– Что имеешь в виду? – повторил Каррингтон вопрос Фреда.

– Принял более демократические, если хочешь, более гибкие взгляды.

– Забавно. Как это?

– Помнишь, каким образом президент Джонсон определял пригодность своих помощников?

– Прости, нет.

– Он говорил: «Если я сниму штаны и заставлю помощника нюхать зад, тот должен сказать: “Благоухает, как роза”».

– Крепко!

– Суть не в крепости. Куда важнее демократичность выбора. И я теперь придерживаюсь этого принципа.

– Вопросов нет, сэр! – сказал Каррингтон, опустил ногу и, не вставая, щелкнул каблуками, как уоррент-офицер Клей.

– Молодец, парень! – язвительно похвалил Фред. – Ты всегда был на курсе лучшим щелкателем каблуками. А теперь главное – не оттягивать дело. Нельзя дать красным уйти. Нельзя!

Томпсон вскочил и нервно прошелся от окна к столу и обратно.

– Это проигрыш для нас, если они уйдут. Думай, старина, как застопорить их уход.

– Ты всерьез? – спросил Бен. – Тут думать нечего: это невозможно. Они решили – они уйдут. Серьезная страна, как ты знаешь.

– Заставить! Сбить с них шляпу! Ударить в спину! Пусть обернутся. Потом остановятся. Надо принудить их остаться! – кипятился Томпсон.

– Успокойся, – сказал Каррингтон. – Прямых указаний держать их здесь из Центра не дали. Чего волнуешься? Прикажут – другое дело.

– Прикажут?! Да мне плевать на их приказы! Русские к тому времени уйдут. Это может сделать процесс необратимым. Либералы почувствуют силу. Они заставят нас ходить испанским шагом…

На жаргоне профессиональных служак «испанский шаг» означал увольнение со службы, и Каррингтон почувствовал, что Фред заглядывает далеко вперед, стараясь предугадать вероятность развития событий.

– Что у нас на выходе? – спросил Томпсон сухо. – Есть готовые операции?

– Два каравана с оружием для Хайруллохана.

– Стоящий человек?

– Фред! – воскликнул Каррингтон с внезапно вспыхнувшей злостью. – Ты в своем уме?! Кто в этой проклятой дыре может быть стоящим? Все дерьмо! Сплошное дерьмо. Кругом. Все эти гульбеддины, якдасты, раббани. Все ханы, вожди и лидеры. Самое вонючее дерьмо!

Фред встал и отошел к холодильнику. Достал бутылку кока-колы. Открыл пробку. Набулькал в стакан жидкости. Выпил медленными глотками, смакуя холодный напиток. Когда Каррингтон выдохся, он поставил стакан. Спросил:

– Всё? И тебя бесит, что у нас в запасе столько дерьма? Это же прекрасно! Всё его и надо выплеснуть на русских. Только сразу. Посадить их в него! По уши!

– Смотри, – сказал Каррингтон, несколько поостыв. – Твое, в конце концов, дело.

– Я смотрю.

– Не переусердствуй.

– У меня, Бен, отсутствует синдром осторожности.

– Ты считаешь, он есть у меня?

– А ты и не догадываешься? Тогда скажи, почему тебя отзывают раньше срока?

– Не привык оперировать догадками. Сплетни – это привилегия вашингтонских коридоров. Если что-то знаешь – скажи.

– Знаю, парень. В Центре тобой недовольны. Во всяком случае, не очень довольны.

– Я выполнял все указания точно.

– Знаю. Только сегодня этого мало. Сейчас нужно проявлять больше самостоятельности. Надо почаще создавать такие ситуации, которые показывали бы политикам, что примирение с красными невозможно. Необходимо держать либералов в напряжении.

– Ты же знаешь, это не так просто. Сверху на нас постоянно давят.

– Знаю. Потому и нужна здесь упругость. Тебя давят, а ты должен возвращаться в прежнее положение, едва отпустят. Энергично возвращаться.

– Не слишком ли часто мы стали возвращаться в прежнее положение, после того как на нас надавили обстоятельства? Эти возвраты уже стали притчей во языцех. И люди видят в таких колебаниях не упругость, а косность. Неумение оценивать обстановку. Вот. – Каррингтон встал, прошел в угол к журнальному столику, заваленному прессой. Выбрал какой-то журнал. – Вот «Харперс мэгэзин». Ты потерпи, Фред, если я приведу слишком длинную цитату.

