…Да, вот они, все три письма Маннергейма, аккуратно разложены на облупившимся пластике кухонного стола убогой, не первый год сдававшейся в аренду квартирки.

Сегодняшняя беспокойная ночь в конце концов принесла результат. Охота, неудачно начавшаяся в Финляндии, благополучно завершилась в Петербурге, и если этот старый маразматик был прав, то очень скоро Монгрел станет обладателем клада Маннергейма.

Сосредоточиться на содержании желтоватых, старомодных листков мешало желание — неожиданно перед глазами возникает раздетая Анна, за которой ему довелось наблюдать на финском озере. «Молния» джинсов вздувается горячим бугорком. Почти физически ощущая мгновения близости, с нарастающим вожделением он представляет небольшие, чудесной формы, ступни и изящные пальчики с аккуратными лунками ногтей — его всегда возбуждают маленькие красивые женские ноги…

Желание пришло сильное и неожиданно нежное — хочется бесконечно и бережно ласкать смуглую кожу, следуя изгибам стройного тела волею судьбы ставшей на его пути журналистки.

«Почти семейное дело», — усмехается Монгрел. И решает, когда все останется позади, непременно осуществит эту фантазию. Секс с жертвой — такого с ним прежде не случалось.

«Похоже, старею», — отмечает он почти безразлично и, чтобы прогнать возбуждение, дышит медленно, ровно и глубоко.

Брезгливо, не снимая резиновых шлепанцев, принимает душ в запущенной ванной — недорогая съемная квартира, похоже, никогда не ремонтировалась. Его жилище вполне устраивает — последний этаж; до сквозного, на все двенадцать парадных, чердака — всего один марш по темной лестнице.

Монгрел возвращается к кухонному столу. С удовольствием отправляет в рот очередную карамельку. Днем приходится сдерживаться — о пристрастии к леденцам наверняка известно идущим по его следу «ищейкам».

Итак, все три письма Маннергейма теперь у него. И в придачу — старая тетрадь в черном коленкоровом переплете. Монгрел просматривает несколько страниц дневника и откладывает в сторону — какие-то финские сантименты…

Ему нужны письма, и сегодня он их получил.

Монгрел вспоминает теплый солнечный день поздней осени. Нарядный в желто-красной листве ухоженный парк одной из швейцарских частных богаделен. И трясущуюся от злобы, брызгающую слюной развалину в инвалидном кресле — его дед Гядиминас Миндаугас был уверен, что ключ к шифру содержится в одном из писем.

Встречу с дедом устроили американцы. Зачем им это понадобилось, он не знал, но чертовы янкесы ничего не делали просто так…

Монгрел равнодушно разглядывал неопрятные живые человеческие останки, а внутри было пусто, как перед выстрелом. Если хозяева надеялись на пробуждение родственных чувств, то они просчитались.

Лишь одна эмоция необходима Монгрелу — чувство уверенного превосходства над живой мишенью, распятой перекрестьем прицела. В такие мгновения власть ограничена несколькими миллиметрами свободного хода спускового крючка.

Впервые он насладился этой властью еще четырнадцатилетним подростком, на биатлонном стрельбище под Красноярском, когда после очередной неудачной серии разгневанный тренер вышел к мишеням и оттуда орал ему:

— Ну ты, чурбан прибалтийский!.. Для чего я, б… вожусь с тобой, уродом тупоголовым?!

Это был краснорожий тридцатилетний мужик, любитель пива и молодых лыжниц с крепкими ляжками. Своих учеников, плохо отработавших тренировку, он хлестал жестким винтовочным ремнем — единственный известный ему педагогический прием.

Тренер не знал, что у оставшегося на огневом рубеже подростка давно припасены несколько неучтенных мелкокалиберных патронов для спортивной винтовки.

Монгрел передернул затвор, спокойно прицелился и прострелил ярко-красную тренерскую шапку — очень модный тогда адидасовский «петушок».

