Год он прожил в хозяйском доме. Его не гнали – возможно, он остался бы здесь жить навсегда. Но страшный – невиданный, не слыханный доселе – голод пришел в казахскую степь. Скота после великой конфискации не осталось, хлеба не было, люди стали покидать родные места. Было много тех, кто пошел по миру. Другие спасались тем, что ловили в степи мышей и тушканчиков. А были и такие, кто питался человечиной. Если бы не Насыр – быть бы Жарасбаю отваренным в котле, Насыр спас его от человека, обезумевшего от голода…Жарасбай снова закурил. И вдруг впервые за всю свою жизнь подумал, что сейчас – сегодня, завтра, но быстрее, как можно быстрее – он должен, обязан вспомнить этих людей, которые приютили его мать, а с нею и двоих ее детей. Должен вспомнить их лица, их имена и лица их детей – должен!
Память… Что она такое – человеческая память? Почему она так долго держит в себе голоса сотен людей, множество звуков, красок – порою и вовсе мимолетных, случайных. Кто объяснит: почему она так устроена? порою, она сама открывает нам свои тайники – и мы благодарно черпаем из нее силы для новых надежд. А порою, умоляем ее открыть то, что нам сегодня необходимо познать, без чего нам уже невозможно жить – но молчит память, и в молчании этом ее пугающая незыблемость. Жарасбай давно уподобил для себя память мерцающему экрану – вроде телевизионного. Но нет у этого телевизора переключателя каналов… Жарасбай прикрыл глаза – и экран вспыхнул. Этот молчаливый мужчина в те страшные дни в руки ружье и отправлялся на охоту. Но зверья в степи уже не было. Если и встречалось что-нибудь, то быстро исчезало из виду – что он мог поделать без коня? Мужчина предчувствовал – конец их близок. К тому времени многие в ауле уже умерли. А те, кто был способен передвигать ноги, потянулись длинной вереницей в город, и вереница этих людей напоминала огромную траурную процессию. Впереди несли в невидимом гробу смерть. Вскоре и они присоединились к этой веренице. Куда они шли – в Ташкент? в Караганду? А может быть, просто в никуда? Жарасбай этого не помнил, все говорили: город, город, а какой именно город, – не называл никто. Быстрее двигались те, у кого еще были лошади. Остальные плелись еле-еле. И как ни старались люди держаться кучно, многие отставали. На этих отдельных нападали такие же голодные люди: убивали и съедали, оставляя после себя на кострищах человеческие кости. Они шли долго – ни впереди них, ни сзади не было людей. Вскоре каменистая дорога кончилась, они оказались в песках и теперь кроме голода их начала мучать жажда. В сумерках добрались до заброшенного, старого и глубокого колодца. Перед этим вокруг них кружили два всадника. Чуя недоброе, хозяин выстрелом ружья отогнал их…
Дальше кадры на экране памяти скачут – дергано, беспорядочно. Вдруг выплывает самая страшная сцена – опережая другие события.
На рассвете Жарасбай проснулся от выстрела. Грохнул еще один вслед за первым. Изможденная хозяйка, сложив руки крестом на окровавленной груди, с ужасом смотря на хозяина, попятилась назад и рухнула в колодец. Хозяин припал грудью к, низкому срубу и глухо зарыдал. Жарасбай побежал прочь, споткнулся, упал. Он весь дрожал от страха. Хозяин по-прежнему рыдал, припав к колодцу. Никого вокруг не было. Жарасбая осенило: хозяин убил и детей! Он вздрогнул и окаменел: ноги его стали ватными, он не мог подняться, чтобы бежать. Но хозяин не обращал на мальчика никакого внимания, он недвижно пролежал, глухо рыдая, до самого полудня. Хозяин очнулся в полдень, посмотрел на мальчика мутными глазами и направился к нему. Жарасбай открыл глаза, но сил больше не было – он лишь сжался. «Не бойся, я не трону тебя», – проговорил хозяин спекшимися губами. Пятилетний мальчик понял, что хозяин прощается с ним. Хозяин обнял мальчика, поцеловал, потом отпустил. А сам разулся, сел на сруб колодца, приставил к большому пальцу ноги курок, вложил ствол себе в рот. Жарасбай видел: хозяину выстрелом снесло половину черепа – шматок мяса оторвался и плюхнулся в колодец; затем туда же рухнуло мертвое тело хозяина. Жарасбай остался один, совершенно один… Этот кадр всю жизнь стоит перед его глазами. Но теперь, когда ему за пятьдесят, ему