В ординаторскую Вера летела, как на крыльях. Получилось! Надо теперь, во-первых, запрос сделать на документы, а во-вторых — в милицию позвонить, пусть выясняют, кто у них там по адресу проживает и в каком виде. Телефон узнать, позвонить самой. И что сказать? Нет, пусть участковый идет.

— Раскололась бабушка моя! После клизмы, можно сказать, все данные выдала. Теперь мы ее домой пристроим по указанному адресу!

Ну, давай, Вера, дерзай! Звони в милицию. 02 набрать тоже почему-то страшно. Не съест ведь никто. Просто спросить, как участковому позвонить, кто, мол, набережную Федоровского у вас обслуживает? Сказать, что из больницы. Назваться? Надо избавиться от этого дрожащего виляния хвостом, голову поднять, совершить поступок, в конце концов. Довести дело до конца. Вместо того, чтобы два раза в неделю трястись от ужаса в приемном покое, а про палатных больных у заведующей и коллег по сто раз переспрашивать и советоваться. Надо сделать самой. Тогда, может быть, и другая жизнь, вне больницы встанет совсем на другие рельсы и понесется в другую сторону. Реаниматолог Коршунов, который смотрит так, что ноги подкашиваются и сипнет голос, не просто взглянет, а. Ну, скажем, пригласит куда-нибудь. Хоть к себе в ординаторскую чайку попить ночью. Уф! Наваждение, при чем здесь Коршунов? Всегда он вылезает в неурочное время! При чем он вообще? Вера, как водится, вдохнула, выдохнула и набрала 02.

Разговаривали с ней хорошо, выслушали, дали телефон отделения и даже сотовый того дежурного, который сейчас на работе. На сотовый Вера постеснялась, поэтому набрала городской. Сразу взяли трубку и ответили: такой-то слушает. Кто, Вера не разобрала.

— У нас, э-э-э. Это из больницы, у нас бабушка лежит. Солдатова. Лидия Борисовна. И адрес есть.

А это. ну, привезли с улицы ее. Она по улице ходила.

— Чего надо-то, девушка?

Голос неприятный такой, раздраженный. Пожилой. А там еще слышно, как кто-то у них в помещении разговаривает и смеется. Молодым голосом, веселым. Лучше бы он трубку взял. Вдох, выдох.

— Я — врач лечащий. Мне надо бабушку выписать, а некуда. К ней никто не приходит и. (поняла наконец что сказать) ее сын из дома выгнал. Она уже заявление вам писала, ну, в милицию, то есть. Нельзя ли пойти посмотреть?

— Чего посмотреть?

— Ну, кто там живет по адресу. Невестка, говорит, бьет ее, выпивает сильно. Может, и сын пьет. Документы отобрали.

— У кого отобрали, у вас?

— Да нет, что вы, — Вера уже сама начала раздражаться и расстроилась одновременно, глупость, глупость затеяла, — бабушка лежит у нас в отделении, больная.

— Фамилия?

— Моя?

— Что вы мне голову морочите! Кто там у вас без документов?

— Солдатова Лидия Борисовна.

— Санек! Пробей там по базе, что у нас за Солдатовой! Знакомая что-то фамилия.

И кто-то там, с молодым голосом сказал «ща, повтори, что-то я не помню такую.»

— Да не надо ее пробивать, ей восемьдесят лет почти, ее сын домой не пускает. Надо бы сходить, посмотреть. Набережная Федоровского.

— Ну, пойдите и посмотрите.

— Я? — такого Вера, конечно, не ожидала.

— Ну а кто, я, что ли? — удивился пожилой противный. А молодой там все переспрашивал, как фамилия, повтори?

— Я — врач, мне ее выписывать надо, а как выпишешь, если некуда? Я думала, что можно в квартиру сходить, проверить.

— У меня ходить некому, все заняты (а молодой веселый уже спрашивал — куда, куда сходить-то?), вам надо, вы и идите, хорошо, девушка? А документы, если что, мы поищем. Пусть приходит, заявление пишет, как положено. Все у вас?

У Веры да, как раз все. Сегодня пятница — дежурный день, а в понедельник бабку надо выписывать. Взять себя в руки, справку написать и на руки выдать. Все, мол, бабуль, выписали тебя, иди. А куда иди — твои проблемы. Вера так не может. Но придется смочь.

