Начальник канцелярии попросил, преодолевая испуг и ярость, разойтись по домам! В ответ все разошлись к стульям, стоявшим у стены, и уселись, давая понять, что разговор на эту тему бессмысленен.
Тогда чиновники как бы перестали обращать на евреев внимание. Но во взглядах их горела злоба, которую они и не скрывали. За внутренней дверью гебисты поставили магнитофон; он работал, не переставая, записывая каждую реплику, кашель, чихание. "Интересно, на сколько часов рассчитана бобина?" -- сказал самому себе Наум и поднялся, чтоб исследовать гебистский магнитофон; сразу несколько рук схватили полы его мятого пиджака, усадили.
Когда Яша вышел в туалет (туалет был за дверью приемной), один из гебистов двинулся сзади, прошипев:
-- Я бы вас всех задушил! Яша обернулся к нему круто: -- Что? Что?
-- Нет, я ничего не сказал!! -- вскричал гебист.
Темнозеленые, плотные портьеры затеняли приемную. С улицы, скорее всего, не видно ничего. Там шуршали машины. Позднее узнали, что к задним дверям подогнали несколько милицейских фургонов. Тюремщики ждали команды. Команды не было. Сидели смиренно часов пять...
-- Неужели нас отпустят? -- прошептала на ухо Науму женщина с золотыми серьгами, по форме напоминающими театральные люстры. -- Такого еще не было! Смотрите, как ярятся. Как псы на цепи... И не берут. Почему, а? Наум усмехнулся:
-- Зимой, помните, наши свирепые судьи кол заточили и -- сами на него сели. Теперь, вот, сидят. Хочется им рявкнуть, а кол уже в глотку вошел. Не рявкается... Понимаете? Не рявкается! Та покачала своими люстрами. Не поняла, что после "самолетного" приговора кое-что в мире изменилось. Парадная приемная Москвы была, что уж там говорить! не очень уютна. Стало душновато. Острее ощущался запах грязноватого пола, разгоряченных тел. Вокзальный запах, застоявшийся здесь годами, десятилетиями. Конечно, если бы у слез был запах, этот запах перебил бы все. Если бы у слез был запах!..
Посередине высился громадный стол цвета морилки, пожалуй, даже потемнее. Казенный стол, непраздничный. Чернильницы вделаны в него намертво, не передвинешь. Как в тюремной канцелярии", -- подумал Меир Гельфонд.
В четвертом часу эстрадный певец воскликнул, что он проголодался. Все восприняли этот возглас сочувственно: поесть было бы неплохо. Оказалось, стулья, стоявшие вдоль стен, не привинчены. Их тут же перетащили к столу и, откинув казенные ручки, принялись доставать из пакетов и авосек домашнюю еду. Чем-чем, а бутербродами запаслись. Наум не удержался, сказал: -Взгляните на чиновников! Как гиены глядят. Святая святых, а тут, извините, жрут! Эх, будь это три месяца назад, спустили бы они на нас конвойных овчарок. Это уж как пить дать!
Никто не сделал сидевшим у стола и жующим даже замечания. Позднее узнали, что в соседнем кабинете находился председатель Верховного Совета РСФСР Яснов, бывший мэр Москвы, человек властный, грубый, но... далеко не глупый. Он, по сути, и начал переговоры. Начальник канцелярии был лишь мальчишкой-- гонцом. Наум назвал его армейским словцом "карнач" (начальник караула).
Яснов то и дело разговаривал по кремлевской вертушке; т а м решались сейчас судьбы двадцати четырех "еврейских десантников", как их называли позже. Потому затихли чиновники. Не ведали б о я р с к о й в о л и.
Вначале Наум говорил, чтоб никто .не отделялся, даже в туалет не выходил. Закрутят руки, бросят в машину -- пикнуть не успеешь! Но сходил в уборную Яша -- вернулся, сбегал еще кто-- то -- вернулся. Теперь уж не боялся никто и ничего. У Юлии Винер,* высокой интеллигентной женщины, работавшей в кино, начались боли в суставах. Наум сказал ей спокойно: -Юля, можешь поехать домой, взять свои таблетки и вернуться обратно.
Юля, в сопровождении боевитого и плечистого "ястреба" по имени Лева, отправилась домой, взяла лекарства и вернулась.
Двери приемной Президиума Верховного Совета были блокированы. В приемную не пропускали никого. Юля Винер и Лева прошли туда и обратно. У входных дверей даже вопроса не задали. Запомнили! Ровно в четыре часа влетел Сергуня. Он сказал "шляпам" у входа: -- Я из этой группы.
