скудного моря. С легким сердцем решил он пожить в Алма-Ате еще несколько дней, чтобы дождаться Кахармана. Назавтра в полдень они с Болатом отправились звонить в Москву профессору Славикову. Трубку сняли сразу. Голос Славикова звучал слабо, после инфаркта профессор был еще не совсем здоров. Но говорил ясно, а Насыру обрадовался очень.
