– Где ты? – вслух спросила она.

Тюль на окнах создавал преграду между Морин и остальным миром, лишая его цвета и плоти, и она была этому только рада. Солнце уже клонилось к закату. Скоро должны зажечься фонари.

Зазвонил телефон. Морин бросилась в прихожую и рывком сняла трубку.

– Гарольд?

Долгое молчание.

– Это Рекс, Морин. Ваш сосед.

Морин стала беспомощно озираться. В спешке она оступилась, наткнувшись на какой-то угловатый предмет, вероятно, забытый на полу Гарольдом.

– Что случилось, Рекс? У вас опять закончилось молоко?

– Гарольд дома?

– Гарольд?

В голосе Морин сама собой пробилась визгливая нотка. Если он не с Рексом, то где же тогда?

– Да, конечно, дома, – ответила она тоном, совершенно ей не свойственным – надменно-удрученным, точь-в‐точь какой был у ее матери.

– Я просто забеспокоился, не случилось ли чего. Я и не видел, как он возвратился с прогулки. Он ходил письмо отправлять.

В ее воображении вспышками пронеслись самые гибельные образы: «неотложка», полиция, сама Морин, держащая безжизненную руку мужа, и она не могла решить, нашла ли на нее внезапная дурь или она заранее прокручивает в голове наихудший исход, пытаясь предварить возможный удар. Она повторила, что Гарольд дома, и, не дожидаясь новых вопросов, повесила трубку. Ей тут же сделалось совестно. Семидесятичетырехлетний Рекс так одинок. И наверняка хотел, как лучше. Морин уже собралась ему перезвонить, но Рекс ее опередил: телефон затрезвонил прямо в руках Морин. Она ответила как можно невозмутимее:

– Рекс, добрый вечер.

– Это я…

Невозмутимый голос Морин сорвался на крик:

– Гарольд?! Ты где?

– Я на шоссе В‐3196. У трактира в Лоддисвелле, – сообщил он на удивление довольным голосом.

От их дома до Лоддисвелла было почти пять миль. Значит, никакого приступа с ним не случилось, он не упал на дороге и не забыл, кто он такой. Возмущение Морин перевесило облегчение. Впрочем, почти сразу у нее забрезжила догадка:

– Ты там не пьешь случайно?

– Выпил лимонаду и чувствую себя превосходно. Давненько мне не было так хорошо. Я тут познакомился с отличным парнем, он продает спутниковые тарелки.

Он умолк, как будто готовясь сообщить нечто судьбоносное.

– Морин, я дал зарок идти. Пешком до Берика.

Она решила, что ослышалась.

– Пешком? До Берика-на-Твиде? Ты?

Гарольда ее вопросы почему-то ужасно развеселили.

– Да! Да! – фыркнул он в трубку.

У Морин пересохло в горле, а ноги едва не подкосились. С трудом обретая дар речи, она произнесла:

– Я что-то не до конца понимаю… Ты идешь навестить Куини Хеннесси?

– Я пойду туда пешком, и тогда она выживет. Так я ее спасу.

Колени у Морин сами собой подогнулись, и она поспешно оперлась ладонью о стенку.

– Вряд ли. Ты никого не можешь спасти от рака, Гарольд. Если только ты не хирург. Ты и хлеб-то не режешь, а больше крошишь. Просто смешно слушать.

Гарольд снова рассмеялся, как будто они говорили не о нем, а о ком-то постороннем.

– Я тут пообщался с девушкой с автозаправки – это она подала мне идею. Она-то как раз поверила, что ее тетя вылечится от рака, и та вылечилась! А еще она показала мне, как разогревать гамбургер. Представь себе, с корнишонами!

Гарольд так рьяно убеждал ее, что совершенно обескуражил. Морин даже бросило в жар.

– Гарольд, тебе уже шестьдесят пять. Ты дальше своей машины никуда не ходишь. И еще, если ты случайно не заметил, ты забыл дома мобильник.

Он хотел что-то ответить, но Морин не дала себя перебить:

– И где ты вообще собираешься ночевать?

– Не знаю. – Он больше не смеялся, а голос его заметно потускнел: – Но просто отправить ей письмо слишком мало. Прошу тебя, мне это очень нужно, Морин…

То, что Гарольд так по-детски упрашивает ее и в конце даже назвал по имени, будто оставляя за Морин право выбора, хотя он уже все для себя решил, переполнило чашу ее терпения. Она вскипела:

– Значит, Гарольд, ты направляешься в Берик. Что ж, раз тебе так приспичило… Хотела бы я посмотреть, как ты будешь одолевать Дартмур.

