Объяснения звучали убедительно: господа Симьян и Кастеллан не находили возражений.
Они упорствовали. И вот стало слышно, как зазвенел теперь голос Жана Гальмо:
«…В тот миг я с тревогой подумал о доме, в котором прожил пятнадцать лет и встал на ноги. Я так боролся, так мучился в этом климате, одном из самых скверных во всем мире. И я чувствовал, что за этими нападками, целью которых был я, стояла некая таинственная сила, и махинации, подоплека коих была мне неизвестна, тем не менее грозили обрушить это здание, построенное мною таким тяжким трудом. Можете ли вы, господа, представить себе, сколько труда и борьбы требуется, чтобы построить такое колониальное хозяйство, какое создал я? Я совсем недавно уехал из колоний и плохо знал политический мир и мир деловой. Вы говорите мне: «…тут был факт коррупции, вы попытались подкупить службы Министерства снабжения». Но как? Каким образом? Да как я мог подкупить службы, поставившие меня в такое критическое, отчаянное положение, в каком я тогда оказался? Я тут что-то не понимаю… Господин де Кастеман, в тот самый момент, когда министр снабжения, господин Боре, оказался замешан в подобном же деле как якобы мой сообщник, в начале мая 1919 года, когда он наложил арест на продажу рома Интендантской службой, чтобы дать мне возможность спекулятивно взвинтить цены, в тот самый момент господин Боре подал жалобу, сразу же застопорившую мою деятельность. В первый раз в жизни, господин де Кастеман, мне, на деле всего-то обыкновенному работяге, клянусь вам, с чистыми руками, пришлось в кабинете судебного следователя отбиваться от обвинения, суть которого я не понимал, которое ни на чем не было основано и ничем не было доказано. И в тот миг я самой лютой ненавистью возненавидел этого господина, из которого намеревались сделать моего сообщника, ибо он привел меня к разорению и замарал мое доброе имя…»
Голос этого человека, глухой, резкий, разрывает непривычную тишину полукруглого зала заседаний.
Слышатся выкрики с мест: «Я хотел бы знать, чего от нас на самом деле хотят», — говорит Мариус Монте. «Это против правил!» — повернувшись к президенту Комиссии по делам рынков, выкрикивает Марсель Абер. Ассамблея отказывается заслушать объяснения господина Симьяна, президента Комиссии по делам рынков.
Только на ночном заседании господин Симьян сможет объяснить свою позицию под аккомпанемент протестующих возгласов ассамблеи. Призвав на помощь мсье де Кастеллана, он попытается вновь очернить Жана Гальмо. Он делает отвлекающие маневры, перескакивает с темы на тему, но каждый раз депутат от Гвианы опровергает его точностью фактов, застающих его противника врасплох.
Заседание закончилось очень и очень плачевно для господина Симьяна, констатирует «Журналь оффисьель».
«ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИССИИ, Я хотел бы завершить…
ЛЕ ПРОВО ДЕЛОНЭ. Да-да, завершайте уж поскорее. Мы все сыты по горло!
ШАРЛЬ БЕРНАР. Никуда такие дебаты не годятся (Аплодисменты.)».
Предложение мсье Пьера Жоли, безоговорочно отвергавшее решение Комиссии по делам рынков и подтвердившее доверие палаты к решениям юстиции, — это предложение, подводившее черту под всеми замыслами Симьяна и Кастеллана, было одобрено 574 депутатами из 577, почти единодушно.
Заупрямившемуся господину Симьяну депутат по фамилии Левассер крикнул из зала: «Да что вы заладили: все ром да ром. Может, обсудим заодно и коньячный вопрос?» Это вызвало смех. На следующий день реплику растиражировали во всех новостных сводках. Она точно выражала суть некоторых парламентариев, работавших по принципу «и нашим, и вашим». Долго еще мсье Симьян не решался поднимать коньячный вопрос…
В общем, это был триумф Жана Гальмо.
Но он сказал не всю правду: не указал, какой чудовищный ущерб нанесло ему судебное следствие в мае 1919 года; не упомянул и о том, что с реквизиции его запасов рома до времен взвинчивания цен, а потом с поспешной переуступки до резкого удешевления, его торговый дом потерял 1 592 340 франков, тогда как господа Мерсье, де Кастеллан и Симьян получили прибыль от 15 до 30 миллионов!
Об этом никак не стоило трубить во всеуслышание: возмести ему кто эти деньги, уж он бы выкрутился…
Что там говорить, ведь это была первая трещина в великолепном здании, которое он построил. И уже близилось время, когда во Франции и во всем мире разразится финансовый и коммерческий кризис.
VII. РОЗОВОЕ ДЕРЕВО. ПРОПАГАНДИСТСКАЯ МИССИЯ. ВОЙНА. РАДИОАГЕНТСТВО. ПАРЛАМЕНТСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНСТЬ. ЖУРНАЛИСТИКА. НАЦИОНАЛЬНАЯ ЛОТЕРЕЯ. А ВИАЦИЯ
Комиссия по делам рынков была создана в начале деятельности Законодательного собрания Национального единства, 9 марта 1920 года, для беспощадного преследования всех наживавшихся на войне спекулянтов, коррупционеров и мошенников. Ей на проверку было передано 200 000 контрактов, заключенных в военное время. Из этих 200 000 досье она фундаментально изучила лишь одно дело — то самое «ромовое», которое, быть может, единственное из всех не нанесло никакого ущерба и не потребовало никаких издержек со стороны государства.
Какова была дальнейшая судьба этой Комиссии по делам рынков? Она канет в Лету… И спустя несколько месяцев после «ромового дела», когда в департаменте Сон-и-Луара открылась вакансия, президент Комиссии по делам рынков мсье Симьян отказался от своего депутатского мандата и ухитрился избраться в сенаторы. Далее следы его теряются в приемных у руководства…
И все-таки эта комиссия своего добилась. Торговый дом Жана Гальмо, дела которого и без того уже пошатнулись из-за убытка, нанесенного ему реквизицией запасов рома, был совершенно сражен ущербом, причиненным его хозяину травлей в «Лантерн», обысками, политическими нападками, выступлениями против предоставления ему кредитов банками…
То прекрасное здание, которое сумел построить Жан Гальмо, «этот громадный дом с крепкими стенами, чьи окна выходят во все стороны горизонта, меж Ориноко, Амазонкой и Антильскими островами», как напишет он, посвяшая мэтру Анри-Роберу свою книгу «Жил меж нами мертвец», дал, дал первую трещину…
Трещина, конечно, потайная, которую легко будет скрыть от общественности и которую он сможет даже и заделать, если ему дадут передышку, — но ведь она будет только расширяться.
Кто из коммерсантов и промышленников в те годы, самые тяжелые со времен войны, не испытывал трудностей со свободными оборотными средствами? Даже само государство было в шаге от банкротства, причем даже ближе к нему, нежели частные предприниматели. Не одна только Франция оказалась по горло в кризисе.
Но Жан Гальмо не из тех, кого легко обескуражить. Эти трудности… ну так что ж! — лишний повод побольше работать.
Он становится еще активнее.
Господин Пашо, наведываясь в замок Монфор, на Елисейские Поля 30 и на авеню Виктора — Эммануила III (в ту квартиру, где жил Жан Гальмо и где он расположил свое политическое бюро), забрал оттуда не все. Мне не хватило бы и нескольких дней, чтобы пролистать множество папок, в каждой из которых — доказательства бурной деятельности и недюжинного ума депутата от Гвианы…
В письме одного из самых крупных промышленников наших дней я обнаруживаю два факта, имеющих отношение к Жану Гальмо и представляющихся мне знаменательными. Его отважная дерзновенность — это не только спортивный азарт, как у Алена Жербо,[9] уплывшего из того же порта в Канне, — нет, рука об руку с ней идут результаты и практические: он устанавливает связь между заморскими производителями и промышленниками в метрополии.
«Летом 1909 года парусник, груженный ароматической древесиной с Гвианы, прибыл в порт Канн прямо из Кайенны. Это было беспрецедентным событием для всех наших Приморских Альп, которые являются основным центром индустрии парфюмерии во Франции».
Это о дерзновенности Жана Гальмо; а ведь он был тогда еще совсем молодым, начинающим коммерсантом; но его уже отмечают как конкистадора…
