Самые ужасные опасения девушки подтвердились. Этот человек собирался взять силой то, что она готова была отдать ему добровольно, по любви! Из ее груди вырвался стон душевной муки, который она не успела заглушить.

Морис вскинул голову. Их взгляды встретились. В его глазах появилось удивление, затем открытая боль, такая же, как и в ее широко раскрытых глазах. Но он не шагнул к ней, не сделал попытки оправдаться.

С судорожными рыданиями Люси бросилась в каюту, зная, что он не последует за ней.

На следующее утро, лишь только первые лучи солнца окрасили горизонт в нежно-розовые тона, Морис уже стоял перед дверью каюты Люси. Он и сам не заметил, что уже давно называл так свою собственную каюту. Сможет ли он снова жить в ней, когда Люси вернется к своей упорядоченной лондонской жизни, с горечью думал он. Долго ли будет тонкий запах лимонной вербены преследовать его в беспокойных снах?

Морис устало зевнул. Ночью он и не пытался заснуть, глядя на мерцающие вдали огни «Аргонавта». Но видел только огромные, как у раненой лани, глаза Люси, с болью взглянувшие на него, и слышал только ее приглушенный стон.

Неужели она поверила, что он способен выполнить жестокие условия своего ультиматума? Он диктовал в полной уверенности, что адмирал будет вынужден принять их. Ведь его беспокоила только собственная репутация порядочного человека, ради сохранения которой он пошел бы на любые жертвы. Он не допустит, чтобы на него легла тень позора дочери.

Морис ничуть не сомневался, что Люси будет осуждена чопорным светским обществом. Никто и не задумается о том, что она оказалась беспомощной жертвой обстоятельств. В великосветских гостиных будут злорадно вспоминать о ее легкомысленной матери. Пожалуй, еще станут искренне сочувствовать несчастному адмиралу.

Стоило Морису представить, что еще до наступления рассвета Люси сможет прильнуть к груди своего отца, как сильная боль пронзила его сердце. На мгновение ему стало нечем дышать, но он превозмог эту страшную боль таким же отчаянным усилием воли, которое помогло ему не сойти с ума во время долгого заточения в темноте.

«Что ж, – невесело сказал он себе, – похоже, у меня нет выбора. Так или иначе придется с ней расстаться. Даже если я получу каперское свидетельство, оно только снимет с меня вину за несодеянные преступления в прошлом. А как быть с настоящим? Вот и получается, что мне нечего предложить этой девушке, кроме бродяжнической жизни пирата, полной опасности». Морис осторожно постучал в дверь. Не получив ответа, он вошел в неприветливую тишину комнаты. Как он и ожидал, постель была пуста и не смята, как будто девушка уже встала или вообще не ложилась спать.

Люси неподвижно стояла у иллюминатора, снова одетая в перешитые обноски Тэма. Ее светлые шелковистые волосы были аккуратно разделены надвое и стянуты шнурками. Никакого намека на ту очаровательную, роскошно одетую женщину, которая встретила его этой ночью. У Мориса снова защемило сердце от чувства непоправимой утраты.

Он с трудом заставил себя заговорить:

– Я вынужден снова запереть вашу каюту. Для вашей безопасности, разумеется.

Люси не проронила ни слова. С таким же успехом он мог обращаться к статуе.

Тогда он небрежно бросил на стол дневник ее матери.

– Я подумал, что это поможет вам скоротать время. Я нашел его в сейфе вашего отца… Но не читал его, – добавил он, понимая, что она ему не поверит.

Люси даже не пошевелилась.

– До свидания, мисс Сноу.

Он вышел и тщательно запер каюту своей пленницы, после чего направился к себе. «Что же, она поверила в то, что я последний негодяй», – с горечью подумал Морис.

Еще долго после того, как Морис ушел, Люси оставалась у окна, безучастно наблюдая, как солнце преображает своим торжествующим светом беспредельное пространство неба и моря.

«Море на рассвете – это торжественное зрелище, Люси. Это величественно, как кафедральный собор», – вспомнила она проникнутый страстью голос Клермонта.

