Прощаясь, Сергуня коснулся локтя Гули так, словно это была хрустальная ваза немыслимой ценности. Он чуть погладил ее острый локоть, во взгляде его мелькнула тоска, безнадежность. Во всяком случае, так мне показалось.
Вскоре пришел муж Гули, неулыбчивый чернявый парень в синей униформе летчика Гражданского воздушного флота. "Поляков, полярный штурман", представился он. На кителе полярного штурмана поблескивала Золотая звезда Героя Советского Союза.
Гуры казались мне семейством необычным. И только сейчас это ощущение пропало.
"Нормальная советская семья, -- мелькнуло у меня. -- Герои и каторжники..."
-- Ну, мать, доставай воркутинский спирт... везли, правда, к твоему дню рождения, но сегодня, да! особый день... Напьемся, как сапожники. - Полярный штурман внимательно поглядел на продубленные всеми полярными ветрами коричнево-красные лица Иосифа и Дова и острегающе поднял белый палец. -- Как евреи-сапожники...
С той поры я встречал Иосифа Гура часто. По обыкновению у дяди Исаака, которому, как бывшему "международному", дали новую квартиру. У черта на куличках. Открыв дверь, я слышал их голоса, спорившие все с большим ожесточением. Первый год, правда, прошел миролюбиво. Вспоминали оборванную жизнь, стараясь не касаться открытых ран.
- Помнишь, как глухой Остужев и Папазян играли Отелло?! -- восклицал Иосиф Гур. -- Папазян играл традиционные спазмы ревности. Остужев, великий глухарь, услышал стон века... Мы были потрясены, но не понимали, в чем дело... да, не понимали. До той минуты, пока нас всех не вырезали из жизни грузинским кинжалом.
Так и текла беседа. Иосиф частил свое "да! да!" Дядя Исаак пытался уйти от тем, от которых, говорил он, можно "чокнуться". Порой не давал Иосифу и рта раскрыть, поворачивая его старые режиссерские воспоминания смешной стороной. -- Остужев считал себя бессмертным. "Всех, говорил, ждет последняя черта. Но я постараюсь ее как-то перепрыгнуть..."
Иосиф Гур сунул в рот дяди Исаака бутерброд с килькой. Чтоб тот затих. Сказал, взявшись за очередное поллитра: -- Есть предложение. Разжаловать Исаака 145"Свирского из евреев в рядовые.
Лет через пять, году в шестидесятом, квартиру, наконец, дали и Гурам. Туда споры и перенеслись. Начинали прямо с Михоэлса. Остужева уже не трогали.
Иосиф крутил себе большие, как трубы, цыгарки, и курил одну за другой. Чувствовалось, что он чего-то не договаривает. Даже дяде Исааку. И от этого нервничал еще больше. Весь пол вокруг него был усеян подгоревшими спичками. 150"Лия то и дело появлялась со щеткой, бурчала, цокая, как архангельская крестьянка: -- Когда-нибудь я повешусь на сгоревшей спицке! Вечером в комнату ввалился Дов. Он являлся поздно, спорам не мешал. На этот раз он, вопреки обыкновению, приблизился к отцу и положил на стол нечто напоминающее кирпич.
Гуры получили квартиру на последнем этаже старого трехэтажного дома на Большой Полянке, в "купецком" особняке с колоннами, разделенном на коммунальные норы. Дов, строитель, прораб, оглядев дом, прикинул, откуда легче всего подслушивать споры неугомонных зеков. Он забрался по ржавой лестнице на чердак. Железным крюком разгреб шлак, наткнулся на синие провода. Они уходили, под чердачной засыпкой, к их комнате. Дов дернул, вытащил микрофон: его опустили в просверленное отверстие к самому потолку, под которым разглагольствовали отец и дядя Исаак. Второй конец проводов уходил к миниатюрному передатчику, замаскированному под кирпич. Дядя Исаак осмотрел "кирпич", отыскал на нем клеймо: "Made in USA."
-- Боится нас власть, -- дядя Исаак отвинтил столовым ножом заднюю стенку. -- На транзисторах. Золотом платят. Страх-то нынче почем, а?
-- О том и толкую, Исаак! Это тебе не леди Макбет с ее разгулявшимися нервишками. Тут сорок миллионов невинных, да! сжевали. Могил не отыщешь. Как же не трястись? Я думаю. Хрущ, и тот иногда просыпается в холодном поту...
