В корзине около дивана лежат цветные газеты. Я достаю одну и ищу дату, но она тоже как будто выцвела. Листая ее, я вижу фотографии знаменитостей: актеров, членов королевской семьи, спортсменов и грудастых блондинок. Я почти уверена, что все они из моего времени.

Мы с Габриэлем заходим в чью-то спальню. Видимо, одной из сестер. Кровать с белым покрывалом. Письменный стол. Красное в горошек кресло-мешок. Обои с розовыми и светло-голубыми птицами, частично заклеенные фотографиями лошадей и разноцветными бантами со словами «Первое место». На большинстве фотографий — белый пони и высокий мужчина с бодрым взглядом. Под снимками написано «Леди» и нарисованы сердечки. Эта девочка любила лошадей. Интересно, где же сейчас ее Леди?

Дина садится в кресло.

— В доме нет ни пылинки, — говорит она. — Хотя все должно быть покрыто толстым слоем пыли.

— И паутиной, — добавляю я.

Габриэль качает головой.

— Здесь нет пауков, Юдит.

— Откуда вообще берется пыль?

— Понятия не имею, — отвечает Габриэль. — Обычно она есть везде.

— Или, вернее, везде, где есть жизнь?

— Возможно, — говорит Габриэль.

Ночь мы проводим на двуспальной кровати в комнате родителей на втором этаже. Мы лежим, прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Впервые за долгое время я лежу в постели и наслаждаюсь, чувствуя под спиной мягкий матрас.

Я засыпаю почти сразу. Проваливаюсь в сон такой реалистичный, что мне трудно решить, лежу я в кровати с друзьями и сплю или мне снится, что я сплю в чужом доме. Во сне все кажется естественным и понятным. Меня совсем не удивляет, что я могу без труда проникать из реальности в реальность.

Я за столом в гостиной вместе с мамой и папой, мы ужинаем. Сегодня среда. Мы смотрим телевизор и едим жареного цыпленка. Мама запекла в духовке мои любимые баклажаны. У меня на коленях в ожидании лакомого кусочка лежит Пуфф. Показывают отборочный тур «Евровидения», и я ставлю на песню, которую поет темноволосый парень с гитарой, но он не нравится ни маме, ни папе. Мы спорим, кто из конкурсантов достоин победы. Папа голосует за певицу с большой грудью, которую мама считает вульгарной, но мне-то ясно, что он просто дразнит маму. И темноволосый парень, и девушка с большой грудью проигрывают. Первое место занимает поп-группа, которая, по мнению мамы, самая лучшая. Но она говорит это после того, как объявляют победителя. Папа считает эту группу странной. Я смеюсь над ними и ухожу чистить зубы. Когда возвращаюсь в гостиную, папа с Пуффом смотрят новости. Там опять говорят о погоде, и я теряю интерес. «Где мама?» — спрашиваю я. «Мама? — отвечает папа. — Какая мама?» «Вышла покурить?» — говорю я. Такие шутки мне не нравятся. Сильнее всего я пугаюсь, когда представляю, что их нет. Ни мамы, ни папы. И что я одна на всем белом свете.

Я просыпаюсь и какое-то время не могу понять, где нахожусь. Чувствую, что проснулась посреди сна. «Пуфф!» — шепчу я и замечаю, что по щекам бегут слезы. Я вспоминаю вкус баклажанов, и живот сводит от голода. Я прислушиваюсь к спокойному дыханию Дины, Дэвида и Габриэля. Они спят так же глубоко, как только что спала я сама.

Внезапно я слышу какой-то звук, отдаленный, но отчетливый. Сон как рукой сняло. Я сажусь в постели. Снова этот звук. Похоже на чей-то плач. Сначала мне кажется, что это на улице, но вскоре я понимаю, что он доносится откуда-то изнутри. Кажется, с кухни, как будто из-под пола. Может, в доме есть подвал? Я раздумываю, будить остальных или пойти посмотреть самой.

Наконец я собираюсь с духом и осторожно слезаю с кровати. Интервалы между звуками становятся длиннее. Долгое время стоит тишина; внезапно звук раздается снова. Да, точно, кто-то плачет. Какой-то ребенок. Спускаюсь по лестнице в прихожую. В доме темно. Я смотрю в окно, но снаружи лишь непроглядный мрак. Жду, когда же раздастся плач. Решаю, что он больше не повторится. Но едва собираюсь вернуться, как снова слышу его. Я уверена: он идет из-под пола, скорее всего, из погреба. У бабушки на кухне под половиком есть крышка. Когда ее открываешь, видно лестницу, ведущую в подвал, где хранятся припасы. В детстве для меня не было ничего более захватывающего. Я часто стояла на половике и нащупывала пальцами ног край и кольцо крышки.

