- Надо бы тебя ещё в поруб на недельку, чтоб в разум вошёл, - сказал хозяин, оглядывая его, - да в рейс тебя, обалдуя, надо выпускать. Чёрт с тобой, живи. Но чтоб больше... - дальше последовала ругань.

   Потом он лежал у себя в повалуше, шипя и ругаясь сквозь зубы, пока Большуха мазала ему спину и ягодицы своими мазями и снадобьями, от боли и оплеух кружилась и болела голова, а ночью, когда удавалось заснуть, ему опять снился фронт, и он - рассказали ему утром - кричал и ходил в атаку.

   Лутошка, хлюпая носом и давясь слезами, пытался ему объяснить, что он не стучал и даже не хвастал, что это хозяин сам как-то узнал. Он было послал Лутошку по-фронтовому, пообещав, как встанет, шкуру спустить, но за Лутошку пришли заступаться мужики. Ну и... чего с мальца взять? Ведь и впрямь не хвастал, а что делает, как научили, и притворяться не умеет, так без надзирателей вырос, при матке, вот и... И с Гарда спроса тоже особого нет, откуда ему догадаться, что рабу этого знать и уметь не положено, что смертное это знание?

   Гарду, видно, тоже попало, и не как за порнушник, а всерьез, потому что неделю, не меньше, парнишка вообще на "чёрном" дворе не показывался, а когда всё-таки пришёл в гараж, то краснел и смущённо отводил от Лутошки глаза, а услышав уже вместо устоявшегося обращения по имени "господин" - Гаор не смог себе отказать в таком маленьком удовольствии, да и спина ещё болела - расплакался и убежал, отчего Лутошка удовлетворённо хмыкнул.

   Правда, потом всё опять пришло в прежнюю норму, только уроки рукопашного боя пришлось отложить до лучших времен. Вот начнёт Лутошка с ним ездить, там-то в рейсе и получится выкроить время, и на лесной поляне, подальше от чужих глаз... самое место. Пока что его за разминками и тренировками ни разу не застукали.

   А пока... пока осень, вторая его осень в Дамхаре и... да, правильно, с двадцатого ноября пойдет пятый год его рабства. Пока что рабом он меньше, чем на фронте. Так что... а к черту все. А край хороший Дамхар, ему нравится. И здорово получилось, что под осенний праздник он в рейсе оказался, и сам, на закате остановив фургон прямо на дороге, вышел и проводил Солнце - Золотого Князя - на отдых и покой, до весны, поговорил, глядя с холма на красный в золотом разливе касающийся горизонта диск.

   Снова холодные затяжные дожди, серое небо, оголённые ветрами и дождями деревья... А всё равно хорошо. Кто выжил, тот и победил. Пока ты живой - ты победитель, а вот вместо орденов, званий и трофеев в этой войне у тебя... что? Да сама жизнь! Так что вперёд, водила, следи за дорогой и крути баранку. И береги задницу. О том, что в любой момент его могут отправить на торги, Гаор давно не думал. Это у Сторрама то и дело кого-то покупали, продавали, отправляли на филиал и привозили с филиала, а здесь... за два года никого не продали и не прикупили. А из разговоров он понял, что и остальные по многу лет уже в этой усадьбе, на этом подворье, и даже Цветну в поселок рожать да кормить не отправили. Так что здесь и выносит, и родит, и выкормит, а там, глядишь, так и будет дитё расти, до пяти-то лет, до первой сортировки уж точно. Лутошку вон как купили семилетним, так и вырос, Малушу пятилеткой купили, Трёпка, правда, постарше была, но тоже уже лет пять, не меньше, как на дворе крутится. А Джадда хозяин, как война кончилась, привёз, так ведь тоже уже шесть, да, правильно, шесть лет прошло, и продавать его не собираются.

   Иногда Гаор останавливал себя в таких рассуждениях, давно ставшей привычной фразой, что загад не бывает богат, понимал, что это он сам себя успокаивает и уговаривает, но... но не хочет он думать, что и эта жизнь, к которой вполне приспособился, кончится так же внезапно и страшно, как у Сторрама. Нет, всё хорошо, и будет хорошо, рейс закончен, он едет домой, где у него своя комната с небольшим, но его имуществом, и плевать, что всё это выдано ему. Да нет же, дурак, дом - не стены, а люди, что его ждут. Он поставит фургон в гараж, пойдёт в кабинет хозяина, отдаст ему накладные и бланки заказов, а если хозяина нет, сам напишет и подколет к бланкам отчёт, и уйдёт к своим. Если баню не топили, сходит в душ, вымоется, переоденется, сбросив пропотевшее в рейсе бельё в ящик для грязного, и до ужина будет валяться у себя в повалуше с газетой. И что ещё в жизни надо? И сам себе горько ответил. Чтобы она не была рабской. Не можешь изменить - терпи, не можешь терпеть - измени, а главное - не будь дураком и не путай. А статья уже готова, почти. И не "нищие богачи", нет, это не так, "голодающие кормильцы", вот как надо назвать. И не сами отрывают от себя, чтобы накормить других, а у них отбирают, специально, создавая условия полуголодного существования. Стоп, это на ночь, впереди блокпост и... да, правильно, ящик с пивом и ящик рыбных консервов. А всё остальное пока побоку, бойся лошади сзади, коровы спереди, а полицейского издали и со всех сторон.

