Литмир - Электронная Библиотека

Славный город будет жить! Мы построим тысячи новых красивых зданий. Но сотни тысяч фашистских солдат и офицеров уже не будут жить. Их сразила суровая рука советского воина, защищающего свою родную землю.

Медали славным защитникам четырех городов-героев — достойная награда Родины. Пройдут года, и наши дети будут с гордостью смотреть на героев, на груди которых будет сиять эмблема их подвигов…

Гнездо орла

О Герое Советского Союза Викторе Феофановиче Чистякове я много слышал. О нем говорили как о летчике, в совершенстве постигшем свое мастерство, как о прекрасном командире и чутком товарище. Летную школу, начальником которой он был, называли «Гнездом орла». Мне очень хотелось встретиться с этим человеком, и наша встреча произошла в небольшом городке черноземной полосы России. Я приехал туда прозрачным осенним днем, и в штабе встретил меня заместитель начальника школы. Он сообщил мне, что Чистяков знал о сегодняшнем моем приезде, но на аэродроме задержали его неотложные дела и что он очень скоро прибудет в штаб. И пока мы говорили о последних событиях на фронтах, о наступлениях наших войск, к дому подкатил автомобиль, и в комнату вошел широкоплечий, среднего роста человек лет тридцати пяти. Заместитель начальника встал со своего стула, хотел познакомить нас, но вошедший опередил его, быстро подошел ко мне и отрекомендовался:

— Майор Чистяков.

Пожатие его руки было энергичным и крепким. Я с любопытством смотрел на прославленного героя. Красиво было его загорелое, обветренное лицо, цепок и внимателен взгляд, обаятельна улыбка, и я сразу почувствовал расположение к этому подтянутому и в то же время добродушному человеку.

Он, как гостеприимный хозяин, пригласил меня на завтрак, и мы в его автомобиле поехали в санаторий летчиков, расположенный на окраине города. Дорогой Виктор Феофанович с увлечением рассказывал мне о своей школе, о советских самолетах, о их изумительных боевых качествах и больше всего — о молодых летчиках, обучающихся в школе.

— Замечательный народ наша молодежь! Какая у них хватка, цепкость, какое, я бы сказал, неудержимое желание поскорее отправиться на фронт бить захватчиков! Работать с такой молодежью наслаждение!

Мне хотелось узнать от Чистякова о его личных боевых делах, и я спросил его об этом. Но он не ответил на мой вопрос, сказал только:

— Да, теперь мы по-настоящему научились бить врага, и летчики нашей страны своей работой заслужили любовь и уважение родины.

Я почувствовал, что скромность не позволяет ему говорить о своих подвигах, что он считает их обычным боевым делом, на которое способен каждый летчик Советского Союза.

Санаторий занимал большой дом, в одной из комнат которого был приготовлен завтрак. Мы не успели сесть за стол, — в комнату вошел лейтенант в комбинезоне и шлеме. Видно было, что он только что вернулся с аэродрома.

— Разрешите, товарищ майор?

Чистяков слегка нахмурил брови:

— Опять со своей просьбой?

— Опять, товарищ майор.

— И опять я вам скажу: нет. Нет и нет!

— Разрешите сказать, товарищ майор?

— Можете не говорить: все, что вы мне скажете, мне известно. — И заметив выражение огорчения и смущения на лице лейтенанта, спросил, слегка улыбаясь: — Наверное, опять письмо от товарища получили?

— Получил, товарищ майор. Александров сбил еще два фашистских самолета.

— И вам завидно… — Он подошел к летчику, положил руку на его плечо, заговорил отечески ласково: — Поймите, ведь надо же и здесь кому-то работать. Ведь и здесь вы делаете большое и важное дело. Вы должны гордиться тем, что ваши ученики великолепно сражаются с врагами. Идите, товарищ лейтенант, не будем больше говорить об этом. Я очень сочувствую вам, но ничего не могу сделать.

Лейтенант вышел.