– Лицемер! – с ненавистью прошипела она.

Если море и казалось ему собором, то только потому, что в нем есть алтарь, а она – жертва, которую он готов принести.

Она вздрогнула, когда в поле ее зрения появился баркас. Неужели Морис настолько самонадеян, что рискнул сам отвезти свое послание, замирая от страха, подумала она.

Скрюченные ревматизмом руки старого канонира вращали весла с удивительной силой, посылая баркас наперерез волнам, прямо к «Аргонавту». Вот он повернулся и с веселой улыбкой помахал рукой шхуне. Люси пожалела, что ее нет на палубе среди провожающих.

Когда крохотное суденышко так близко подошло к огромному военному кораблю, что его целиком поглотила черная тень, Люси с тяжелым сердцем отошла от иллюминатора.

Ее взгляд упал на стол, где валялась небрежно брошенная Морисом толстая тетрадь в синем бархатном переплете, из которой выпало несколько страниц. «Конечно, – язвительно подумала она, – лучший способ скоротать время трудно было придумать. Если он нашел этот дневник в сейфе отца, то это могут быть только его старые записи о морских походах или тщательно подклеенные вырезки из газет с лестными для его самолюбия статьями». Она сама удивилась охватившему ее презрению к непреходящему тщеславию отца.

Люси подошла ближе, потрогала бархатную обложку, потянула к себе одну из выпавших страниц. Наверху написана дата – 26 мая 1780 года. Люси сдвинула брови, заинтригованная летящим, явно женским почерком.

– «Я пишу это по-английски, – медленно прочитала она вслух, – чтобы поскорее овладеть этим языком. Я знаю, что это приятно удивит его, а доставлять ему удовольствие стало моим единственным желанием, единственным навязчивым стремлением моего бедного одурманенного сердца».

Странные слова гулко прозвучали в просторной каюте. Раньше Люси посчитала бы их глупой болтовней сентиментальной дурочки. Но теперь, когда ее душа была обожжена страданием, она почувствовала в них искренность, услышала биение пылкого девичьего сердца.

Она снова поднесла страницу к глазам.

«Все кругом твердят, что он – доблестный герой своей страны, воин непревзойденной храбрости. Пусть так, но не это волнует меня, а только его редкие сдержанные улыбки».

Дыхание Люси прервалось, и она без сил опустилась на стул. Какая страшная ирония судьбы в том, что эти строки вполне могли быть написаны ее собственной рукой. Она стала собирать выпавшие листочки дрожащими руками, поняв наконец, что перед ней предстала исповедь женщины. Женщины, которая дала ей жизнь, а потом оставила ее совершенно одинокой лицом к лицу с трудными испытаниями.

Солнце безжалостно вонзало свои отвесные полуденные лучи в палубу «Возмездия», словно хотело сжечь ее. И ни ветерка, который мог бы остудить этот невыносимый жар. Стеклянная поверхность моря, схваченная в плен мертвым штилем, раздражала вконец измученного ожиданием Мориса. Он неустанно расхаживал по палубе, время от времени стирая пот со лба. Его команда молча стояла в стороне, понимая состояние своего капитана.

Когда склянки пробили очередной час, Морис взорвался:

– Нельзя мне было отпускать его одного, черт меня побери! Я должен был сам поехать с ним!

Он вырвал у Кевина подзорную трубу, хотя знал, что Тэм сразу крикнет с топ-мачты, как только появится баркас. Морис никогда не отличался особым терпением, но после предательства Сноу оно стало все чаще изменять ему. Он угрюмо изучал в подзорную трубу невозмутимую гладь моря, разделяющую оба корабля. Ничего! Полнейший штиль, не видно даже ни единого гребешка волн, не то что баркаса!

– Вы дали адмиралу время до заката солнца, сэр, – осторожно напомнил ему стоявший на полубаке Аполло.

Обычно веселое лицо Кевина невозможно было узнать, его зеленоватые глаза потемнели от переживаний.

– Он уступит, держу пари, – как заклинание, твердил он. – У него нет другого выхода, если он хочет получить свою дочь.