– Давай, старина. Для тебя чего ни потерпишь.

– Спасибо. Так вот, Люис Лэпмэн, заметь, не красный, а наш, только с более, чем у других, здравым взглядом, пишет о нашем с тобой шефе: «Я не сомневаюсь в патриотизме и усердии Кейси, но, как и другие богатые бизнесмены с высших этажей администрации – не только президент, но и господа Уайнбергер, Шульц, Риган, Бейкер, Бьюкенен и Миз, – он путает власть денег с силой человеческого характера и духа. Это общая ошибка для американской плутократии. Не зная иностранных языков, истории, литературы, не зная ничего о других обществах, кроме собственного, они полагаются на профессиональные советы услужливых софистов, как, например, Генри Киссинджера. Было бы несправедливо особо кивать на Киссинджера, который не более и не менее честен, чем большинство его коллег по политическим институтам, но он обладает исключительным даром сочинять “неофициальные мнения” так, чтобы заслужить одобрение своей клиентуры. В 1974 году в руководстве, озаглавленном “Американская внешняя политика”, он сформулировал правило всемогущества: “Научная революция при всех ее практических целях сняла технические ограничения с применения силы во внешней политике”».

– Что ты хотел доказать этой длинной цитатой? Что Киссинджер дурень? В этом уже давно мало кто сомневается. Что касается автора статьи, он типичный левак.

– А я вижу в нем честного человека, – сказал Каррингтон, – чувства которого оскорбляет глупость тех, кто больше других должен заботиться о патриотизме.

– Я в детстве увлекался не Лэпмэном, а Стивенсоном, – сказал Томпсон задумчиво, – и помню его выражение о том, что патриотизм не всегда нравствен.

– Это слова Престонгрэнджа из «Катрионы», если не ошибаюсь. Во всяком случае, не самого Стивенсона.

– Чепуха! Все, что есть в любой книге, принадлежит автору. Он и герой, и подлец в одном лице. Так вот, Бен, патриотизм, как ты его понимаешь, тоже достаточно аморален.

– Поясни.

– Америка – не Гренада. Америке в этом мире никто и ничто не угрожает, кроме собственных ошибок. А эти ошибки ведут к тому, что опасность нависает над кланом верных сыновей Америки. Над нами, Бен. Над людьми военными. Ты ведь согласен, что мы – клан?

– Да уж как не согласиться.

– Тогда нам всем в равной мере надо думать, как сохранить свою силу и позиции в обществе. Пацифизм действует на умы разлагающе. Когда люди имеют дело только с готовыми котлетами, они перестают думать о том, что скотину надо резать. Живя в условиях безопасности, леваки начинают думать, что эта безопасность рождается сама по себе.

– Человечество пугает ядерный призрак. И без того в мире много бед, чтобы добавлять к ним атомную зиму.

– Плевать мне на человечество, Бен. Я не хочу и не могу быть выше самого Господа Бога. Он взирает свысока на все, что сам сотворил, что происходит по его воле. Люди от рождения до смерти корчатся в муках, стонут, молят Всевышнего об избавлении от болезней, уродств, боли. А что меняется? Что?! Почему же я должен быть выше Господа Бога? Я такой же смертный, как и все остальные. Я знаю все: боль, ревность, тоску. Так почему же мне еще исповедовать гуманизм? Думаю, хватит веры в Бога. Остальное – на его совести. Мне на других наплевать! На всех, вместе взятых! И если наш нынешний президент, никого не стесняясь, говорит о том же, я ему аплодирую. Мы аплодируем, патриоты Америки. Ее военные, в чьих руках честь и гордость нации.

Томпсон стукнул кулаком по хлипкому столику на металлических ножках, и тот закачался.

– Мы патриоты, Фред, это верно. Но кое-кто говорит, что за такой патриотизм нам слишком хорошо платят.

– Это говорят красные. Я знаю, что мои деньги мне не дарят. Я их получаю за риск, которым сопровождается дело. И во Вьетнаме, и в других дырах земли, где стреляли, – я побывал всюду. От опасности не прятался. Так почему же мне стесняться денег? Почему я должен без борьбы уступать свое место тем, кто хочет лишить меня моего дела? Короче, Бен, я сюда приехал не отдыхать. Сегодня доложу о прибытии. Завтра – о первых делах. Шеф любит, когда в работу включаются сразу. Поэтому давай докладывай, что у тебя в готовности к запуску. Чтобы сразу начать стартовый отсчет.