— Вот видите, — обратился ко мне Чистяков, — хочет на фронт. И не он один меня ежедневно осаждает такими просьбами, особенно после того, как несколько летчиков, вышедших из нашей школы, получили звание Героя Советского Союза. Я прекрасно понимаю их патриотический порыв, но ведь и здесь эти люди необходимы.

Я познакомился с этими людьми в тот же день, видел их работу, видел их учеников, молодых и решительных людей, постигающих мастерство высшего пилотажа. Закончив обучение в школе, летчики перед отъездом на фронт отдыхают несколько дней в санатории. Здесь я провел с ними в дружеской беседе весь вечер, слушал, как горячо они говорили о будущих встречах с врагом и о своих несомненных победах. И я был убежден: не поздоровится тем гитлеровским псам, которые с ними встретятся. Об этом можно сказать с уверенностью. Об этом говорят боевые дела летчиков, вышедших из школы Чистякова. Об этом говорит хотя бы такой знаменательный факт. Тамбовские колхозники собрали средства, на которые были закуплены самолеты для авиаполка. Все летчики на этих самолетах были учениками Чистякова. На фронте они сбили семьдесят три фашистских самолета, потеряв при этом только четыре своих.

Родина

Когда кипели бои в верховьях Дона, многие офицеры и рядовые, проходившие селом Ново-Животинное, помнят, вероятно, такую картину. На улице около домика с фруктовым садом стоял небольшой стол, на нем — бинты, флакон с йодной настойкой, фарфоровая кружка. За столом на табурете сидел сухощавый старик с седыми усами. Возле него стояло ведро, наполненное водой. Воздух и земля сотрясались от орудийных выстрелов, за Доном горели деревни и села, тучи дыма расплывались по небу; жители, села прятали, зарывали в землю имущество, зерно, а многие, бросая свое добро, бежали от приближающегося огненного шквала, — страшная, но уже ставшая привычной для защитников родины картина войны. Но вот этот старик, по-домашнему сидевший за столом, был для них непривычным явлением. И необычно было слышать его спокойно-ласковый голос:

— Водицы холодненькой не хотите ли?

Люди, истомленные жарой, опаленные горячим дыханием боя, черпали кружкой воду и жадно пили, потом кивали головой в ответ на добрую улыбку старика и говорили:

— Спасибо, папаша! Сладка твоя вода. Вот уж спасибо!

Если к столу подходили раненые, старик смазывал их раны йодом и очень умело делал перевязку.

— До санбата дойдешь, а там получше перевяжут.

— Спасибо, папаша!

И шли дальше, иногда оглядывались на необычайного старика и благодарно махали рукой.

Когда ведро опорожнялось, старик неторопливо шел к колодцу и снова сидел за столом, радушно предлагая:

— Водицы холодненькой не хотите ли?

Многие, вероятно, помнят этого незнакомого старого человека, быть может не раз вспоминали его щедрую кружку воды и думали: «Кто был этот папаша и где-то он теперь?»

Это был старый учитель Владимир Федорович Ильинский. Я встретился с ним осенью 1943 года в городе Тамбове, где он работал заместителем заведующего областным отделом народного образования. Он говорил мне о возрожденном и погибшем селе, о родине.

— Родина!.. Это слово самое близкое нам и самое любимое нами. Каждый из нас по-разному представляет себе родину. Для одних родина — завод, большие цеха, рабочий поселок; для других — изба на краю деревеньки и белая березка за избой; для третьих — горы, быстрые реки, облака, лежащие на скалах; для четвертых — бескрайные ковыльные степи и на них табуны лошадей, отары овец. Велика наша страна, и многие национальности населяют ее. Каждый из, нас по-своему представляет себе родину — ту землю, на которой он родился, вырос и которую оставил, уходя на войну. Это так, но я твердо убежден в том, что это узкое понятие слова «родина» сейчас безгранично расширилось. Для человека, выросшего в горах, степи так же стали родиной, а для человека, выросшего в степях, родиной стали горы. Я уверен, что это произошло с каждым, кто побывал в боях и видел, в какие развалины немцы превращают наши города и села. Так произошло и со мной…

