«За несколько лет производство эссенции розового дерева, в течение 30 лет находившееся на уровне от 12 до 15 000 килограммов в год, выросло до 30 000, 60 000 и 90 000 килограммов в год благодаря стараниям Жана Гальмо.»
А это — что касается результатов, которых ему удалось добиться…
Только война заставит его начать сближаться с Парижем. Его плавания через океан на грузовом судне, на шхуне почти вошли в поговорку. Зимой 1914 года этот плантатор из Гвианы возвращается во Францию, чтобы попытаться заключить контракты о добровольном вложении капиталов. Это последний штрих к его портрету. Теперь характер ясен совершенно.
Много раз он будет пытаться завербоваться в армию, и всегда безуспешно. Отсрочка в 1900 году, освобождение подчистую в 1902-м, — все его дальнейшие усилия ни к чему не приведут. В 1915-м реформа № 2 положит его упорству конец. Однако такая настойчивость увенчается некоторым успехом — правительство республики даст ему поручение отправиться с пропагандистской миссией и инспекцией в страны Центральной Америки. Миссия, разумеется, добровольная, не субсидируемая: да ведь ему это уже не впервой…
Что же он увидит там?..
«Он утверждает, что в одной из маленьких американских республик обязанности французского консула исполняет дезертир. В стране, расположенной немного подальше, чиновник, представляющий в самый разгар войны нашу Республику, якобы содержит на службе домоправительницу-немку, которая в действительности и правит всей дипмиссией. В колонии, соседней с нашей, консулом Франции работает немец, а в некой нейтральной стране консул — голландец, и он является владельцем немецкой фирмы», — читаем в защитительной речи мэтра Анри-Робера.
Итог.
Жан Гальмо раскрыл четыре тайны. Четверо новых врагов пополнят армию тех, кто считает этого человека опасным для общества…
Боялся ли Дон Кихот? Позаботился ли о предосторожностях, прежде чем нападать на ветряные мельницы? Ничуть не бывало. Его энтузиазм толкал и толкал его к действиям. И какой же будет судьба Дон Кихотова?..
Я говорил о важности той роли, какую сыграл Жан Гальмо во время войны в снабжении Франции.
Вот что он думал о войне: «В этой ростовщической войне денежные вопросы важнее проблем с личным составом. Победа останется за той группировкой, которая сумеет надуть противника на одну последнюю пушку. Потому что пушки делаются и продаются за деньги. Я утверждаю, что война кончится победой союзных держав, с их армиями наемников. Все головы и руки союзных войск в конце концов будут использованы для производства припасов, причем в самом широком значении этого слова, ведь зерно — такой же припас, как и артиллерийский снаряд… Если земледелец производит зерно по цене сто франков, если шахтер добывает руды на сто франков, надо отпустить этого земледельца и шахтера восвояси и заменить их в окопах на наемного солдата, который обойдется стране всего лишь в половину или четверть стоимости такого богатства», — пишет он в заметках, сделанных во время поездки в Англию.
В нынешней Франции кстати и некстати повадились использовать термин «реальная политика», придуманный великим немецким географом Ратцелем. Под этим надо понимать ментальность людей деятельных, обладающих смелостью мыслить без предрассудков и действовать напролом, доводя свою идею до конца. Рядом с Жаном Гальмо у нынешних представителей нашей «реальной политики» весьма бледный вид…
Я хотел бы показать, какую деятельность вел Жан Гальмо в Париже, когда вернулся и обосновался там после создания Торгового дома Гальмо и его избрания в палату депутатов.
Я уже упоминал о списке, разумеется неполном, предприятий, факторий, заводов, мастерских, созданных им во Франции, в колониях и за границей. О его стремительной удачливости свидетельствуют как — и в особенности — его золотолитейный цех в доме 14 по улице Монморанси, прямо напротив предприятий его конкурентов, крупных монополистов «Золотых мельниц», так и открытие завода для выработки резины из коры балаты и освобождение от драконовских условий, созданных для плантаторов Мировым каучуковым трестом.
Результаты его миссии в Центральной Америке и чувство, что французская пропаганда за границей оказалась не на высоте положения, привели его к идее основать консорциум крупных промышленников, по поручению которых он выкупил у господ Базиля Захароф и Анри Тюро, с которыми познакомился при посредничестве господ Франсуа Коти и Аристида Бриана, Радиоагентство. Услуги, оказанные этим телеграфным агентством Франции в период войны и после Перемирия, слишком хорошо известны. Менее известно другое — то, что Жан Гальмо в самый разгар переговоров был брошен на произвол судьбы консорциумом, который сам же и основал и который распался вследствие кампании запугивания, профинансированной крупным информагентством. Так что Жан Гальмо оказался перед необходимостью в одиночестве выполнить все обязательства, взятые им по отношению к господам Захарофу и Тюро — обязательства, зашкаливавшие за пять миллионов…
Став депутатом, Жан Гальмо и в политике прославился своей неутомимой деятельностью.
Он тут же продемонстрировал свою независимость, не вступив ни в какую из партий. Всегда оставался в маленькой группировке «диких», но и тем не удалось приручить его. Однако его компетенцию обильно использовали в палате правительства Национального единства. Он, как известно, оказался отнюдь небесполезным во всем разнообразии проблем, которым уделил внимание: будучи вице-президентом Комиссии морской торговли и секретарем Комиссии по делам колоний и протекторатов, он состоял и в Комиссии воздушного транспорта, в Комитете республиканской деятельности во французских колониях, в Высшем совете колоний, Группе колониальных депутатов, был секретарем Группы авиации, принадлежал также и к Группе по туризму и гостиничной индустрии, а еще — по защите внешней торговли и французской активности за границей, защите крестьян, прав женщин, к парламентской фракции региональной организации, к обществу защиты должностных лиц в суде, к Группе по протекции общественных финансов, к Союзу французских колоний, к Французскому колониальному институту, к Техническому совету Лиги экспорта — в том, что касалось Гвианы, — а еще ему приходилось быть и докладчиком в палате тунисского займа, членом-основателем Франко-итальянской лиги, титулярным членом Профсоюза колониальной прессы, почетным членом Ассоциации парламентской прессы и, наконец, почетным членом или президентом полутора десятков других организаций, обществ, ассоциаций, альянсов, союзов и профсоюзно-инициативных групп в Париже, в Дордони и в колониях.
Его политическая деятельность никогда не была тайной, ибо (что ничуть не удивительно, если вспомнить о тепловато-равнодушном отношении к нему коллег) он не слишком жаловал Бурбонский дворец и его фауну и не стеснялся выражать это вслух. Он много писал в «Эвр», «Информасьон», «Колониальную почту», «Колониальные ежегодники» и др…
Через все его статьи красной нитью проходит лейтмотив, который он всячески подчеркивает: напоминание о богатствах колониальных стран, и в особенности Гвианы, «самой богатой страны мира и самой старой из наших колоний». Он делает все, чтобы заинтересовать людей той малостью, какая еще остается у Франции от ее большой колониальной империи на территории Америки, неистово втолковывает, что будущее там, что там находятся неисчерпаемые богатства, выражаясь при этом не как парламентарий, а скорей как человек дела.
«…Уехать. Быть свободным. Только самому распоряжаться собою…» Жизнь в колониях — самая лучшая школа храбрости и энергии… Когда человека искушает дух приключения, все как один толкуют ему вот что:
«Нынче все устроено так, что стоит молодому человеку уехать в колонии — и карьера испорчена… Колонии принадлежат крупным феодальным сеньорам, у которых для тебя не найдется ни благодарности, ни справедливости… а будешь упрямиться, тебе переломят хребет.
