Я выскочил на плоскую крышу дома, откуда виден весь Иерусалим, и старый, за белыми турецкими стенами, и новый, где, как кегли, торчали над тусклыми крышами отели, полиция и израильский Гистадрут.
Привычный отдаленный шум города. Ни дымка. Однако Бетховен продолжал звучать... Ночью мне позвонил из Тель-Авива Наум.
-- Гриша, тебе что-нибудь известно? Информация, как в России. Шиш с маслом. А над городом трещат санитарные вертолеты. Говорят, раньше такого не было. Значит, где-то кровавая рубка... Где Дов, не знаешь?.. Телефон не отвечает. А Сергуня на Голанах...
Я снова припал к приемнику. Бетховена прерывали странные позывные: "Горшок с мясом! Горшок с мясом"... "Шерстяная нитка!.."
На рассвете меня разбудил лязг танковых гусениц. Зеленая колонна английских "центурионов" обтекала наш холм и час, и два, конца ей не было. Поднялся на крышу сосед-израильтянин. Сказал, что танки разворачиваются на юг. К Синаю...
Я, по правде говоря, не поверил. До Суэцкого канала почти четыреста километров. Пустыня Негев. Затем огромный Синай с зыбучими песками. Танк -машина не транспортная. А боевая. Треть танков не дойдет, сломается, застрянет на песчаных дорогах... Я был солдатом на двух войнах. Хорошо знаю: каждой танковой части приданы грузовики с платформами. Где они?
Добрался кое-как до южной оконечности Иерусалима. Здесь гигантская пробка. Автобусы, грузовики, танки -- каша... Наконец машины растащили. "Центурионы" и американские "Шерманы", кроша шоссе, прогрохотали в облаках пыли и гари мимо. На юг...
-- Где грузовики с платформами? -- Я задал вопрос полицейскому офицеру, показывая для верности, руками: где платформы? Он вызверился: -- У Даяна спроси!
Я кинулся на радиостанцию "Кол Исраэль", чтобы стать военным корреспондентом.
-- "Кол Исраэль" это нужно? -- ответил мне груболицый взъерошенный человек. -- Вы думаете, у нас есть деньги на сверхштатных?.. Вы готовы без денег?!.. -- Он прохромал из одного угла в другой. -- А что вы будете передавать -- без денег?..
Едва я вернулся домой, раздался телефонный звонок из Мюнхена. Радиостанция "Свобода" просила меня быть ее корреспондентом на войне Судного дня.
Следующее утро застало меня неподалеку от Голан. на пути в городок Кирьят-Шмона, у Ливанской границы.
Чем ближе к войне, тем, естественно, больше патрулей. У солдат американская винтовка М-16. На холмах, у апельсиновых деревьев, пулеметы, нацеленные на шоссе. Наш тряский "фольксваген" останавливают, солдат заглядывает в кабину и тут же показывает рукой -- вперед!..
-- Зачем они нас задерживают? -- спросил я своего приятеля-шофера.
-- Проверка документов! -- пояснил он.
-- Но у нас же ни разу не потребовали документов! -- Как?! Заглянули в машину. Увидели -- евреи!.. Мы задержались в Кирьят Шмона, на который обрушилась вчера советская ракета "Фрог". За день до обстрела сюда привезли группу репатриантов из СССР. Я опасался увидеть людей перепуганных, измученных.
Ничуть не бывало! Возле нас тут же собрались юнцы, жаждущие новостей (как будто новости не здесь, у Голан!) Мальчишка в кепке, увешанной советскими и израильскими значками, показал нам осколок ракеты. Осколок серьезный, на нем, у самого излома, русская буква "Б". Подошли взрослые. Круглолицая полная одесситка заметила под общий хохот:
-- Теперь я понимаю, почему нам дали на сборы только семь дней. ОВИР точно рассчитал, чтобы мы успели к этой ракете...
Жара спала. Воздух первозданно чист. Курорт. Оставив городок, машина вскоре стала подыматься на взгорье. Впервые потребовали пропуск.
-- Зачем мне пропуск -- при таком паяльнике? -- Я показал на свой нос.
У солдата в танковом шлеме красные глаза. Он не улыбнулся; спросил, какое сегодня число?.. Восьмое октября?! -- Добавил измученно. -- Значит, не сплю третьи сутки. Извините! Нельзя!.. Назад-назад!