Я много лет работал в селе Ново-Животинном. Об этом селе можно было бы написать чудесную повесть. Стояло оно на левом берегу Дона, в двадцати трех километрах от Воронежа по Задонскому тракту. Тридцать пять лет назад в этом селе работал земским врачом Шингарев, впоследствии член государственной думы при царском правительстве. На основе медицинского и бытового обследования крестьян он пришел к выводу, что это село обречено на вымирание. По его данным, к 1920 году ни одного жителя не должно остаться в этом селе. Ему казалось, что нет таких сил и возможностей, чтобы предотвратить эту гибель. И в самом деле: в каждой избе была нужда, в каждой семье было горе. Крестьяне голодали, болели туберкулезом и сифилисом. Женщины изнывали в непосильной работе, мужчины заливали горе вином, на завалинках плакали истощенные, рахитичные дети… А в 1935 году в Ново-Животинное приехал профессор Ткачев. Он знал, что жители этого села были обречены на вымирание, и решил проверить: как же живут они при советской власти? То, что увидел профессор, поразило его. Медицинское обследование крестьян показало, что никаких следов вымирания не осталось, исчезли туберкулез и сифилис в возрожденном селе. Это было похоже на чудо, но чудес в наше время не бывает, и мы не верим в чудеса. Чем же объяснить, что обреченное на гибель село возродилось, оздоровело, разбогатело? Объясняется это заботой Советского правительства о гражданах своей страны, заботой о их духовном развитии и материальном благополучии. Во времена царизма в селе было только одно культурное учреждение — маленькая школа, где обучалось сорок детей. А перед войной в Ново-Животинном мы могли бы залюбоваться прекрасным зданием среднего учебного заведения, вмещавшего в своих стенах 600 человек учащихся. Кроме того, в селе были: педагогический техникум, родильный и детский дома, детский сад, амбулатория, аптека, биологическая станция, изба-читальня с большой библиотекой. Все это создавалось на моих глазах, и я видел, как возрождалось и крепло Ново-Животинное. Я полюбил это село и считал его своей родиной. Я отдавал ему все свои силы и все свои знания. Я сорок лет проработал педагогом. Правительство наградило меня медалью «За трудовую доблесть», а местные власти подарили мне дом с земельным участком. На этом участке я развел сад и думал в тишине и спокойствии прожить здесь остаток своих дней. И вдруг разразилась война. Полчища современных гуннов вторглись в нашу страну. Они все ближе и ближе подходили к Дону, и мы с каждым днем все сильнее и сильнее ощущали горячее и смрадное дыхание войны. И вот наступил день, когда враги захватили село Хвожеватое на противоположном берегу Дона и начали бить из орудий и минометов по Ново-Животинному. И я видел, как разрушалось все, как взлетела на воздух амбулатория, сгорел родильный дом, объятые пламенем, испепелялись больница и техникум. Вы понимаете, какая ненависть к фашистам горела в сердцах крестьян, — ведь гибло все, что спасло их от вымирания. Многие из них стали партизанами. Я вместе с другими педагогами ушел в истребительный отряд и несколько месяцев пробыл в тылу врага. Потом я заболел, был отправлен в наш тыл и вот теперь работаю здесь. Много видел я разрушенных сел и городов, расстрелянных мирных жителей, видел следы такого варварства, перед которым содрогнулись бы гунны и орды Чингисхана. Вот тогда-то я и почувствовал, что «родина» — такое огромное слово, которое включает в себя не только село Ново-Животинное. Ведь за годы советской власти города и села нашей страны росли, оздоровлялись, начали жить по-новому, а теперь многие из них превращены в развалины. И родиной стал для меня каждый клочок земли, на который вступала моя нога; и горы, и степи, и леса — все это моя родина…

13
{"b":"194448","o":1}