На соседней с ООН улице нью-йоркский музей «Метрополитен» организовал выставку собранных со всего мира шахматных фигур. Универмаги размещали в прессе полностраничную рекламу продажи курсов по быстрому обучению шахматам, а также шахматных книг. Игра вошла в моду и, подобно фотомоделям, использовалась для продажи любых товаров. В магазинах мужской одежды покупателей поощрял рекламный плакат с изображением шахматной доски и слоганом: «Ваш ход, джентльмены». Банк «Dime Savings» поместил на своей рекламе шахматную доску с таким слоганом: «Умные вкладчики делают ставку на Dime». Спортивный магазин изобразил комплект шахмат под заголовком: «Теперь это американский спорт!».

Так оно и было. Шахматы внезапно оказались на виду, и сам собой возник информационный голод: начали появляться статьи о разных гроссмейстерах, бывших чемпионах мира и шахматной терминологии. Продажа шахматных комплектов приносила большую прибыль: британские магазины распродали весь свой запас традиционных деревянных и пластиковых комплектов и были вынуждены закупать их за границей. Книготорговцы с восторгом сообщали, что шахматные книги, обычно самый залёживающийся на полках товар, теперь уходят быстрее любовных романов.

В США во время обеденных перерывов и после работы доски раскладывались прямо в парках и скверах. Шахматная лихорадка захватывала все поколения и классы: старые играли с молодыми, «белые воротнички» — с рабочими. Вышла статья о двух строителях, которые с самого начала матча Фишер — Спасский каждый обеденный перерыв разыгрывали партии. На фотографии строители в касках сосредоточенно смотрели на доску. Всё большее участие в игре принимали афро-американцы, что могло говорить об уверенном распространении наследия Рейкьявика. Шахматные завсегдатаи перешли из незаметных клубов на парковые скамейки: «Давай, патцер, даже Фишер сдался бы в такой позиции».

В барах и салунах люди, которые едва знали, как ходят фигуры, начали ставить на результаты партий в Рейкьявике. Лондонские букмекеры ввели официальные ставки на пари: Фишер лидировал шесть к четырём. В Атланте владелица подвальной забегаловки Анита Чесе обнаружила, что её кафе «Шахматная доска» облюбовали любители шахмат. Создатель политических песен Джо Глейзер выразил всеобщее настроение семиминутной хвалебной песнью Роберту Фишеру. Стихи, сочинённые задолго до Рейкьявика, начинались вполне предсказуемо:

Естественно, шахматные метафоры проникли и в другие сферы жизни, особенно в политику. Аналитическая статья Тома Уикера в «New York Times» назвала решение президента Никсона выбрать Спиро Агню в качестве кандидата на пост вице-президента на грядущих выборах «дебютом королевской пешки». Почему «королевская пешка» противопоставлялась «ферзевой» или «слоновой», осталось неизвестным.

Вполне предсказуемым образом к шахматам обращались политические журналисты, описывая переговоры между Вашингтоном и Москвой. Одна такая статья высмеивала недавнюю встречу двух сверхдержав, представив её как шахматную битву между Бобби Никсоном и Борисом Брежневым. Американский президент был далёк от того, чтобы избегать внимания а-ля Фишер: «Никсон настаивал, чтобы матч проходил в самом большом помещении, чтобы повсюду стояли телекамеры, а репортажи начинались задолго до партии и заканчивались после неё; у Никсона или его секунданта ежедневно обязаны брать интервью, а партии должны играться между восемью и одиннадцатью часами утра по времени Лос-Анджелеса...».

Британская «Guardian» написала, что «встреча президента Никсона и мистера Брежнева [в мае 1972 года] была детской игрой по сравнению с шахматным саммитом Фишер — Спасский». Авторы предполагали, что читатели по обе стороны Атлантики следят за разворачивающейся шахматной драмой. «Лица продают прессу» — железное правило; высокий, видный гений даёт привлекательную обложку, а истории о его причудах можно считать крючком, на который ловится любопытный читатель.

Внимание прессы к матчу представляется интересным и в свете соперничества держав за мировое пространство.

Самым важным объектом на тот момент был Вьетнам. Пока Генри Киссинджер метался между Вашингтоном, Сайгоном и Парижем, пытаясь договориться о мире, Никсон заверял, что без существенного прогресса на переговорах никаких перерывов в бомбардировках Северного Вьетнама не будет, хотя американские войска продолжали выводиться. Тем временем начался суд над Даниэлем Эллсбергом, обвинённым в заговоре, воровстве и шпионаже в связи со сверхсекретными «Пентагоновскими бумагами» — исследованием американского участия во Вьетнаме на семи тысячах страниц.

Конфликт в Юго-Восточной Азии был не единственной темой, занимающей президента: приближались выборы. В 2.30 ночи 17 июня 1972 года (День независимости Исландии) в штаб-квартире национал-демократов, расположенной в вашингтонском комплексе Уотергейт, были арестованы пятеро взломщиков в резиновых перчатках. Полиция обнаружила, что при себе они имели электронное подслушивающее оборудование, камеры для фотокопирования документов, переносные рации и большую сумму последовательно пронумерованных стодолларовых банкнот. Пока в Исландии матч набирал обороты, двое молодых журналистов Боб Вудвард и Карл Бернштейн шли по следу скандала, и их статьи медленно протискивались с внутренних страниц на первые полосы.

Никсон имел отношение к попыткам скрыть роль Белого дома в этом незаконном вторжении и продолжал находиться в центре событий, а лето тем временем подходило к концу, начиналась осень, и мысли его всё чаще обращались к подготовке республиканского съезда в конце августа (он был выдвинут на второй срок 1347 голосами против одного). В фильме об Уотергейте «Вся президентская рать» на фоне радиорепортажа о присуждении Фишеру проигрыша во второй партии Вудвард находит своё первое послание от секретного источника «Глубокая глотка», спрятанное в утренней «New York Times». К скандалу подключился Конгресс; начинались суды, в прессе ежедневно появлялись новые доказательства. Матч продолжался, а Никсон разыгрывал собственную отчаянную партию, делая ход за ходом, чтобы спасти свою президентскую шкуру.

В Чили, где правительство демократически избранного социалиста Сальвадора Альенде сеяло разногласия и в конечном счёте оказалось обречено, нарастала анархия (питаемая, как теперь известно, из США). В Северной Ирландии лето сопровождалось ужасными восстаниями, убийствами и бомбардировками. 5 августа психопатический правитель Уганды Иди Амин изгнал из страны 50 тысяч азиатских граждан, обвинив их в «саботаже», хотя на самом деле азиатское сообщество являлось средоточием бизнеса и торговли Уганды, что страна поняла вскоре после того, как изгнанникам неохотно предоставило убежище британское консервативное правительство.

В поисках более приятных новостей читатели переходили к спортивным событиям. Билли Джин Кинг победила Ивонн Гулагонг в женском финале Уимблдона, а Стэн Смит выиграл у Или Настаса в мужском. Ли Тревино победил на британском открытом чемпионате по гольфу, а бельгийский велосипедист Эдди Мерке в четвёртый раз выиграл Тур-де-Франс. Шахматный чемпионат подходил к концу, внимание общественности смещалось к Мюнхену и Олимпиаде: сердца советских граждан забились сильнее, когда маленькая Ольга Корбут завоевала «золото» в гимнастике.

Триумфально выступали и американцы: Марк Спитц выиграл в плавании семь золотых медалей.

Мюнхен будут помнить и за потоки крови, пролитые там. Через несколько дней после церемонии закрытия в Рейкьявике палестинская террористическая группа «Чёрный сентябрь» возьмёт в заложники одиннадцать членов израильской олимпийской команды и убьет их.

Если среди всех этих событий матчу Фишер — Спасский удалось пробиться на первые полосы газет, это произошло не благодаря личности претендента, самим шахматам или причудам Фишера за пределами сцены. Для США в этом матче было заключено гораздо большее. В стране царил культурный пессимизм, в основном из-за Вьетнама, но и благодаря собственным расовым и социальным проблемам. Говоря словами Джорджа М. Коэна, это был «истинный племянник дяди Сэма, настоящий янки» — другими словами, безусловный игрок мирового класса, который (начав наконец играть) оказался способным на победу. Погружаясь в мир шахмат, американцы убеждались в истинности американского пути. Фишер казался гарантом того, что энергичная Америка способна на подвиги, когда уверенность в этом была ей крайне необходима.