Тут лишь я заметил, позади него, в траншее, полузакопанный танк. Только башня торчала. Орудие направлено на дорогу... Это что, арьегард части, ведущей наверху бой?
Мы разворачивались, когда послышался рев истребителя, идущего почти на бреющем. Голаны преодолевал израильский "Скайхок". Он шел тяжело, форсируя мотор, будто переползал, а не перелетал. Под его крыльями поблескивали ракеты. "Скайхок" оставил за собой столб грома, и снова тишина. Мы стояли долго. Ждали второго самолета...
Я был поражен и, пожалуй, чуть напуган тем, что самолет прошел один.
Я воевал в годы второй мировой войны в воздушных войсках и помнил, что один истребитель по наземной цели не выпускался никогда. Ведущий атакует цель, ведомый прикрывает с воздуха. Защищает. А один? Он -- жертва. Его собьет любой истребитель, барражирующий над линией фронта.
"Скайхок" прошел один-одинешенек...
На ближайшей развилке мы подхватываем солдата. Он воюет где-то радом, на севере от Тевериадского озера, у моста через Иордан. В тылу, казалось бы... Солдата отпустили на сутки, со списком поручений. В расширенных глазах паренька -- ужас. Он повторяет в ожесточении одну и ту же фразу. Я не могу понять его клокочущего иврита. Мой приятель переводит растерянно: "Попадись мне сейчас Голда, я бы ее убил! Я бы ее убил! За всех ребят!.."
Я гляжу на него искоса и вспоминаю Иордан, где убили его друзей, и до меня начинает доходить, что сирийские танки прорвались сквозь Голаны, спустились вниз, к Иордану, и, значит, рванутся на Хайфу, перерезая Израиль надвое. До Хайфы километров сто, не более... Парень сошел с ума?! Если сирийцы спустились с Голан... Тут только я спросил себя: на Голанах катастрофа?! Иосиф Гур оказался провидцем? Я не представлял еще ее размеры, которые вынудили Моше Даяна, на другой день, стремительно войти, в два часа ночи, в кабинет командующего израильской авиации со словами: -- "Надо оставить Египет. Положение на севере ужасно. Некому остановить их. Переведи туда авиацию".2
Мы вернулись в Иерусалим ночью. Жена попросила меня отнести бутерброды сыну. Он охраняет университет. Я увидел сына, когда он и пожилой охранник со значком парашютных войск, зарядив "Узи", отправлялись в обход. Поднялся с ними на крышу. Иерусалим затемнен. Ни огонька. А вокруг него -- световое кольцо арабских деревень. Подарок штурманам, идущим на Иерусалим... Я попросил смуглого напарника сына немедля сообщить в штаб, чтобы выключили свет в деревнях.
-- Ты араба не знаешь, -- едко усмехнулся напарник. -- Я из арабской страны -- я знаю. Араб -- идиот. Увидит свет, его-то и будет бомбить.
Я частенько слышал в Израиле, вовсе не только от рядовых охранников и их начальников, что арабы -- кретины, дебилы, идиоты и что арабский мир никогда не подымется выше головы верблюда. Раньше я усмехался. Сейчас мне было не до смеха. "Господи, кто придумал, что евреи -- умный народ? Такие же кретины, как и все".
С утра всюду огромные очереди. Такие очереди я видел лишь в России, у продовольственных магазинов, и у меня упало сердце. Подойдя к стоявшим, узнал, что это очереди -- сдавать кровь. Изменилась улица. Наглецы, хамы словно провалились сквозь землю. Все предупредительно вежливы. До жути. На углу улиц Яфо и Кинг Джордж, на центральном "пятачке" Иерусалима, беззвучно плачет старушка. Все прохожие, один за другим, кидаются к ней, чтоб перевести через дорогу. Старушка отрицательно мотает головой, пучок волос сзади растрепался, она не замечает этого...
-- Сын!-- шепчет улица, и я вижу, как словно "переламываются" спины у прохожих. Отходят сгорбленными, с опущенными плечами.
В автобусах, к этому трудно привыкнуть, тишина. Передают "новости", их слышно, где бы ни сидел.
Улицы беззвучны. Никаких истерик, пьяных рекрутских песен. Готовность помочь друг другу беззаветная. Достаточно любому мужчине поднять руку, и любая машина затормозит и повезет его хоть на край света, в Израиле, правда, не столь отдаленный.
