Но в таком случае как раз они охотно обязывают — своим отверганием ценностей, жажды судить (других), фарисейски произносимыми общими фразами, которыми украшено большинство исторических книг, — что нужно-де это и это понимать в «ситуации времени» (Демпф) позднеантичные имперское законы, к примеру, которые обращались с осужденными «еретиками» как с повстанцами, вообще тогдашнюю церковную политику императора против «еретиков» или «точно так же», как тут же охотно добавляет Демпф, «как соответствующие периоды нашей западной культуры, время примерно 1560–1648 гг., период религиозных войн» Все это и многое другое, а также время между этими периодами должно быть понято и объяснено, исходя «из духа времени» Теологические церковные историки особенно не ходят вокруг этих жестов умиротворения, умаления, преуменьшения, которые в принципе ни в коем случае не должны быть отброшены. Это необходимо понять, то есть сделать это понятным, это будет понятным и тогда, когда оно понято «исходя из духа времени», все не так уж скверно, это, так сказать, и должно было быть, история в любом случае богоугодна.
Теолог Бернард Кеттинг заявил в 1977 г в Рейнско-Вестфальской Академии наук, что сегодня де нельзя требовать от епископов константинопольского времени, «чтобы они рекомендовали императору, быть может, из чувства христианской любви равное положение всех религиозных культурных групп. Это бы означало духовный горизонт, в котором жили люди Античности, произвольно определять нашим, и наше представление о происхождении государственной власти спроецировать в IV столетие». Эти во имя исторического мышления приведенные аргументы на самом деле этого мышления совершенно недостойны, по большей части — абсурдны. Во-первых, именно языческая Античность религиозно в общем терпима. Во-вторых, именно христианские писатели II, III и начала IV столетия снова и снова и страстно требовали из «духа христианской любви» религиозной свободы. В-третьих, чего стоит «дух христианской любви» вообще, если его постоянно презирали — в IV веке так же, как столетия спустя, не в последнюю очередь и в XX (в Первой мировой войне, во Второй, во вьетнамской войне), в котором христиане едва ли жили при духовном кругозоре Античности, но наверняка все еще столь же мало в «духе христианской любви» Все это ведь не проецирование анахронических представлений. «Дух христианской любви» для власть имущих — в государстве и церкви — никогда не был нужен, им клялись только на бумаге, а в действительности отвратительно предавали. Это было истинным духом времени, и он на все времена остался одним и тем же — другое не что иное, как очковтирательство.
Однако «дух времени», апологетически столь необходимый, всякий раз совершает в голове волшебное превращение, извиняясь, обвиняя, все равно. Как будто не насмешничал еще Гете в «Фаусте».
То, что вы называете духом времени,
Это в основе дух самих господ.
Если пристойно антихристианскому, весьма антиклерикальному поэту не доверяют, можно рядом поставить и св. Августина «Плохие времена, тягостные времена, так говорят люди, — пишет он — Дайте нам хорошо жить, и времена — хороши.Времена это мы, каковы мы, таковы и времена».И в другом месте Августин обвиняет не время и «дух времени», а людей, которые всю вину — подобно многим историкам сегодня — перекладывали на времена, на гнетущие времена, тяжелые времена, плачевные времена. Однако «Время никому не причиняет вред. Кто портится, так это люди, и это от людей портится оно (время) О великая боль люди портятся, людей обирают, людей угнетают. Кто? Не львы, не змеи, не скорпионы, а сами люди. В страданиях пребывают те, что портятся. Но разве не сами они это делают, если знают, что бранят?».