На стрельбище никого, кроме них, нет, и два часа, пока не наскучило, Монгрел держал побледневшего, с трясущимися руками тренера у мишеней — время от времени пробивая в «петушке» очередное маленькое отверстие. А когда он встал на лыжи и забросил винтовку за спину, тренер стащил с враз поседевшей головы изорванную шапку и, сгорбившись, побрел по снежной целине к раздевалке. Больше его Монгрел не встречал…

Там, на стрельбище, он понял — все сложится так, как хочется, нужно лишь быть спокойным и терпеливым.

К американцам он попал в Афганистане. Кураторы из Си-Ай-Эй прозвали его «Монгрел» — «Ублюдок». Сперва ему поручали специальные задания там же, в Афгане, потом — в других экзотических и неспокойных странах. Через несколько лет Монгрел стал крепким «профи» и, намереваясь навсегда расстаться с «хорошими парнями» из Лэнгли, неторопливо готовил будущий собственный бизнес.

По иронии судьбы, первый свой заказ он получил от родного деда. Гядиминас Миндаугас всю войну воевал с красными. Потом, в конце сороковых, партизанил в лесах Прибалтики, став известным своей лютостью командиром отряда «лесных братьев». Он умудрился избежать смерти от рук чекистов и, уйдя за границу, долгие годы возглавлял в Европе литовские эмигрантские центры — до тех пор, пока окончательно не впал в маразм. Так он оказался пациентом тихой швейцарской богадельни.

Рассказанная им история заинтриговала Монгрела.

В 1944 году, в конце войны, когда красные овладели почти всем Карельским перешейком, дед, будучи начальником личной охраны Маннергейма, летал вместе с ним на Выборгский залив. Там маршал в сопровождении своего старого денщика, прихватив старательно упакованный оружейный ящик, ушел по льду в сторону островов. Когда несколько часов спустя они вернулись, ящика с ними не было…

У самолета вместе с дедом дожидались личный пилот маршала Хейно Раппала и снайпер-саам Инари Висатупа. Маннергейм тогда пообещал, что придет время, и он откроет тайну этой маленькой экспедиции.

В 1951 году деду, который только что выбрался из горящих литовских лесов, передали письмо уже умершего маршала…

Тут инвалид трясущимися руками, порывшись в кармане халата, протянул Монгрелу порядком измятый конверт.

— Потом ко мне приезжал этот подонок, — злобно продолжил дед. — Любимчик маршала Раппала. Хотел получить это… — позеленевшим ногтем он ткнул в конверт. — Старый лис Маннергейм придумал, что, только собрав все три письма, можно узнать, где спрятан клад. Но я плюнул в его гнусную рожу!.. Из-за таких, как он, мы проиграли войну красным. Маменькин сынок, он никогда не умел воевать по-настоящему!.. Этих красных нужно резать, как свиней, чтобы они визжали!..

Старик, распаляясь все больше и больше, хрипел и брызгал слюной. Пришлось вызвать сиделку. Когда та, влив в беззубый рот лекарство, взялась за ручки кресла, чтобы отвезти в палату, затихший старик неожиданно ясно и строго посмотрел на Монгрела и сказал:

— Ты найдешь этот клад!..

Со времени встречи в ухоженном парке прошло пятнадцать лет, и только теперь сорокалетний Монгрел решил выполнить заказ деда — свой первый заказ. Пусть он станет последним… нет — завершающим. Сорок лет — хороший пенсионный возраст для наемного убийцы.

Монгрел внимательно рассматривает письма.

Они почти не отличаются друг от друга — небольшая записка трем адресатам. В каждой — упоминание о весне 1944 года и просьба отыскать (непременно втроем!) спрятанное. А ниже — рисунки, напоминающие схематичное изображение снежинок…

Монгрел знает, что так записаны руны — пару месяцев назад он показал письмо специалисту-криптологу. Тогда для разгадки маннергеймовского шифра не хватало данных. Теперь их вполне достаточно.

Монгрел сканирует письма и отправляет графический файл электронной почтой.

Уже сегодня тихий берлинский пенсионер, тот самый специалист-криптолог, который возглавлял когда-то отдел дешифровки в Штази, немецком КГБ, займется разгадыванием рунического кроссворда финского маршала.

А у Монгрела в Петербурге есть еще одно дело.