– Неужели? Это интересно! Давайте как-нибудь сыграем, покажете, на что вы способны, Мишель.
Мы отправились на площадь Контрэскарп, в «Ла Шоп».
– Что это за история с несчастным случаем?
– Да так, натрепал Шерлоку, чтобы оправдать прогул.
– Ты совсем обалдел?
– Не волнуйся, я стараюсь не зарываться.
– За такую глупость тебя могут исключить из лицея! Ты о родителях подумал?
– Беспокоишься о них?
– Не о них – о тебе. Кончай валять дурака, подумай о будущем и начни как следует вкалывать.
Официант принес наш заказ – пиво Франку и лимонад с белым вином мне.
– А ты никогда не делаешь глупостей?
– Я получил диплом и теперь могу делать что захочу. Зачем вызывал, что за срочность? Если решил помирить меня с родителями, ничего не выйдет.
– Сесиль… Ты уже забыл ее?
– А что с Сесиль?
– Она несчастна. Ты пообещал перезвонить – и не перезвонил. Уже много недель она ничего о тебе не знает и не понимает, что происходит.
– Не лезь не в свое дело.
– Я думал, ты ее любишь.
– Сказал же – не лезь!
– Она потрясающая, замечательная… «Я люблю девушку с прелестным затылком, красивой грудью, изящными запястьями, чудным голосом, дивным лбом и классными коленками…» Помнишь?
– Прекрати! Что за игру ты затеял? Это Сесиль попросила тебя усовестить меня?
– Она уверена, что у тебя другая и ты не решаешься признаться!
– Бабский бред! Нет у меня никого.
– Ты ее бросил?
Франк не ответил. Он опустил голову, достал из пачки сигарету, закурил, спохватился, что в пепельнице дымится другая, затушил ее и бросил на меня недобрый взгляд:
– Умеешь хранить секреты?
– Ну вот, и ты туда же…
– Я был на призывном пункте и записался. Еду в Алжир.
– Ты студент.
– Я отказался от отсрочки.
– С ума сошел!
– Попробуй объяснить женщине, что бросаешь ее ради армии. Что можешь провести на военной службе много лет. Я ничего не сказал Сесиль, потому что это выше моих сил.
– Но она считает, что ты променял ее на другую женщину!
– Я поступил так сознательно. Чтобы она отвязалась.
– Почему было не объясниться, не сказать правду в лицо?
– Да потому, что я люблю ее, придурок! Я бы просто не смог. Не хочу, чтобы она меня ждала. Не желаю быть на привязи. Я решил уехать, ничего не говоря.
– А меня зачем посвящаешь в свою тайну?
– Ты перебудоражил весь Париж! Я думал, стряслось что-то ужасное.
– Стряслось!
– Что?
– Иди ты к черту! Ты ее не достоин!
Я вскочил и выбежал из бистро. Франк догнал меня на площади. Схватил за отвороты куртки, встряхнул и заорал:
– Господи, да что с тобой такое?
Никогда еще я не видел брата в таком напряжении. Он сел на скамью. Рядом, на асфальте, спал клошар. Я рассказал Франку все. Он слушал, не перебивая, с мученическим выражением на лице, погруженный в собственные мысли, но я видел, что он потрясен.
– Спасибо, – тихо произнес он и покачал головой. – Она… выкарабкалась?
– Ей бы следовало провести еще пару дней в больнице, но она ничего не желает слушать.
– Ну ты и говнюк! – Глухой голос принадлежал лежавшему рядом со скамейкой бродяге. Оказалось, он давно пробудился, сел на бордюр тротуара и слышал весь наш разговор. На его лице была гримаса презрительного отвращения. Он наставил на Франка указательный палец и вынес вердикт: – Нужно быть королем придурков, чтобы записаться во французскую армию и бросить подружку. Ты, парень, психованный идиот! Можешь собой гордиться!
Франк пришел в ярость. Я испугался, что он бросится на несчастного с кулаками.
– Какого черта ты лезешь, кретин? Убирайся, или намну тебе бока!
Бродяга собрал пожитки, недопитую бутылку вина и заковылял прочь, унося с собой кислый запах немытого тела.
– Придурки! – бурчал он. – Кругом одни придурки!
Он свернул на улицу Муфтар, расталкивая прохожих и бранясь во все горло, и исчез из виду.
– Ты повидаешься с ней?
Франк покачал головой.
– Это же Сесиль!
– Думаешь, мне легко? Я никогда не решусь сказать ей правду в лицо.
– Она могла умереть из-за тебя!
– Мне жаль. Я знаю, что виноват, но уже слишком поздно. Через четыре дня я уезжаю. Окажусь в безопасности, напишу письмо и все объясню, а когда вернусь, посмотрим, что будет.
