Короче говоря, к исходу шестого дня я созрел для вступления в «Армию справедливости». Я считал, что путь к прежней жизни мне заказан, что мне нечего терять. К тому же мне нужна была стена, за которой я мог спрятаться, сила, на которую мог опереться.

И когда я уже почти принял решение, произошло второе событие — разговор с Эстебаном.

Мы продолжали встречаться в спортзале, в университете, но реже заходили друг к другу. И это огорчало меня. Эстебана мне все-таки не хватало.

В те дни только и разговору было, что о найденном трупе, о полицейских розысках, о всяких газетных сплетнях. Собственно, об этом все болтали.

— Ну, убили, — глядя мне в глаза слишком пристально, как мне показалось, сказал Эстебан. — И чего добились? Лишь ожесточили полицию. Вызвали неодобрение у людей, скомпрометировали борьбу за народные интересы. Ты хоть понимаешь это?

— Мне-то какое дело, — отбрил я его.

— Всем есть дело, — настаивал Эстебан. — И мне тоже.

— А тебе-то почему?

Он посмотрел на меня иронически и сказал:

— Да потому, что на меня хотели это убийство спихнуть, тут у меня недавно украли шоферские перчатки, в которых я на мотоцикле езжу. Ну, поискал, поискал и бросил. И представь, в гараже у судьи этого мои перчатки и обнаружили. Взялись за меня. Да не получилось — оказалось у меня железное алиби: все эти дни я на соревнованиях был в другом городе на глазах у десятков людей. Не повезло убийцам.

Усмехнулся и опять посмотрел на меня:

— Террором, чтоб ты знал, Ар, еще никогда никому ничего не удавалось достигнуть. Ни государственным, ни тем более индивидуальным. Сколько история сохранила примеров — приходил кто-то к власти, начинал террор и ничего не добивался. Возьми Грецию при «черных полковниках», возьми Чили, Сальвадор, Гаити, возьми Кампучию при Пол Поте, Иран при шахе, я уж про давнюю историю не говорю. А индивидуальный террор? Вспомни ОАС, возьми Ирландию, Италию, ФРГ, Испанию, Иран сегодняшний. Сколько гибнет невинных людей из-за всех этих взрывов, похищений, убийств… Что это дает? А цель ясна.

— Какая?

— Очевидная, — усмехнулся Эстебан. — Внести панику, дестабилизацию, вызвать у народа усталость, тоску по «сильной руке», натравить всех на коммунистов, на левые партии, на прогрессивно мыслящих, намекнуть на «руку Кремля» и под этим соусом привести к власти реакцию, наследников Гитлера и Муссолини. Ну, словом, что я тебе азбуку читаю? Сам все знаешь. К сожалению, даже очень неглупые и знающие эту азбуку люди на крючок попадаются. Там ведь не дураки действуют, там ого-го какие умные, образованные люди руководят, блестящие ораторы, смельчаки с опытом, со знаниями. И деньги есть, и связи, и организация у них будь здоров, и поддержка в том же правительстве, в той же полиции, против которых они воюют. Разные там, конечно, партии, течения, организации. Много их, да все одним миром мазаны.

— К чему ты мне все это говоришь? — спросил я.

Он остановился, посмотрел мне еще раз в глаза:

— Сам знаешь почему. Меня-то хоть не старайся обмануть. Передай привет Гудрун. Ей бы не на юридическом учиться, а на педагогическом. Отличный из нее учитель.

И ушел, не попрощавшись.

Вот этот разговор, как ни странно, заставил меня окончательно решиться. Не знаю почему. Вернее, тогда не знал. Теперь-то я отлично понимаю все. Я пришел в ярость оттого, что Эстебан так легко раскусил меня, что он считал меня игрушкой в руках Гудрун (и не ошибался тогда), что пытается меня учить и воспитывать, что он меня презирает, что по собственной вине я потерял, наверное, единственного настоящего друга, что все так подло и глупо вокруг, что так неудачно сложилась моя жизнь…

Вот такие мной владели тогда чувства, многие из которых были неоправданны, многие возникли по моей же вине. Но, так или иначе, они привели меня в «Армию справедливости», как и подобных мне, о чем я узнал лишь много позже, к сожалению…

Событие это всколыхнуло весь город.