Через неделю, когда Иосиф и Лия ушли в поликлинику, а Дов еще спал, явились милиция и двое в шляпах, натянутых на уши. В комнате сразу завоняло сапожной ваксой, кожей широких милицейских ремней, отягощенных темными кобурами. "Ни дать, ни взять, -- мелькнуло у Дова, -- воркутинская вахта".
-- Вы сломали установку гражданской обороны! -- угрожающе возгласил милицейский с погонами майора. -- Вы будете привлечены к уголовной ответственности!
Дов только хмыкнул. "Лягавый без хипежа не может"... Натянул мятые прорабские штаны из брезента. Молча присоединил казенный микрофон к своему большому, как сундук, магнитофону "Днепр". Загудел в микрофон, на котором еще остались засохшие комочки глины: -- Раз, два, три, четыре, пять, вышли суки погулять...- Дов весь в отца. И приземистый, и тяжелый. Голос только иной -сиплый, давящий, -- если бы русская печь заговорила, наверное, она бы засипела, как Дов:
...И у нашего двора хипежат: "Держи вора!" -Дов быстро перемотал ленту назад, и "Днепр" забубнил, засипел: -- Раз, два, три, четыре, пять, вышли суки погулять... -- Выключил магнитофон и впервые посмотрел на оторопевших гостей. Мрачно посмотрел, исподлобья. Глаза у Дова, как у быка. Широко расставленные, большие, два раскаленных угля. -- Ну-у?! И это вы называете гражданской обороной? -- Он шагнул к майору, протянул руку ладонью вверх. Большая у Дова ладонь. Как коряга. -- А ну, покажите-ка разрешение прокурора! Документ, говорю, на право подслушивания квартиры Гуров. Ну-у?! А то под суд пойдете! У меня полрайона свидетели. Затихли?
Дов кинул им сломанный передатчик-кирпич, парень в шляпе, натянутой на уши, поймал его, как мяч. Потянулся и за микрофоном. Имущество казенное, надо отчитаться...
Но милицейский майор, кривя губы от ярости, по-прежнему требовал от Дова заявления о том, что тот сломал прибор гражданской обороны.
-- Коль настаиваешь, напишу, -- просипел Дов. -- От лагерного опера не отделаешься. Ты с какого лагеря слинял, майор? В милицейские... -Тот только рот раскрыл, точно его под вздох ударили. -- ...Напишу, -- продолжал Дов, -что вы, преступно нарушив советские законы, провели в частную квартиру подслушивающий аппарат. Бесчинствуете, как лагерная вохра. И-их!.. С поля ветер, с трубы сажа...
Так Дов и написал. Больше k Гурам не приходили. Оставили в покое. На время.
Иосиф Гур сделал свои выводы. Сказал дяде Исааку, когда тот пришел к нему в очередной раз. -Еду с женой в Польшу. Подал документы в ОВИР... Чего с советской властью в прятки играть! Мне озираться, как вору. Им -на микрофоны тратиться. Тоже ведь валюта идет.
Дядя Исаак руками всплеснул. -- В Польшу? Вы чокнутые? Никто так не унижает евреев, как нации униженные и распятые... Польшу распинают три века... Зачем тебе Польша?
-- Осла покупать. -- Ка-акого еще осла?
-- Белого... Ну, что ты уставился на меня? Вот, сказано в Библии. -Иосиф достал из ящика старинного, красного дерева, комода Лии, единственного ее приданого, затрепанную, без обложек, Библию и прочитал:
-- "И взял Моисей жену свою и сыновей, посадил их на осла и отправился в землю Египетскую..."
Дядя Исаак как-то сгорбился весь, закручинился. Затем вздохнул с шумом, прижав ладонь к сердцу, спросил, нет ли у Гуров нитроглицерина?.. Кинул под язык белый шарик, отдышался. Сказал твердо:
-- Иосиф, ты русский солдат. Вся жизнь твоя прошла в России. Ты сам говорил, за твоими плечами пять поколений "иркутян"... Разве такое можно забыть? Иосиф усмехнулся горько:
-- Помню!.. И следователи мои все знали. Досконально. Как я на себе все секретные документы из окружения вытащил... Генерал за меня заступался, видел в деле его показания. Это изменило мою судьбу?.. А вообще что-нибудь изменилось?.. Обложили микрофонами, зачем? Подбирают ключи. И под меня, и под тебя... Дов! -- крикнул Иосиф. -- Иди сюда!..
Дов выглянул из своего чулана, переделанного в комнатку; поняв, о чем речь, просипел:
