Всадники, миновав тесную улочку, выехали к дукану.

Любой дукан – не просто торговая точка в глухом кишлаке. Это прежде всего центр общения местного населения, кладезь окрестных сплетен и международной информации.

Выбираясь из домов, окруженных крепостными стенами высоких дувалов, афганцы идут прежде всего в дукан. Там встречаются знакомые со знакомыми, туда заходят приезжие, привозящие известия издалека.

Из дуканов выползают и стелются по кишлакам «миш-миш» – деревенские сплетни. Здесь рождается общественное мнение, и порой не так-то просто бывает распознать, что его формирует не кто иной, как хитрый дукандор – фигура не менее значащая в иерархии местных персон, чем сам мулла.

Духовный настрой в кишлаке во многом зависит от того, какую политику проводит дукандор, какие убеждения он исповедует.

Зариф, дукандор кишлака Уханлах, был мучеником собственной зависти и неумеренной жадности. В ином случае ему бы посочувствовали, но вряд ли можно найти змею, которая пожалела бы мышь. А Зариф был для всех истинным аспидом.

В родном кишлаке он всех опутал кольцами, всех сосал, беспощадно вытягивая последние соки. Он пользовался властью денег, которые у него водились, беззастенчиво и жестоко. Мог пустить по ветру строптивого должника, но мог и бросить подачку оказавшемуся в нужде батраку, с тем чтобы еще крепче опутать его долговой кабалой.

Но как бы ни поступил Зариф, слава о его справедливости передавалась из уст в уста. «Конечно, – говорили близкие дукандору угодники, – Зариф покарал босяка Азамата, но разве он не назвал благодетеля гиеной?»

Приходилось всем остальным, слушающим такие слова, кивать с одобрением: «Да, нехорошо поступил Азамат. Нехорошо. А Зариф справедлив!»

Попробуй не кивни при таком разговоре, не поддержи хвалу – Зарифу доложат немедленно. Стоило ли испытывать судьбу и гневить сильного, если Азамату все равно ничем не поможешь?

Дехкане-базгары не любили, но боялись Зарифа. Зариф не любил, но боялся базгаров. Боялся и не терпел он и Хайруллохана. Не терпел и в то же время понимал: сгинут душманы – ему самому конец.

О том, что саркарда со своими дарамарами[5] въехал в кишлак, Зарифу стало известно раньше, чем Хайрулло достиг дукана.

Дукандор встретил гостей у входа в свое заведение. Он низко поклонился Хайруллохану, прижимая обе руки к животу. Распрямившись, поднял круглое, как блин, лицо, расплылся в угодливой улыбке.

– Аллах да благословит ваше прибытие, великий сипасалар! Всякий раз, когда вы со своими воинами появляетесь в нашем кишлаке, словно месяц в свите великолепных звезд, все правоверные дышат свободно и радостно. Меч Аллаха в верной руке…

Хайрулло слушал льстивые речи, не скрывая презрительной улыбки. Он слегка горячил скакуна, и дукандору приходилось крутить брюхатым телом и арбузоподобной головой, чтобы все время видеть глаза саркарды душманов.

Этих двух людей давно связывали сложные отношения. Лет десять назад вот так же заискивающе крутил головой Хайрулло, обращаясь к дукандору, который промышлял ростовщичеством. Занятие это для мусульманина запретное. Ислам не разрешает правоверному брать проценты с единоверцев. Но когда мелкому землевладельцу позарез нужны деньги, находятся любые оправдания, чтобы обратиться к ростовщику. Больше того, никто и не помыслит донести на нарушителя заповеди. В случае доноса ростовщика накажут, но его собратья сделают все, чтобы задушить доносчика долгами, пустить по ветру. А то и наймут умельца с ножом – для верности.

Вступив на путь бандитизма, Хайруллохан открыл для себя источник средств, с которых не берут процентов. И многое в его жизни переменилось. А когда он возглавил группу банд, ростовщики уже считали за честь, если им удавалось прикоснуться к носку его сапога. В своих руках саркарда нес смерть непокорным. Взяв оружие для «защиты» веры, Хайруллохан мог сам назначать ее врагов и определять им кару.

