-- Повестка дня и другие решения считаются принятыми! Перерыв!
Но шторм не мог затихнуть от одного выкрика. Зал бурлил, проклинал... На Съезд прибыли израильские телевизионщики со своими камерами. Проблемы новоприбывших их как-то не волновали, они подремывали, пока участники не стали отнимать друг у друга микрофон. Тогда они вскочили очумело и стали "крутить кино", кидаясь на любой шум.
Во время перерыва я пытался выяснить, почему "совет старейшин", с трудом взобравшийся на сцену, "приклеился к стульям" президиума. Мне объяснили охотно, что Комитет, или "совет старейшин", как его окрестили, получает от правительства на олим в год миллион сто тысяч лир (около двухсот тысяч долларов по курсу тех лет), -- устраивают на эти деньги приемы, нанимают секретарш, ездят за границу -- к чему отказываться от "светской жизни"! Это, считают старейшины, их пожизненный кусок от "американского пирога".
А пока что я собрал Гуров и повез их ночевать в домишко, который снимала моя жена: странное глинобитное сооружение с плоской крышей, слепой, без окон, стеной, выходящей на улицу. Такие глинобитные "дворцы пустыни" я встречал в азербайджанских кишлаках. В них можно спрятаться от убийственного солнца, но от холода они не спасали. Московские ватные одеяла оказались к месту.
-- С-слушай, -- шептал мне Иосиф, который, как и я, не мог заснуть. -Я просил выделить из их миллиона копейки... сущие копейки на кукольный театр. Но что такое кукольный театр, если они по-прежнему не дают ни гроша даже на музей Михоэлса. Они, да! враги культуры. Кровь из носу, их надо выкинуть! Хотя бы для того, чтоб мы перестали быть безголосыми...
Первым, кого я увидел на другое утро в глубине зала, почти в последнем ряду, был Шауль бен Ами. Он пытался остаться неузнанным. Сидел, пригнувшись. Половину его лица закрывали большие темные очки, и он до смешного походил сейчас на "заграничного шпиона", каким его изображают в советских детективах. "Забеспокоились...", -- мелькнуло у меня не без злорадства. Но уже не беспокойство -- страх и смятение появились на обрюзгших сановных лицах, дремавших за столом президиума, когда к трибуне подошел худой, костистый человек в измазанном известкой пиджаке.
-- Сандро! -- крикнул Яша, подняв над головой сцепленные в пожатии руки.
Сандро улыбнулся Яше и принялся рассказывать об Ашдоде... И тут откуда-то сбоку, от стены, вдоль которой стояли, прислонять к ней плечами, полицейские, прозвучал зычный бас: -- Советская провокация!
Сандро был оратором неопытным. Он сбился и принялся объяснять крикунам, что все, что он говорит, -- святая правда. Крикунов было не так много, человека три-четыре, но они были рассажены в разных концах зала, и я начал понимать, что мы имеем дело с профессиональной клакой. И в самом деле, она точно знала, эта "комитетская" клака, когда подавать голос. Когда Сандро говорил о том, что вызывает слезы и кулаки сами начинают сжиматься, звучал гулкий и зычный голос: -- Советская демагогия!
Зал, впервые услышав правду об Ашдоде, вначале оцепенел, затем аплодировал Сандро яростно.
Но оказалось, что даже рассказ Сандро не так накалил людей, как слова сапожника из кибуца, которого подпустили к трибуне без очереди, как "своего человека".
"Свой человек", высокий, худощавый, почти бронзовый от несходящего загара, постоял у трибуны, дожидаясь тишины, и сказал очень спокойно, безо всяких эмоций.
-- Моя фамилия Мансековский. Я -- сапожник из кибуца Гиват Ашлоша. Я утверждаю, что на Съезде есть много людей с фальшивыми мандатами. Белые кудряшки затряслись из стороны в сторону.
-- Неправда! Черная ложь! Покажите нам хоть один фальшивый мандат!
Мансековский достал из бокового кармана своего пиджака красный мандат и поднял его над головой.
-- Меня никто не выбирал, -- продолжал Мансековский, держа мандат на вытянутой руке. -- Понятия я ни о чем не имел... Прибежали ко мне в сапожную, сунули мандат, влезай, сказали, в автобус, надо ехать. Зачем? -спрашиваю. -- "Надо! -- отвечают -- Ты будешь называться делегатом с решающим голосом от кибуца Гиват-Хаим".