   Гаор плавно сбросил скорость, подруливая к обочине у серой мокрой коробки блокпоста. И как же они оттуда следят за дорогой? Ведь он не гудел, мотором не рявкал, тормозами не визжал, а как остановился, так сразу сержант и вышел. Вот чертовщина, прямо... мистика - выскочило нужное слово. Но его тело и руки уже проделывали все операции, необходимые для выгрузки и сдачи груза.

   - Всё, хозяину скажешь, больше пока не надо.

   - Да, господин сержант, больше пока не надо.

   И до дома уже совсем немного осталось, фургон пустой и лёгкий, но холодает и дорога становится скользкой, а темнеет рано и пора фары включать.

   ..И всё было так, как он себе представлял в дороге. Правда, хозяин был дома, так что писать отчёт не пришлось. Гаор сдал накладные и заказы, отрапортовал, где что сказали, и его отпустили отдыхать до завтра.

   По внутреннему коридору он прошёл в кухню и улыбнулся хлопотавшей у плиты Красаве.

   - Мир дому и всем в доме, Мать.

   - И тебе мир, Рыжий, с приездом тебя, - обрадовано ответила Красава. - Иди, раздевайся, покормлю хоть чем с дороги, потом уж помоешься.

   - Вот уж нет, - вошла в кухню Нянька. - Рыжий, в посёлках ночевал?

   - А где ж ещё? - улыбнулся, зная продолжение, Гаор. - Может, и набрался, Старшая Мать.

   - Ну, так бельё на прожарку кидай. Как вымоешься, так и поешь. Не помрёшь с голодухи!

   Гаор шутливо козырнул ей, щёлкнув каблуками, и пошёл в свою повалушу за чистым бельём и душевым узелком, который отличался от банного отсутствием веника. Телягу и каскетку на гвозди рядом с ветровкой и кожанкой, кирзачи к стене рядом с ботинками и резиновыми сапогами.

   В дверь всунулась голова Лутошки.

   - С приездом, Рыжий, фургон мыть завтрева будем?

   Гаор кивнул, и Лутошка, радостно ухмыльнувшись, исчез.

   Душ в усадьбе маленький: два рожка у одной стены, скамейка для мытья в шайках напротив и настенный кран для шаек в торцовой стене. На двадцать человек, конечно, тесновато, но большинство предпочитало баню, так что толкотни в душе никогда не было. Правда, и определённого времени для мужчин и женщин тоже, и Гаор ещё в начале своей жизни "в капитановой усадьбе" влетел как-то в душевую, не поглядев, чьё белье на скамеечке у входа. А там как раз мылись Белёна с Милушей. И его тут же в четыре руки под двухголосый дружный визг выкинули обратно.

   - Девки, - взмолился он под дверью, - пустите, вы ж в шайках, а я под душ встану, честное слово, смотреть не буду.

   - Вот и дурак, - сказала ему прибежавшая на визг Большуха, - прикройся и подожди, коли ума нет.

   В чем он дурак: в том, что полез не глядя, или что обещал не смотреть, - Большуха уточнять не стала, но потом его долго этим дразнили и подначивали.

   Но сегодня скамейка пуста, и Гаор, спокойно положив на нее чистое бельё и чуньки, разделся, сбросил рубашку в "грязное", а бельё "на прожарку", штаны оставил на скамейке и, щёлкнув выключателем, вошёл в душевую. Конечно, баня хороша, но и горячий душ с дороги тоже оченно хорош. Да ещё посидеть в шайке поплескаться, и снова под душ. А если б ещё кто пришёл спину потереть, то лучше б и не было. Но все ещё в работе, это его уже отпустили на отдых. И он не спеша со вкусом вымылся, растёр себя мочалкой везде, где смог дотянуться, дважды, до скрипучих волос, вымыл голову, а то и впрямь, если вдруг что подцепил.