В трубке резко запикало, и Морин крепче стиснула ее в руке, словно цепляясь за самого Гарольда.

– Гарольд! Ты сказал, ты в трактире?

– Нет, в телефонной будке. Ну тут и вонища! Наверное, кто-то тут…

Его голос умолк. Все стихло.

Морин кое-как добралась до кресла в прихожей. Безмолвие в доме оглушило ее, как будто Гарольд и вовсе не звонил. Оно поглотило остальные звуки, и больше не было слышно ни тиканья часов, ни шума от холодильника, ни пения птиц в палисаднике. Морин ворочала в мозгу слова: Гарольд, гамбургер, пешком, пока среди них не высунулось еще два: Куини Хеннесси. Столько лет прошло… Где-то на самом дне встрепенулось давным-давно схороненное воспоминание.

Морин просидела так до темноты, пока вдали на холмах не зажглись фонари, сочась неоном, стекавшим в янтарные озерца во мраке ночи.

Гарольд Фрай был долговязый человек, шагавший по жизни, втянув голову в плечи, как будто опасался удариться головой о низкую притолоку или получить щелчок бумажным катышком, запущенным неизвестным злоумышленником. Когда он появился на свет, мать посмотрела на врученный ей сверток и пришла в ужас. Она была совсем молода, ее губки напоминали бутон пиона, а муж, до войны представлявшийся сущей находкой, впоследствии ей таким уже не казался. Никакого ребенка она не хотела и не знала, что с ним делать. Мальчик скоро сообразил: чтобы как-то удержаться на плаву, надо оставаться в тени, притвориться, будто тебя тут и вовсе нет. Иногда он играл с соседскими детьми, но больше подглядывал за ними исподтишка. В школе Гарольд так старательно тушевывался, что часто сходил за тупицу. Уйдя в шестнадцать лет из дому, он начал самостоятельную жизнь, пока однажды вечером на танцах не встретился глазами с Морин и не влюбился без памяти. В Кингсбридж молодоженов привела работа в пивоваренной компании.

Сорок пять лет Гарольд проработал в одном и том же качестве – агента по сбыту. Он никогда не выставлялся, работу свою выполнял незаметно, но добросовестно, не добиваясь ни внимания начальства, ни продвижения по службе. Его товарищи по работе не отказывались от коммивояжерства и от высоких должностей, а Гарольд был доволен тем, что есть. Он так и не завел себе ни друзей, ни врагов, а перед выходом на пенсию попросил не устраивать торжественных проводов. Одна девушка из управления все же предложила быстренько устроить по этому случаю складчину, но лишь немногие в коллективе близко общались с Гарольдом. Кто-то припомнил, будто однажды он попал в какой-то переплет, но в чем суть дела, никто не знал. Последний его рабочий день выпал на пятницу, и, вернувшись домой, Гарольд мог предъявить жене в качестве поощрения за многолетний, занявший большую часть жизни труд лишь богато иллюстрированный «Путеводитель автолюбителя по Великобритании» и ваучер для покупок в «Трэшерс»[7]. Книгу поставили в «лучшей» комнате на полку рядом с прочими ненужными вещицами, на которые никто не удосуживался даже взглянуть. Ваучер так и остался лежать в конверте: Гарольд не брал в рот спиртного.

Он внезапно пробудился от сосущего голода. За время сна матрац не только отвердел, но и успел сползти в сторону, а поперек ковра на полу пролегла полоска света. Что такое Морин сотворила со спальней, если окна оказались на другой стене? И что она сделала с обоями – на них там и сям вдруг появились цветочки? И только тут Гарольд вспомнил, что заночевал в небольшой гостинице к северу от Лоддисвелла и что он идет пешком в Берик, чтобы Куини Хеннесси могла жить дальше.

Гарольд и сам прекрасно отдавал себе отчет в том, что его затея грешит массой непродуманных деталей. У него не было ни подходящей обуви, ни компаса, не говоря уже о карте или смене белья. Хуже всего в его походе, как ни странно, дело обстояло с самим походом. Гарольд не подозревал, что предпримет его, пока не пустился в путь. И даже если оставить в стороне непродуманные частности, у него не было никакого четкого плана. Девонширские дороги он знал неплохо, поэтому решил просто-напросто держать курс на север.