– Благослови аллах ваше прибытие, сипасалар, – славословил дукандор. – Только вы можете выжечь скверну, взошедшую в садах правоверных…

Саркарда по голосу Зарифа понял, что тот имеет в виду не скверну вообще, а кого-то конкретного, кто живет в кишлаке и чем-то досадил дукандору. Вся нечисть чувств, бродивших в душе с утра, вскипела и выплеснулась гневом, Хайрулло звонко хлестнул себя плеткой по голенищу.

– Где?! Кто?!

– К кузнецу Ассияру приехал сын из Кабула. Смутьян и вольнодумец. Я думаю…

– Не утруждай себя, Зариф. Думать буду я.

Хайрулло снова щелкнул себя плетью по сапогу. Пусть все видят, каков он в своей строгости. Пусть видят все, что тому, кто несет меч Аллаха, необязательно выяснять степень вины согрешившего. Важно лишь указать грешного, а уж саркарда сам определит тяжесть наказания. Велик Аллах! Ревностны его слуги!

– Хамид, – не поднимая голоса, повелел Хайрулло, – двух человек. Взять и привести сюда сына кузнеца Ассияра.

С места сорвались и поскакали по тесной улице два дарамара. Ах, какие они у Хайрулло послушные и старательные! Только прикажи – враз схватят неверного, притащат, бросят к ногам. Моргни – тут же разорвут того на куски, выпотрошат кишки, затопчут в грязь!

Некоторое время спустя муджахиды вернулись. Подталкивая в спину стволами автоматов, они гнали впереди себя связанного босоногого парня.

– Он? – брезгливо спросил Хайрулло, указывая на пленника плеткой.

Арбузоголовый дукандор угодливо изогнулся тучным телом, оскалил зубы в улыбке.

– Он, великий хан! В нашем кишлаке все его знают. Он!

Приблизившись к саркарде, дукандор отер рукавом носок его сапога.

– Нурмат! – позвал Хайрулло. – Приготовь нам свой адский огонь.

– Гы, – осклабился гнилозубым ртом лохматый Нурмат и, пришпорив коня, помчался искать принадлежности для страшного обряда, которого так жаждал саркарда.

Хайрулло тронул коня и приблизился к пленнику. Парень стоял, опустив голову. Руки, заложенные за спину, связывала черная волосяная веревка. Лицо украшали кровоподтеки и ссадины. Его, должно быть, протащили по каменистой земле. Босые ноги почернели от грязи.

– Ты продался неверным, сын кузнеца Ассияра? – спросил Хайруллохан. – Правда ли это?

– Я не сын кузнеца Ассияра, – ответил парень. – Я сын охотника Шахзура.

Саркарда понял – муджахиды схватили не того человека. Возможно, ошиблись, а может, просто и не искали. Считали, что можно приволочь первого, кто попадет на глаза. Наливаясь бешенством, Хайрулло повернулся к дукандору:

– Зариф! Когда ты раскрываешь рот, не закрывай глаза! Разве это сын кузнеца?!

Дукандор вскинул вверх обе руки:

– Великий хан, да благословит Аллах ваши дни! Скорпион ничем не лучше тарантула. Зачем вам обременять себя ловлей обоих? Сын кузнеца – студент, а сын охотника – учитель. Разве это не одно и то же?

«В самом деле, – подумал Хайрулло, – разве не Аллах пишет строки в Книге жизни? Значит, глупец, который попал мне в руки, приговорен Всевышним. Будь он без вины, разве ему бы выпало попасть на глаза муджахидам? Всемилостивый сам бы отвел беду».

Чуть привстав на стременах, саркарда оглядел людей, собравшихся возле дукана. Поднял руку, призывая к вниманию. Жеребец, испуганный этим движением, заартачился, заходил на задних ногах, пытаясь встать на дыбы.

– Правоверные! – возгласил Хайруллохан, осадив коня. – Отцами нашими сказано, что хороший плод не падает далеко от родного дерева. Только семена сорняков таскает шайтан по всей земле. Разве вы видели, чтобы миндаль или гранат катался в степи, как куст колючки? Почему же ваши дети уподобляются сорнякам? Почему вы разрешаете им уходить в города, набираться там дерзости и безверия? Они уже не хотят служить вере. Они топчут зеленое знамя ислама. Но мы, стражи веры, не прощаем отступничества. Человек, съевший змею, сам становится ядовитым. Таких ждет только одно – смерть!

Произнося речь, Хайруллохан даже вспотел от напряжения. Ему и самому нравилась мудрость, которую он изрекал в последнее время.