У студентов закончились каникулы. Вновь начались занятия в университете. Вновь студенты яркой толпой заполняют дворы, дорожки, зеленые лужайки университетского городка. После лета они в большинстве своем вернулись в alma mater загорелые, оживленные. Хотя каникулы провели по-разному.

Вон те, обгоревшие до черноты, с выцветшими волосами и бровями, пополняли свои оскудевшие финансы, подрабатывая на юге на полях у фермеров. А эти трудились в лесах на повалах и с гордостью демонстрировали отросшие бороды, усы, шевелюры.

И эти двое загорели — только не на уборке и лесоразработках. Они провели каникулы на яхтах своих отцов, путешествуя по Карибскому и Средиземному морям, побывав в Гонолулу, Монте-Карло и Сингапуре. Им незачем пополнять свои финансы, они вообще не имеют представления о «пополнении финансов». Ведь пополнить можно только то, что исчерпывается. А их финансы (точнее, их родителей) неисчерпаемы.

Кто-то провел эти месяцы в спортлагерях, в альпинистских или морских походах. Или у родственников.

Словом, в университете тысячи студентов и только одни каникулы. Поэтому все эти тысячи проводят их самым разнообразным способом. В зависимости от возможностей, нужд, характера, вкусов и желаний каждого.

Больше возможностей и нужд, меньше желаний и вкусов.

Ну, как провел каникулы Ар, мы знаем. Плохо провел. В конце концов, несмотря на тишину и размеренную жизнь, тюрьма — не лучшее место отдыха. Не санаторий.

А вот где была Гудрун? В спортлагере? В молодежном? В туристическом? Оказывается, она была в лагере, но не совсем обычном. Мы еще вернемся чуть позже к тому лагерю, а пока рассказываю дальше.

Студенческая жизнь шла своим чередом. Разумеется, она не катилась по зеркально-гладкой дороге. В наши смутные времена в этой стране ничто по гладкой дороге не катилось, а если уж говорить о жизни вообще, то скорее ее движение намечалось под уклон.

Студенты исправно ходили на лекции, занимались спортом, спорили на диспутах и танцевали в дискотеках. Они болели за своих баскетболистов и легкоатлетов, иногда дрались на почве ревности или идейных разногласий, но объединялись на почве экономических интересов. Многие употребляли наркотики: кололи, глотали, нюхали, многие выпивали.

Ходили на демонстрации, заклеивали стены университетских зданий разными листовками и объявлениями, расчерчивали лозунгами и призывами.

Чествовали любимых и освистывали нелюбимых профессоров. Впрочем, были профессора, которых уважали все. Одним из таких и был профессор Дрон, чья известность далеко перешагнула границы не только города, но и страны. Выдающийся физик, лауреат Нобелевской премии, имевший множество последователей и учеников, многие из которых сами уже стали знаменитостями, профессор Дрон был убежденным последовательным гуманистом и противником войны.

Профессор отнюдь не был марксистом. Но все же он был достаточно умен, чтобы понимать, кто агрессор, а кто нет, кто за гонку вооружений, а кто против, кому наплевать на последствия ядерной войны, а кому нет.

Физик, он хорошо представлял себе, что такое ядерная бомба вообще и нейтронная в частности. И в едких блестящих выступлениях обличал тех, кто грозил применением этого оружия.

Профессор Дрон подписывал антивоенные воззвания, участвовал в демонстрациях, выступал в печати. Он обладал огромным мировым авторитетом и для многих тысяч студентов был кумиром.

Пока нобелевский лауреат боролся за мир, выступал против войны, против гонки вооружений, затеянной правительством, все шло сравнительно спокойно. Уж слишком громким и уважаемым было его имя. Но однажды, случайно оказавшись на сборище реваншистов, он вдруг понял, что есть и иные силы, поддерживающие войну. Оказывается, не только реакционное правительство, не только военные промышленники заинтересованы в гонке вооружений, в нагнетании напряженности, но и разные мерзавцы, и, что поразительно, молодые мерзавцы, которых на свете не было еще, когда закончилась вторая мировая война!