Августин знал, что говорил, как раз последнее предложение относится к нему самому целиком и полностью При этом я верю во вневременную raison universelle совсем не так твердо, как Вольтер Еще меньше я склонен переносить все идеи и ценностные мерки современности в отдаленное прошлое, что Монтескье по праву, хотя и преувеличивая, называет «ужаснейшим из источников заблуждения». Однако всегда, по крайней мере последние 2000 лет, разбой, убийство, эксплуатацию, войну принимали за то, чем они были и есть. Как раз христиане должны это знать. Как раз они имели пацифистски и социально сильно определенное возвещение синоптического Иисуса, у них была почти трехсотлетняя пацифистская раннехристианская и раннецерковная проповедь, у них были также страстные, в духе «любви», коммунистические обращения отцов и учителей церкви еще IV столетия Короче, был все-таки христианский мир — и во многих отношениях все-таки скверный. Так как христианство покоится на различных заповедях, например, заповеди любви к ближнему, любви к врагу, заповеди не красть, не убивать, и на здравом смысле не придерживаться ни одной из этих заповедей.
Нас часто поучают апологеты, которые все это в основе не могут отрицать, что там и тогда-то — всегда там и всегда тогда-то, где и когда это как раз подходит, маскирует какой-то исторический отрезок — люди еще не были «действительными христианами». Однако когда они были ими? Во времена отвратительных Меровингов, франкских грабительских войн, латеранского женского правления? При сожжении еретиков и ведьм, искоренении индейцев, преследовании (почти двухтысячелетием) евреев? Или в Тридцатилетнюю войну? Первую мировую? Во Вторую? Во вьетнамской войне? Когда-то они же должны быть христианами?
Во всяком случае, дух времени совсем не был всюду одним и тем же в одно и то же время.
Когда христиане проповедовали свое Евангелие, свою веру, свои догмы, когда они инфицировали все большую часть мира, было немало людей, подобно первым великим критикам христианства, Цельсию во II и Порфирию в III веках, уничтожающе критиковавшим христианство в целом и в главном остающимся правыми, что все же признают христианские теологи XX века.
Однако против христианского учения резко протеставали не только язычники. В то самое время, когда повсюду жили и умирали с верой в догму Триединства, евреи, как и мусульмане, отвергали это как не имеющую себе равных провокацию, абсурдным был для них и парадокс о человеческом воплощении Бога, эта «неправда», этот «позор», исламский философ и мистик Аль Газали (1059–1110 гг.) рассматривал противоречащие друг другу двуприродные учения монофизитов, несторианцев, ортодоксов лишь как выражение «невнятности, даже глупости и слабоумия».
Как и в мыслях, люди одного и того же времени разнились в поступках.
В то время как христианство совершало свои чудовищные мерзости, буддизм, который в Индии не создал никакой организованной на западный лад церкви, даже центральной инстанции, определявшей истинную веру, был намного терпимее. Он не требовал от своих приверженцев-мирян ни исключительного обязательства буддистского вероисповедания, ни выхода из других религий, не предпринимал насильственного обращения. Напротив, его терпимость по отношению к чужим конфессиям в других странах как раз «характерна» (Меншинг).
Его пацифистское действие доказывает, например, история Тибета, народ которого, одна из храбрейших и воинственных наций Азии, под буддистским влиянием стал одним из самых миролюбивых, причем несмотря на глубокую благочестивость и хорошо организованную духовную иерархию сохранил полную терпимость между всеми видами вероучений и сект Справедливо пишет буддист лама Анагарика Говинда «Религии, которые признают за индивидуальностью человека все его права, автоматически будут покровителями гуманности Те же, что притязают на единоличное владение истиной или пренебрегают ценой индивидуума и индивидуальных убеждений, могут стать врагами гуманности, и тем больше, если религия становится вопросом политической или общественной власти».
Среди самих христиан не каждый был побежден духом времени. Не каждый слеп Пер Кардинал, великий трубадур, так издевался над Хуго фон Монфортом и его надгробным изречением «Если кто-нибудь за то, чтобы он убивал людей, проливал кровь, позволял потерять душу, чтобы он соглашался на убийства, следовал дурным советам, разжигал огонь похоти, уничтожал, причинял вред, насильно отбирал угодья, убивал женщин, удавливал детей тогда он должен носить корону и блистать в небесах» Более того, в XIII столетии есть целая сатирически ироническая литература крестовых походов. Вот как иронизирует француз Рутбеф.