И оцепление расступилось. Лишь взглядами проводили. В пять вечера приемная закрывалась официально. Заперли двери, задернули все занавески и пропустили уборщиц, которые стали мыть тряпками паркетный пол. Уборщицы ворчали беззлобно, что посетители мешают убирать.
"Десантники" переходили с невымытой части пола на убранную -- в разговоры не вступали. В половине шестого снова вкатился начальник канцелярии. -- Пожалуйста, выходите!
И заговорил вдруг по-человечески: мы вот встретимся с вами попозже, поговорим. Вы же знаете. Подгорного нет, он в Китае...
Эстрадный певец вдруг выпалил: -- Ну, что вы не можете ни одного члена Верховного Совета найти? Хоть бы Буденного привели.
На него зашикали. Наум руками всплеснул. -- Замолчи, Спиноза!
Кто-то захохотал, но сразу оборвал смех. Спустя час "начальник караула" появился снова, тон его заметно помягчал:
-- Сегодня никто с вами не встретится. А завтра или послезавтра... мы вам скажем, когда... мы готовы встретиться, например, с двумя-тремя... вот ты! Ты! И ты! -- Он точно знал, кого лучше выбрать. С ним не спорили. Разошлись по своим местам у стены. Сергуня рассказал: понаехали "корры". Поставили свои машины у Манежа. У двух машин "шляпы" разбили стекла. "Корры" отъехали. Правда, недалеко.
-- Здесь, у Манежа, остался для связи только Владимир Буковский, -добавил он.
-- ...С которым, ты считаешь, не надо иметь дела! -- не преминул заметить Наум. Сергуня стал красным, как бурак; промолчал...
Вдруг резво выскочил "начальник караула", пригласил всех наверх, на второй этаж, где их ждал такой же безликий, круглолицый человек, как "карнач", только потучнее, покрупнее на вес. Он начал тут же не кричать даже, а орать, как орут на провинившихся зеков. Налился кровью, орал -стекла тенькали. В ответ ему заорали все сразу, не сговариваясь. А попробуй перекричать двадцать пять евреев! Как только евреи заголосили, он затих, а потом сказал почти спокойно, точно это не он грохотал только что: -- А чего, собственно, вы кричите? Вам, вам и вам, -- он ткнул пальцем в сторону стоявших, -- уже есть решение. Можете идти за визами. Дайте нам две недели -- выпустим всех...
С утра все были в ОВИРе, в Колпачном переулке. Меиру Гельфонду виза была готова. Семь дней -- и убирайся в свой Израиль. Фима Файнблюм вышел пританцовывающей походкой: ему тоже дали семь дней. Широченному, медвежатистому Володе Слепаку сказали:
-- Мы сегодня не можем дать вам окончательного ответа. Приходите через две недели.
Гурам объявили недобро: -- Ваш вопрос еще не решен! Они было приуныли, но спустя месяц к Яше постучали два чиновника из райкома партии и начали осматривать квартиру.
Яша тут же позвонил Иосифу и Сергуне: -- По-моему, наше дело на мази!
В ОВИРе, куда он тут же отправился, сказали: -- Поедешь, если заберешь с собой тещу.
-- Теща не чемодан, -- ответил удивленный Яша.
-- Забери тещу, я тебе добра желаю, -- сказал появившийся откуда-то "Золотухес". -- Забери тещу, иначе не уедешь. И так все на ниточке.
Яша поглядел на "Золотухеса", который явно желал, чтобы все кончилось миром, сказал, преодолевая обычную скованность:
-- У тещи есть вторая дочь, муж, родители. У мужа -- братья, жены, дети... Если мы так начнем тянуть за веревочку, может быть, и вам придется ехать в Израиль!
-- А что, я бы тоже прокатился! -- воскликнул "Золотухес" и загоготал.
В какие-то года ОВИР начал вдруг выдавать визы желающим покинуть СССР! Иосиф, судьба которого "решалась" в ЦК двенадцать лет подряд, отчетливее других представлял себе, что ныне происходит т а м...
Жидоморы из ЦК отступали с боями, огрызаясь и отводя душу на случайно попавших под руку жертвах. "Мы недооценивали еврейскую оппозицию", -признавал в те дни Суслов, "вечный" секретарь ЦК КПСС. Похоже, "еврейский десант" лег на чаши весов полновесно. Т а м вынуждены были, скрепя сердце, чуть приподнять пограничный шлагбаум, за который, считали, выскочит несколько сот оголтелых, ну, от силы -- тысяча - другая...
