– Здравствуйте, здравствуйте, – сказал Саксаулов.

– Вот-то смешно! Приехал на вокзал и вдруг встречаю – кого же? Вас. Прямо кому-нибудь расскажи – не поверит… Изволите куда-нибудь ехать?

– Да, я еду… а она провожает.

– Едете, вероятно, для приятного удовольствия?

– Какое! Тетка сильно заболела… в Рязани. Так вот, надо проведать.

Чипулин побледнел и хватился рукой за сердце.

– Что вы го-во-ри-те! Заболела?! Да чем же, господи! Вот-то несчастье!

– Да она старуха. Чего ж ей и не поболеть?..

– Ах, уж эти болезни… Ну, ничего. Мужайтесь! Может быть, все обойдется.

Тем не менее сам Чипулин долго не мог успокоиться. Он качал головой, соболезнующе почмокивал губами и весь вид его являл собою тревогу и скорбь о рязанской тетке Саксаулова.

– Вы взяли билет? Позвольте, я возьму. Чего вам самим-то хлопотать.

– Да билет есть. Пойдем на перрон. Семь минут до отхода.

Хорошенькая, черноглазая Саксаулова, опустив голову, в задумчивости пошла за мужем. Чипулин, идя рядом с ней, спросил:

– Вот-то, я думаю, вам тоже тяжело расставаться с Петром Сергеичем… Такая, право, неприятность.

– Ну он ведь через два-три дня вернется.

– Оно-то, конечно, три дня, а все-таки признайтесь: ведь даже на три дня тяжело расставаться, а? Да, тяжело… Я понимаю вас. Ей-богу. Но как смешно: приехал и вдруг встречаю вас. Вы разрешите мне потом проводить вас домой?

– Нет, помилуйте. Зачем же вас затруднять. Я сама…

– О, что вы! Теперь время вечернее… Я никогда не допущу! Не правда ли, Петр Сергеич?

– Отчего же… Я вам буду очень благодарен, если вы ее довезете.

– Милый! Но мне прямо-таки неудобно пользоваться временем мосье Чипулина…

Чипулин страдальчески прижал руки к груди и простонал:

– О, ради бога! Ну, ради бога, не думайте обо мне. Это – обязанность каждого порядочного знакомого проводить домой знакомую.

Прозвонил второй звонок.

Саксаулов поцеловал жену, пожал руку Чипулину, но Чипулин обнял его и поцеловал.

– От всего сердца, – торжественно сказал он, – от всего сердца желаю, чтобы ваша добрая тетушка очутилась в приличном здоровье и благополучии. Ура!

– Спасибо, спасибо! Прощайте.

Чипулин побежал за тронувшимся поездом. Он махал платком, советовал не открывать окон в вагоне, настаивал на благополучном возвращении, а когда поезд удрал от него – вернулся к Саксауловой.

Лицо его носило признаки тихой меланхолической грусти, которая, как заходящее солнце на верхушках деревьев, гаснет не сразу, а постепенно, передвигаясь от горькой складки у рта к затуманенным глазам, и умирает наконец на поморщенном челе.

– Как всегда ужасно расставанье и как радостна встреча. Не правда ли? Мой совет таков: думайте о том, что три дня не вечность, – и вам будет легче.

– Да, да, – сказала, кивая головой, Саксаулова. – Ну, прощайте.

– Ни-ни! Ни-ни-ни! Я должен проводить вас.

– Да зачем же? Я возьму извозчика и поеду одна.

– Ольга Захаровна! Но ведь нам по дороге… И подумайте, что скажут, когда узнают, что я, как какая-нибудь свинья, бросил даму на вокзале, а сам удрал. Ведь это простой долг вежливости. Я знаю, вы из деликатности отказываетесь.

– Вовсе нет! Я поеду одна. Мне еще нужно дать телеграмму.

– О боже! Да ведь здесь же есть телеграф! Пойдемте! Я провожу вас. Вы напишете телеграмму, а я подам ее. Честное слово, я не буду в нее заглядывать.

Сжав губы, Саксаулова последовала за Чипулиным, подошла к конторке и, потоптавшись немного, написала:

«Москва. Пречистенка. Гарданову для Лидочки. Ну, как поживаешь? У нас все время дожди. Оля».

Чипулин взял телеграмму и понес ее на отлете, подчеркивая этим, что он не позволит себе даже случайно заглянуть в нее.

– Сдал! Теперь вы баиньки? Я довезу вас до самого дома.

Саксаулова посмотрела на него с невыразимым страданием и мукой.