Но в этот раз у меня не было ни малейшего желания заходить на кухню и проверять, есть ли там вход в погреб. Я заставляю себя подойти к двери. Нажимаю на ручку, но дверь не открывается. Я так и стою, держась за ручку, пока не понимаю, что дверь заперта изнутри. Снова пытаюсь открыть дверь, толкаю ее плечом. Тщетно. Тут опять раздается этот плач. Он звучит громче, но все так же снизу. Мое сердце бьется как сумасшедшее. Что происходит?

Чувствую, как у меня подкашиваются ноги. Рука все еще судорожно держится за ручку, словно примерзла. Что же мне делать? Вернуться в спальню невозможно. Ноги подкашиваются. Я едва осмеливаюсь дышать.

Не понимаю, что происходит: ни с плачущим ребенком, ни со мной самой. Вероятно, от страха у меня случился провал в памяти. Или я заснула от нервного истощения. Я лишь помню, как медленно сползла по стене на пол и обхватила себя руками.

Проснувшись, я обнаруживаю, что лежу у двери. На улице светает. В доме совершенно тихо. Воспоминания о странном звуке сразу же поблекли. Я медленно поднимаюсь и нажимаю на ручку двери. Та легко поддается. Я захожу на кухню, вижу мертвую семью за столом, таких же неподвижных и неизменных, как вчера. Я осматриваю пол. Поднимаю серый половик. Под ним лишь половые доски.

— Что случилось, Юдит?

Услышав голос Дины, я подпрыгиваю от неожиданности. Оборачиваюсь и вижу ее в дверном проеме.

— Не знаю, — отвечаю я. — Слышала ночью такой странный звук, откуда-то снизу, из подвала. И кухонная дверь была заперта.

Дина смотрит на меня, но ничего не говорит.

— Звук был похож на детский плач, — продолжаю я. — Я проснулась и спустилась посмотреть, в чем дело. Простояла под дверью полночи. Но только сейчас, когда рассвело, смогла войти.

— Посмотрим, есть ли тут какой-нибудь подпол.

— Дина, в этом доме творится что-то странное.

Мы сидим в саду или, вернее, в том, что когда-то было садом. Солнечный свет настолько невыносим, что мы надеваем на глаза повязки. Габриэль нашел тень у стены дома. Как-то странно сидеть на жаре и рассказывать остальным о своих ночных переживаниях. Чем дольше я рассказываю, тем неувереннее. Вспоминаю свой сон. Скорее всего, мне просто приснилось, что я проснулась, в таком случае ничего не произошло. Или все-таки произошло?

— Не хочу туда заходить, — говорю я.

— А тебе и не нужно, — говорит Дэвид.

— Может, исследуем местность? — предлагает Габриэль.

Дина качает головой.

— Не сейчас, — объясняет она. — Сначала нам нужно создать базу в каком-нибудь безопасном месте.

— Поближе к воде, — добавляю я. — По-моему, нам стоит держаться поближе к морю.

— Нужно разгрузить плот. Я предлагаю разбить лагерь за защитными валами, — говорит Дина.

Мы соглашаемся, что это наилучшее решение. В море все еще есть еда. И если нам удастся освободить плот, то мы в любой момент сможем отправиться дальше по морю. Это лучше, чем оставаться в таком неприятном месте.

Когда мы возвращаемся к защитным валам, над нами облаком повисает кричащая белая стая. Некоторые птицы ныряют к нам с высоты, словно хотят поздороваться или поиграть. Но вдруг я понимаю, что общение с ними может быть опасным.

— Берегись! — кричу я Дэвиду, поднимаю с земли камень и бросаю в птицу над его головой. Птица с визгом устремляется в небо.

— Что за черт! — вскрикивает Дэвид и испуганно пригибается.

— С ними нужно держать ухо востро, — говорит Дина, провожая взглядом белую птицу.

Плот все так же лежит на рифе. Ветер стих, и мы спокойно перетаскиваем на берег свои пожитки. Дэвид с Диной идут до плота по пояс в воде, а мы с Габриэлем принимаемся за поиски места для лагеря. Мы бредем по берегу водохранилища. Вода выглядит странно — прозрачная с желто-зеленым оттенком. Она настолько чистая, что до меня не сразу доходит, что в ней нет ничего живого: ни водорослей, ни водяных насекомых, ни быстрых мальков. Жизнь оставляет следы. А тут вода такая же стерильная, как в бассейне школы Фогельбу. Интересно, зачем их вообще выкопали?