-- Они только что пригнали из кибуцев два автобуса фальшивых делегатов! -- прокричал Дов Гур, стоявший в дверях. -- Я уезжать собрался, смотрю: Съезд закрывается, а тут везут...
-- И меня вот так же! -- подтвердил Мансековский. -- Приволокли делегатом из кибуца Гиват-Хаим, в котором я Никогда не жил.
Зал помолчал в ошеломлении, затем кто-то захохотал диким, припадочным смехом, и тут началось невообразимое. Рев, вой. Пронзительный женский голос вскричал над ухом: -- "Ура! Попались!" ...Я оглянулся. Бог мой, Вероничка!.. Давненько не видел. Говорили, она нашла работу в Натании секретарем у юриста, благо иврит знала с детства. -- Попались! Наконе-эц-то! -- кричала Вероничка, но ее злой и ликующий голос тонул в реве зала.
Я увидел, как встревожились "режиссеры": к Шаулю кинулись сразу несколько толстячков, наклонились к нему, шепчась. Кто-то выбежал из президиума...
Встревожились не только душители. Вскочил на ноги круглолицый, плечистый Беня Маршак, отставной майор израильской армии, пытавшийся помочь всем попавшим в беду.
Президиум опасался его: майор Беня Маршак был простодушен и честен. И главное, бескорыстен. Хуже не придумаешь!..
Увидев, что полицейские снова принялись отталкивать доктора Гура, попросившего слова, он воскликнул, схватив доктора за полу пиджака.
-- Ты учти, ты никогда не найдешь никакой работы в Израиле! Это тут закон. Ты учти!
Лицо Яши на глазах становилось страшным, незнакомым. Точно его отощавшие щеки мелом натерли. Выпяченные губы дрожали. Он понял, что простодушный Беня Маршак высказал то, о чем другие молчат.
Яша с силой оттолкнул полицейского и, прыгнув на нижнюю ступеньку лестницы, закричал:
-- Ребята! Беня Маршак меня предупреждает, что я не найду нигде работу. Я должен буду уехать из Израиля из-за того, что как врач помогал людям.
Зал поднялся, как один человек. Вскричали на всех языках Союза Советских Социалистических Республик.
-- Позор!.. Шейм!.. Гановим! Суки моржовые!.. Шоб вы сгынули!.. Какой-то высохший мужчина, сидевший за столом президиума, выдвинулся к авансцене и принялся увещевать доктора Гура: мол, не принимай всерьез. У нас не тоталитарный режим. Все это глупости. Ты неправильно понял Беню Маршака. Он хотел сказать совсем не то!
-- Нет, мне тоже это говорили! -- прокричал парень в роговых очках. -Профессор Шмуэль Митинге?.
Очередного "своего человека", которого быстренько выпустил председатель, не слушал никто. Всем стало ясно: маскарад провалился. Многие поднялись, чтоб уйти и больше никогда не видеть снующих по сцене коротышек, которые, воздев руки к небу, лопочут что-то об израильской демократии. Съезд, что называется, повис на ниточке.
И тогда белые кудряшки объявил в свой могучий, всезаглушаю-щий микрофон, что на Съезд прибыла Глава государства Голда Меир и что ей предоставляется слово. Все уходившие тут же повалили назад.
Голда Меир прибыла вовсе не только что. Она посидела на сцене сбоку, за занавесом, отдыхая и прислушиваясь к грохоту зала. Если Голда и не ведала ранее о фальшивых делегатах, она услышала о них. Своими ушами. Она сама определила момент, когда ей выступить и как выступить. Двинулась к трибуне, оставив по пути, на столе президиума, свой исторический ридикюль. И о фальшивых мандатах и делегатах и звука не издала. Будто никаких престарелых жуликов, тесно сбившихся за столом президиума, и в помине не было.
Старая атеистка, она вдруг вспомнила... о Боге, о котором де забыли истово верующие грузины.
-- ...Во имя Всемогущего, во имя вашей чести не становитесь на легкий путь... Это ваш Израиль, ваш Ашдод и ваш Иерусалим. На мою долю выпала большая честь зачитать в Кнессете письмо восемнадцати еврейских семей из Грузии. Я считаю, что оно должно войти в школьные учебники...
