Хорошо понимаю, что в словах Ионыча больше желания похвалить меня, чем правды, но мне все равно приятно, что им без меня плохо.

Наверное, наши дамы уже успокоились, обсудив во всех деталях мою беспутную жизнь. Когда у меня был один ребенок, они надеялись выдать меня замуж. Это, по их мнению, было вполне реально. Теперь же можно рассчитывать только на чудо. А в чудеса они не верят. Я, впрочем, тоже.

Ионыч смотрит сочувственно:

— Ты что-то похудела с тех пор, как появилась Светка, но тебе идет.

Антон таращит сонные глаза. Мой взрослый восьмилетний сын. Он и раньше был самостоятельным, а с тех пор, как появилась дочь, я и вовсе отношусь к нему, как к большому. Но ведь неправильно это, он тоже ребенок. Двойки, наверное, для того, чтобы я вспомнила о своих обязанностях. А я хороша, еще сцены ему устраиваю.

Погас свет. Мы выглянули в окно. Темные окна во всем квартале.

Над совсем темными домами со слепыми окнами особенно яркими казались звезды.

— Ну вот, а у нас даже свечи нет. В доме моей бабушки такого бы не случилось. Когда я была маленькой, жила у нее. Каждый вечер она проверяла, все ли есть необходимое. Очень не любила, если вечером в доме не было хлеба. Я удивлялась: зачем ночью хлеб, ведь можно утром купить. Бабушка объясняла: а вдруг ночью кто-нибудь придет, и нечем будет накормить случайного путника. У нее всегда с вечера готовы были хлеб, вода, свечи. Для случайного путника.

— Мам, а расскажи еще, как ты была маленькой, — просит Антон.

— Пусть лучше Ионыч расскажет, мы про него совсем мало знаем, я как-то не могу его представить маленьким. Кажется, он и родился таким большим и умным.

Ионыч стоит далеко от меня, в темноте его почти не видно, но мне почему-то кажется, что он вздрогнул.

В комнате заворочалась, закряхтела Светка. Наощупь я пошла к ней, поменяла пеленки, укрыла потеплей, постояла рядом. Спит.

Они вдвоем сидели на подоконнике. Ионыч что-то показывал Антону, водил пальцем по оконному стеклу.

— Вот та звезда, голубая, видишь? За ней еще есть одна. Ее отсюда не разглядеть, она почти такая же маленькая, как Земля. На той планете тоже живут люди. Они очень похожи на землян. Многим почему-то кажется, что инопланетяне должны сильно отличаться. Их представляют по-разному. То с синими волосами, то с фиолетовыми, то со щупальцами вместо рук. Может быть, где-то есть и такие, но эти похожи на землян. Одно, пожалуй, отличие. У них нет мужчин и женщин. Они все одинаковые, все высокие, красивые, сильные. Процесс адаптации нового человека проходит очень быстро. Каждый новый человек легко догоняет в развитии своих предшественников.

— Каждый новый человек — это ребенок — спрашиваю я, поудобнее устраиваясь рядом с ними.

— Да нет же, там нет женщин, нет мужчин, нет детей, нет никакого деления на группы. Все равны.

— Откуда же тогда берутся новые люди? — спрашивает Антон, давая понять, что тайны деторождения на Земле для него давно не тайны.

— Они, ну как бы тебе объяснить поточнее, они отпочковываются. Есть такое слово?

— Есть такое понятие — размножение почкованием. Но я думала, что так бывает только у простейших. — Меня увлекла сказка Ионыча, кажется даже, что я уже что-то знаю об этой планете.

— Там в жизни каждого человека наступает время, когда на теле у него появляется небольшое утолщение, чем-то похожее на почку, как на ветке дерева. Когда утолщение достигает определенных размеров, его безболезненно для человека отторгают и помещают в специальные камеры, к ним присоединены источники питания и информации. Время, пока человек проходит адаптацию, совсем незначительное, чуть меньше месяца. Из камеры он выходит взрослый и знает все, что произошло на планете до его появления.

— Значит, детство там меньше месяца? — восхищается Антон. — И в школу никто не ходит, и в детский сад? Вот здорово! Только родился — и сразу взрослый. А тут — целых восемь лет, и все еще ребенок, все маленький. И еще сколько расти.