кажется, что он начинает припоминать, что предшествовало этой трагедии. «Они не оставят нас в покое», – проговорила женщина, когда хозяин дал два выстрела в воздух, заметив, что всадники подступили к ним совсем близко. «Не подавиться бы им нашим мясом!» – озлобленно проговорил хозяин. «Они идут по нашим следам». – «Пусть идут, у меня еще есть патроны…» – ответил хозяин. Младенец, привязанный к спине матери, жалобно захныкал – требовал есть. За минуту до этого он иссосал пустую материнскую грудь до крови. Старший сын Даулеткали не глядел на мать – последний кусок хлеба, который был у них в полосатом курджуне, он сегодня разделил поровну на всех: родителям и три куска им, детям, – младшему братишке семи лет и Жарасбаю. Он не смотрел на мать с надеждой, как смотрели несмышленые братишка и Жарасбай – он-то понимал все. Отец шепнул: «Тихо!» Все замерли. На песчаном хребте показался суслик. Отец поднял ружье и стал целиться. Даулеткали видел, что руки отца дрожат, а глаза слезятся. Отец нажал курок. Суслик покатился вниз. «Если не убил, то ранил точно», – проговорил хозяин и стал карабкаться по насыпи. Дети последовали было за ним, но слишком они были ослабшими – скоро скатились обратно. На этот раз им не повезло, хотя все эти дни они питались подстреленными сусликами – в этом было их спасение. Хозяин вернулся ни с чем…
Когда же они достигли того рокового колодца? Через полчаса? Или на следующий день? Жарасбай этого не знает. Сколько вообще прошло дней, после того как они оставили каменистые дороги Арки и пошли по песку? Нет, этого Жарасбай не знает до сих пор. Как только они достигли колодца, хозяйка с детьми тут же уснула мертвецким сном. Хозяин снял с себя чекмень укрыл им жену и детей. Хозяйка во сне постанывала, просила пить. Хозяин молчал: уж ему-то просить было некого. Он стал дышать носом: если глотать ртом холодный ночной воздух – это только усиливало жажду. Также боялся он и уснуть: на них могли напасть, их могли съесть такие же голодные люди. Мысль о том, что его жена и дети могут умереть непогребенными, рождала в нем ярость – бессильную ярость. Наверно, хозяин смотрел на спящих детей и думал о том, что им больше не встать: они были ослаблены до предела. И нести их тоже нет сил. Да-да, именно так думал он – иначе как бы в нем вызрело решение: лучше собственной рукой убить их, чем отдать тем, кто охотится за человеческим мясом. Жарасбай помнит, что хозяин и хозяйка часто в пути утешали детей: доберемся до моря, доберемся до рыбы – выживем.
Теперь хозяин, наверно, горько размышлял: нет, до моря им не добраться. Где оно, это море? Встретится ли им кто-нибудь здесь, поможет ли найти дорогу? Нет, никто им не поможет. Они верили в собственные силы, верили в то, что им поможет Аллах. Теперь ясно, сил уже нет даже на то, чтобы подняться, а Аллах далеко-далеко на небе и забыл давно про них… Хозяин понял, что засыпает. Встряхнулся, прогоняя сон, прислушался, вглядываясь в темноту. Было тихо. Рядом шмыгнула ящерица. Как бы он ни крепился, а все-таки задремал – прислонив лицо к стволу ружья. Проснулся от того, что до него донеслись хриплые звуки. Было уже светло. Он подполз к детям, прислушался. Потом бросился к младшенькому: изо рта Улана текла тонкая струйка крови. Он быстро поднял его и приложился ухом к груди; малыш был мертв. Он оцепенел, прижимая к себе быстро холодеющее тельце, словно хотел своим теплом дать ему жизнь. Хозяйка не просыпалась… Да-да, именно тогда, в это мгновение, наверно, в нем родилась эта мысль: наверно, именно в это мгновение он отчетливо, бесповоротно понял – им из песков уже не выбраться. Глаза его лихорадочно блеснули. Хозяйка проснулась и стала испуганно шарить руками; потом порывисто села и вскрикнула. Это был, собственно, не крик – это был сиплый, сдавленный звук; на крик у нее не было сил. Хозяин позвал ее: «Иди сюда…» Она подползла и, еще не понимая, в чем дело, прислонилась к его плечу и прошептала: «Что же с нами будет?..» Хозяин был недвижим, смотрел на трупик. Женщина тоже посмотрела и обмерла; потом бросилась к ребенку и потеряла сознание… Хозяин достал из мешочка четыре патрона, каждый тщательно протер тряпочкой…