– Чипулин! Я должна одна поехать домой.

– Ольга Захаровна! К чему эти деликатности? Ради бога, не стесняйтесь.

Саксаулова беспомощно посмотрела на потолок, постучала концом зонтика об пол и вдруг сказала:

– Знайте же, надоедливый человек, что меня здесь ожидает Волк-Демьянский и мы поедем не домой, а в ресторан. Довольно с вас?

– Иван Эрастыч? – обрадовался Чипулин. – О боже ж мой! Да чего вы раньше не сказали? Я вам сейчас найду его. Где он?

– Он ожидает около багажного отделения.

– Вот-то смешно! Да почему же он не провожал вместе с нами уважаемого Петра Сергеича?

– Потому что было неудобно.

– О боже! Иван Эрастыч такой прекрасный человек.

– Еще бы, – злобно сказала Саксаулова. – Он мой любовник, знаете ли вы это, – и муж кое-что подозревает. Вот почему Эраст не провожал его! Понимаете вы, москит вы надоедливый?!

– Вот что-о, – протянул Чипулин, и лицо его озарилось предоброй лукавой улыбкой. – Вот это здорово!

– Только если вы скажете хоть одно слово мужу или кому-нибудь – Эраст выстрелит в вас.

– Я?!! Скажу?!! Лучше же мне сейчас откусить свой язык. Нет-с! Чипулины не говорят. Не беспокойтесь! Я все это вам устрою.

– Что все? – обеспокоилась Саксаулова.

– Все, все.

Кое-что Чипулин действительно устроил: он побежал в багажное отделение, отыскал там изумленного его появлением Эраста, привел его к Саксауловой, а потом проводил их до извозчика, усадил и, придерживаясь за крыло экипажа, сказал, элегически любуясь на небо:

– Не правда ли, как хорошо любить? Приятнейшее занятие в сердечном смысле. А? Мужайтесь!

– Пошел! – закричал Эраст извозчику.

Извозчик дернул, и умиленный Чипулин чуть не упал, так как крыло экипажа выскользнуло из-под его руки.

Забыв согнать с лица испуганное выражение, долго следил за экипажем Чипулин, и уста его шептали: «О ты, могущественнейшее чувство!»

Потом спохватился Чипулин и, поспешно заменив испуганное выражение лица другим, задумчивым, пошел домой.

На другое утро Саксаулова получила городскую телеграмму:

«Будьте покойны. Все устрою. Телеграфируйте мне час и день приезда мужа. Феодосий Чипулин».

На это Саксаулова ответила:

«Что там такое вы устраиваете? Ничего не надо. Молчите и больше ничего».

Вечером пришла вторая телеграмма от Чипулина:

«Нужно устранить подозрения. Надеюсь успеть к приезду. Мужайтесь!»

Саксаулова написала телеграмму:

«Вы просто дурак».

Но телеграф отказался передать эту телеграмму, на том-де основании, что ругательные слова запрещено передавать по телеграфу.

На третий день явился Саксаулов.

Жена приехала встречать его за пять минут до прихода поезда, а запыхавшийся Чипулин показался тогда, когда поезд уже подошел.

Поздоровавшись с Саксауловым, Чипулин зашел за его спину и сделал ряд знаков, которые должны были вполне успокоить Саксаулову, что все, дескать, обстоит как следует.

– Ну, что у вас тут новенького? – спросил Саксаулов.

– Ради бога! – вскричал, прижимая руки к сердцу Чипулин. – Прежде всего – как тетушка?

– Здорова. Спасибо. Выздоровела.

– О боже! Воображаю, в каком вы восторге!

Саксаулов посмотрел внимательно на Чипулина и пожал плечами.

– Что ты поделывала без меня? – спросил он жену.

Чипулин сделал озабоченное лицо, полез в жилетный карман и вынул оттуда какие-то билеты.

– Вот-с. Это мы с Ольгой Захаровной были в театре. Видите? Даже контрольные купоны оторваны. Пресмешная пьеса. Хи-хи-хи. Это мы были позавчера. А в день вашего отъезда я, значит, отвез Ольгу Захаровну домой и, посидев немного, уехал, так как у нее заболела голова и она легла спать.

– Ну, едем домой, – нетерпеливо сказала Саксаулова. – Прощайте, Чипулин.

Муж стал расплачиваться с носильщиком, а Чипулин наклонился к Саксауловой и таинственно подмигнул.

– И дома у вас все устроено. Дворнику дал десять, двум горничным и швейцару по пяти. Все дали слово молчать.

– Что б вы пропали! – сказала Саксаулова.