– Думаешь, Сесиль станет ждать? Да она тебя ненавидит!
– Это моя жизнь, Мишель! Я должен так поступить.
– Ты чертов кретин, Франк, вот кто ты такой!
– Ничего ей не говори, пока я не уеду, прошу тебя. Дай мне все сделать самому.
– Ты совсем потерял голову и будешь жалеть об этом всю жизнь.
– Не терзай меня! Лучше пойдем поедим.
– Не хочу. Надо вернуться домой.
– Я должен с тобой поговорить. Это важно.
Я колебался. Франк выглядел потерянным, и у меня появилась надежда его переубедить.
– Позвоню и скажу, что останусь на ужин у Николя.
* * *
Он пригласил меня в «Вулкан», маленький греческий ресторанчик с домашней кухней. Мы зашли в кухню, заглянули в кастрюли и выбрали еду по аромату – рагу из баклажанов, кабачков и перцев, томленных с луком, тмином и лаврушкой. В тот вечер Франк поведал мне историю нашей семьи: встреча родителей, война, его рождение, пятилетняя разлука, возвращение отца, брак по обязанности. Ему нужно было выговориться, и я молча слушал. Дети ничего не знают о жизни родителей. Сначала они об этом не думают, потому что мир возник в момент их рождения. У родителей нет никакой собственной истории, они имеют дурную привычку говорить с отпрысками о будущем и никогда – о прошлом. Это серьезная ошибка. Если не говорить о прошлом, оно превращается в зияющий темнотой провал.
– Она меня ненавидит. Я не сразу с этим смирился. Из-за меня ей пришлось выйти замуж за папу, и она испортила себе жизнь. Если бы я не родился, мама нашла бы хорошую партию.
Франк был прав. Возразить было нечего.
– Меня она тоже ненавидит?
– Ты ни в чем не виноват. Она хотела семью, но ты для нее не Делоне, а Марини. Помни об этом. Я не собираюсь настраивать тебя против мамы, я на нее не злюсь, но ты должен знать.
Между мной и Франком существовала огромная разница. Я был ни при чем, но изменить ничего не мог. И меня волновала только Сесиль.
– Почему ты записался?
– Если не начнем шевелиться, не справимся с фашистами. Возможно, мы уже опоздали, но нужно попробовать.
– Думаешь, тебе удастся изменить общество?
– Я не один.
– А как же папа?.. Он тебя любит. Нельзя просто взять и уехать, ничего ему не сказав. Это несправедливо.
– Насчет папы я согласен. Но ни слова Сесиль.
Я злился, но был бессилен. Низко скрывать новость от Сесиль, но, если я все ей расскажу, потеряю брата. Он сделал выбор не в пользу Сесиль. Я чувствовал себя замаранным, я попал в западню, и это меня бесило. Будь я посильнее, набил бы Франку морду. Логика – не мой конек. Я никогда не понимал, как можно говорить одно, а делать совсем другое. Клясться, что любишь, и ранить любимого человека. Дружить и легко забывать о друге. Принадлежать к одной семье и ничего не знать друг о друге. Провозглашать высокие принципы и не следовать им, утверждать, что веришь в Бога, и поступать так, словно Его нет, мнить себя героем и поступать как сволочь.
21
Пить Игорь не любил – алкоголь плохо на него действовал, – а если такое все-таки случалось, начинал философствовать, ненавидя и философию и философов.
– Не стоит заноситься, – говорил он, – чтобы не было больно падать.
В ту ночь он вернулся в больницу «Питье» на бровях и получил выволочку от старшей медсестры, подавлявшей коллег ростом и высокой прической. Ей не было дела до встречи Игоря с соотечественником, она пригрозила, что напишет на него докладную за «оставление поста и пьянство на работе». Игорь расхохотался даме в лицо и пошел за вещами, чтобы навсегда покинуть тошнотворную юдоль страданий, но тут увидел в коридоре каталку, на которой лежал давешний пассажир Виктора. К нему так никто и не подошел. Все дежурные врачи были заняты, заведующий отделением приходил в восемь утра, так что несчастный, лежавший без сознания человек был обречен на смерть. Игорь проверил зрачки, посчитал пульс и измерил давление. Сломанный нос мешал человеку дышать, у него была сломана нижняя челюсть, выбито несколько зубов, лицо покрывала корка засохшей крови. Игорь попробовал разжать ему челюсти. Мужчина застонал. Игорь вытащил изо рта осколки зубов и освободил трахею. Взял ножницы и разрезал одежду, чтобы проверить состояние грудной клетки. Бугор в районе солнечного сплетения указывал на перелом ребер. Появилась медсестра:
