Спасский проделал то, что делают даже новички: зажал по пешке в каждой руке, совершил с ними несколько кругов по сцене, затем подошёл к сопернику и протянул ему оба кулака. Фишер указал на кулак, в котором оказалась черная пешка.

Спасский вышел на старт с белыми фигурами.

В драме наступает небольшой перерыв, утомлённые действующие лица могут немного передохнуть. Первая партия перенесена по требованию (или ультиматуму) советских на 11 июля. Спасский отправляется на рыбалку. Гудмундур Тораринссон отдыхает. Пол Маршалл возвращается к своим менее беспокойным нью-йоркским клиентам. Лотар Шмид ненадолго улетает в Германию к сыну, который упал с велосипеда, съезжая с холма, и ушиб голову. Фишер возвращается к своим обычным занятиям: целыми днями спать, играть в боулинг и поедать американские стейки на военной базе в Кефлавике.

Когда занавес поднимается снова, Фишер уже в игровом зале. Но на сцене появляется новый персонаж: Честер Фокс, амбициозный, считающий себя кинорежиссёром молодой человек с густыми баками, плотными кудрявыми рыжими волосами, одетый в полушинель с широкими отворотами, которой намеревается впечатлять публику. Он немного говорит по-русски. Когда приходят неприятности (то есть почти постоянно), он курит, забывает затягиваться, и сигарета горит до тех пор, пока от неё не остается лишь фильтр. Фокс взволнован. «Скажите, я похож на насильника? — спрашивает он журналиста. — Разве я здесь ради насилия? Я только хочу заниматься своим делом». Юрист Фокса Ричард Штейн делает всё возможное, чтобы удерживать своего клиента от эмоциональных взрывов.

Несмотря на незначительный опыт, Фокс получил от Исландской шахматной федерации эксклюзивные права на кино- и фотосъёмки в спортивном зале. Фишер и Спасский получали по тридцать процентов каждый от дохода с продаж видеоматериалов, а остальные сорок делились между Фоксом и ИШФ[12]. Фокса рекомендовал Пол Маршалл, утверждавший, что не смог найти другого режиссёра, заинтересованного в подобной работе. Детали сделки изумили Гудмундура Тораринссона. Исландец был удивлён, что на контракт претендовал один-единственный человек:

Нам не выделили денег авансом. Ясно, что у них было особое соглашение с Честером Фоксом за нашими спинами и, возможно, Фокс что-то заплатил американцам, подстраховывая соглашение.

Для Фокса матч был потенциально большим рывком. Встреча вызывала невиданный международный интерес, телеканалы жаждали увидеть видеоматериалы, поэтому обладание монополией на показ казалось ключом от банковского сейфа.

Когда проводилась жеребьёвка, Фишер не жаловался на оформление зала. Британский мастер Гарри Голомбек, вице-президент ФИДЕ, заменявший Эйве, похвалил исландцев за «лучшие условия для игры в истории шахмат»: кабельное телевидение, 15 тысяч квадратных футов красного паркета, тысяча зелёных кресел в партере и шесть тысяч футов занавеса, скрывающего дневной свет.

Теперь нервничающие организаторы вечер за вечером ожидали визита Фишера, но тот медлил с осмотром. Когда же наконец претендент появился, примерно за сорок часов до начала первой партии, его одобрения заслужили только тридцать две шахматные фигуры и кресло на шарнирах, специально доставленное из Нью-Йорка. Тяжёлые шахматы ручной работы были сделаны английской компанией «John Jacques & Son». Что до покрытого кожей кресла, его создал Чарльз Имс, изначально для лобби здания «Time-Life» в Нью-Йорке. Оно было куплено в магазине на Мэдисон-авеню, 600. Мичиганский изготовитель кресел Герман Миллер дал исландским организатором скидку в 50 долларов «в знак дружбы и уважения» к исландскому народу. Официальная цена составляла 524 доллара.

Несмотря на ходящие о претенденте слухи, благовоспитанных исландских чиновников сразило то, что последовало далее. Стол, доска, освещение, расстояние от зрителей до сцены и замотанные тканью башни, в которых скрывались кинокамеры, — всё это объявлялось неудовлетворительным. Ножки стола из красного дерева ручной работы стоимостью 1200 долларов должны быть короче, роскошную шахматную доску — заменить, первые ряды — убрать, башни с камерами отодвинуть назад до точки, где съёмки будут почти невозможны, свет должен быть ярче — нет, не таким ярким; нет, ярче, чем этот... Обучавшийся в Швеции режиссёр-осветитель Дали Агустссон проявил терпение и понимание:

Мне нравился Фишер. Он быстро учился. Если я что-то объяснял ему относительно света, не нужно было повторять это снова. Разумеется, Фишер — сложный человек, но он не лгал. Ему просто требовалось определённое освещение, и было ясно, к чему он стремится. Он хотел незаметный свет — не слишком жаркий, без теней и бликов. Спасскому это было неинтересно. Я на всю жизнь запомнил, что рассказал мне Спасский. Он изучал азы шахмат на кухне своей матери, с одной лишь маленькой настольной лампой. После такого опыта Спасский уже никогда не задумывался об освещении. «Оставьте это Фишеру», — говорил он.

Было около трёх часов ночи, когда Фишер осмотрел шахматную доску. «Камень слишком пятнистый, — заявил он. — Нужно, чтобы он был чистым». Стол и доску по просьбе Тораринссона создал Гуннар Магнуссон. Он выточил стол из роскошного красного дерева с матовой отделкой и добавил две полочки для стаканов с водой. Сама шахматная доска была из белого и зелёного мрамора, а занимался ею один из лучших камнерезов страны Торстейнн Бьёрнссон. Его фабрика никогда прежде не делала подобных вещей — помимо прочего, он занимался надгробиями. Ранним утром исландские чиновники вытащили Бьёрнссона из постели и сказали, что у него есть тридцать шесть часов, чтобы сделать ещё одну доску. «Как это — ещё одну! — закричал он. — Мы уже сделали три! Что не так? Он совсем рехнулся?» Но в итоге Бьёрнссон со своими людьми все же вырезал из камня квадраты со стороной шесть сантиметров, скрепив их растёртой мраморной крошкой и прозрачным клеем.

Что касается кинокамер, то, когда Фишер покинул зал, исландцы и Крамер решили, что смогут найти компромисс за его спиной: немного сдвинут камеры и уберут один ряд кресел. Крамер проверил свои записи, есть ли у его подопечного ещё возражения. «Я всё тщательно просмотрел, — сказал он. — Насколько я понимаю, осталось только одно — воздух».

Через шесть минут после запланированного начала первой партии под аплодисменты зала появился Фишер. Чемпионат начался — и начался с партии, изумившей гроссмейстеров.

Спасский играл дебют и миттельшпиль с чрезвычайной осторожностью, так что первые два часа прошли спокойно. Ферзи выбыли на 11-м ходу, пара коней — на 16-м, пара слонов — на 18-м, пара ладей — на 19-м, оставшиеся ладьи — на 23-м, два оставшихся коня — на 28-м. С каждой стороны осталось по шесть пешек и слону. Достигнув такой безжизненной, сбалансированной позиции, большинство игроков немедленно согласились бы на ничью. Не было и намёка на возможность победы. Казалось, расшевелить эту позицию невозможно. У Фишера было достаточно времени на обдумывание ходов — по показаниям часов Спасский его опережал.

И вот тут, на 29-м ходу, Фишер совершил немыслимое. Взяв в правую руку чёрного слона, покачав его между большим, указательным и средним пальцами, он отбросил ладейную пешку противника и поставил слона на её место.

Невероятно!

Непостижимо! Сыграв слон h2, Фишер оказался в стандартной ловушке. На первый взгляд незащищённая белая пешка выглядит так, что её легко можно взять слоном. Однако потом становится ясно, что в этом случае соседняя белая пешка продвигается на одну клетку, оставляя чёрного слона в беспомощном положении. Белые легко его заберут. Даже средний клубный игрок инстинктивно это понимает.