— Как скучно, — не соглашаюсь я. — Людей выращивают в инкубаторах, будто они цыплята. Нет у человека родителей, нет бабушки и дедушки. Никто не поет ему колыбельные, не рассказывает сказки, не учит ходить, говорить, понимать. Взрослые не слышат смешных детских словечек, им не нужно отвечать на тысячи вопросов, а значит, нет необходимости задумываться над вещами, ставшими привычными. Потом, если все люди одинаковые, значит, нет любви. О чем же тогда пишут стихи их поэты, кому посвящают песни их композиторы? Не верю я, что люди могут быть высокоразвитыми, если нет у них детей, нет любимых. Страшную сказку придумал ты, Ионыч, на ночь глядя.

Ионыч погладил по голове примолкшего Антона.

— Кажется, у фантастов это называется земным шовинизмом. Когда люди утверждают, что их планета самая хорошая, самая правильная. Почему ты называешь эту сказку страшной? Подумай, сколько времени, сколько сил отнимают у людей проблемы, связанные с воспитанием детей. Каждый раз все снова… А любовь, которой ты так сожалеешь… Сколько энергии, эмоций сжигается зря! Все могло бы пойти на дело, на развитие науки, техники. У нас… то есть у них… за счет этого, как ты называешь, инкубатора, экономится уйма времени и сил.

— А ты давно прилетел оттуда? — неожиданно спрашивает Антон.

— Что ты выдумал, Антон, — я обнимаю сына, чувствую, как горят его щеки. — Это же сказка. Пора спать.

Ионыч идет к двери.

Свет так и не включают. Дети спят. А я долго не могу уснуть.

И опять, как в тот раз, то ли наяву, то ли во сне видится мне далекая планета, где небо желтое, а солнце голубое.

Наверное, на этой планете притяжение меньше, чем на Земле, потому что люди не ходят, а почти плывут или парят в воздухе, едва касаясь ногами почвы. А может быть, у них такая походка потому, что, они сбросили груз повседневных забот, их не давит быт. Сколько ни пыталась, так и не увидела ни одной кухни, ни печки, ни кастрюли, ничего из того, чем до отказа заполнены все мои дни. Ничего земного, заземленного. Только изящество линий прозрачных домов, одухотворенность взглядов жителей.

На этот раз я увидела незнакомую планету не с одной точки, а сверху, панорамно, будто медленно летела на небольшой высоте над воздушными городами. На минуту показалось, что за стеклянной стеной одного из домов мелькнуло знакомое лицо. Кажется, это был один из тех двоих, что стояли тогда, в моем прошлом сне, над рекой.

Заплакала Светка, и отряхнула этот сон или бред и снова целиком ушла в свои более чем земные дела…

Но все равно целый дань вспоминала планету, которая второй раз привиделась мне. Чем-то она была похожа на ту, о которой рассказывал вчера Ионыч.

Довольно часто в последнее время и думаю о нем. А что знаю? Ионыч появился у мае около года назад. Сказал, что переехал из Карелии, там ему не подходит климат, замучили частые ангины. Наши дамы не очень поверили в ангинную версию, ее опровергал цветущий вид Ионыча. Они склонны были предполагать какую-нибудь любопытную историю, заставившую его пересечь страну. Но Ионыч не был расположен вести доверительные беседы, и всем пришлось смириться с ангинами.

Он был совершенно равнодушен к женщинам. Даже красавица Вика не производила на него никакого впечатления. А на нее сам шеф не мог смотреть спокойно. На нее вообще нельзя смотреть, ею можно только любоваться. Один Ионыч смотрел. Просто и открыто, как на всех остальных.

Когда разговор заходил о детях, Ионыч как-то настораживался, задавал странные вопросы. Очень удивился, когда узнал, что полугодовалый сын одного нашего сотрудника хорошо ползает.

— А почему ом не ходит? — удивился Ионыч. Его неосведомленность в детских вопросах приводила наших дам в изумление. Поэтому он перестал спрашивать, зато весьма внимательно наблюдал. Я просто не знала, куда деваться от его взглядов, когда стало достаточно заметным, что у нас намечается прибавление семейства.

Потом, когда принесли Светку домой, он долго смотрел на нее, трогал ее маленькие пальцы.