В субботу, после дежурства, Вера только на минутку домой заскочила — вещи забрать. Так торопилась скорее собраться, что ящик из комода с корнем выдрала, а обратно он уже не влез, заклинило. Накинула сверху плед старый, чтобы мама не ругала потом за развал. Опаздывать никак нельзя было на мероприятие — поездка к Мише на дачу. С Мишей, его мамой и помидорной рассадой. Зачем Марье Матвеевне помидоры, Вера так и не поняла. Точнее, помидоры, которые она, как примерная невестка, в салат порезала — понятно. Но они из магазина были, в упаковке. Те, которые на грядку, кустики — составили в углу веранды, а потом перед отъездом как попало в землю потыкали. Вера потыкала. Марья Матвеевна, скорее всего, возражала, чтобы Вера с ними ехала. Хотела посидеть с сыном в тишине. Они, наверное, с Мишей поссорились по этому поводу. Вера, по крайней мере, надеялась, что Миша иногда принимает ее сторону в спорах с матерью. А может быть, Вера это все сама придумала? И нелюбовь Марьи Матвеевны, и Мишино мнение по этому поводу. Просто она так чувствует. Нелюбовь. С поджатым заранее хвостом села в машину, сумку поставила в ноги, не багажник же из-за нее открывать? Миша за рулем, мама рядом. Вера сзади. На сиденье у Веры — папка с Мишиной диссертацией. Он ее редактирует. Советуется с мамой. Все слова в названии по-русски, а смысл непонятен. И смысл всей поездки непонятен тоже. Позвонил накануне, поехали, говорит, на дачу. Мама рассаду повезет, а мы просто погуляем. Вот она и поехала, гулять. Зачем?

Обедали в молчании. Миша читал в журнале статью про нанотехнологии. Нано — это значит очень маленькое. Вера маленькое представляла в кроватке, в памперсах. Миша мыслит другими категориями, в статье наверняка ничего про детей не сказано. Марья Матвеевна читала чужую курсовую, время от времени делала пометки карандашом и качала головой. Вера ела.

— А у меня сейчас больная такая интересная лежит. Бабушка, семьдесят пять лет. Ее сын из дома выгнал, представляете? Она на набережной живет, представляете? И адрес так называет. А у нас делает вид, что глухая. Просто подкормиться пришла, поспать в кровати. Но она, наверное, не долго еще бездомная, не совсем уж грязная, не во вшах.

— Вер, давай только не сейчас. Давай о чем-нибудь другом, — Миша из-за журнала даже не выглянул.

— Давай, — согласилась Вера, но Миша уже страницу перевернул и опять молчит, читает. Марья Матвеевна подняла голову и посмотрела на Веру, как на ту самую вошь, что не успела завестись в голове у Солдатовой.

После обеда Вера натопила бачок и помыла посуду. Окна на летней кухне были все в паутине, из-под пола пахло сыростью и змеями, а вдоль дорожки пробилась молоденькая крапива. К концу лета здесь, наверное, встанут заросли в человеческий рост. Под потолком кухни причудливым узором, как лампочки-споты, висели брошенные осиные гнезда. Вера вытерла тарелки и стол, смахнула паутину тряпкой, подмела в углах, где завалялись с прошлого года высохшие картофельные шкурки и фантики. Потом обернула ладонь рукавом и подергала крапиву. Пока руки были заняты, в голове у Веры созрел план, как она устроит судьбу брошенной бабули. Надо по адресу в телефонной книге найти телефон. Позвонить ей домой, может быть, вечером. Сообщить сыну, что мать в больнице. Пусть он приходит ее забирать. Пусть лекарства купит. Тапочки новые. Пусть ему станет немножко стыдно, что мама в драной кофте, с фингалом под глазом гуляет по улицам. Или к участковому сходить. Что там за веселый был голос, молодой? Вере представился вдруг молодой парнишка. Только что после института (или где там на участковых учатся?). Синеглазый (как Коршунов), улыбчивый, румяный. Нет, не румяный, краснеющий. Вере показалось, что он там, на заднем плане ее телефонного разговора, захотел помочь. А что? Вот возьмет она в понедельник, после работы, и поедет на эту самую набережную в отделение милиции. Вера представила комнату, как в сериалах, со старенькими письменными столами и настольными лампами. И этого. Молоденького, краснеющего. Он ей поможет. Они пойдут по адресу. Тут Вера села на лавку и тряпку отложила. Да. Пойдут (почему-то в Вериной мечте они уже взялись за руки), на набережной тихо, ветер и фонари под старину, бордюр из розовых петуний.