Все простил ему тогда Яша: и "купецкое" покровительство, и "забывчивость", хотя знал Яша, что Бакулев не забывал ничего. А если забывал, то только то, что хотел забыть. Мол, не было никаких "Натанычей" в его клинике и -- не будет.
Чаще всего Яша пропускал мимо ушей этот его хозяйский окрик: "Николаич", но иногда он чувствовал себя так, словно он вместе со своим гениальным шефом плюет на могилу отца. Подумаешь, расстреляли "Натаныча". Эка невидаль!..
Когда улетел Дов и Гуры принялись всерьез толковать об отъезде, он сказал горестно: -- Ушел бы! Босиком!.. Да разве дадут?! И сейчас возле ординаторской, опираясь спиной о дверной косяк, он отсекал -- от самого себя! -- всю свою жизнь. Весь свой начисто промытый мир, с запахом клеенки, йодоформа и стонами умирающих, которых возвращал в этот проклятый мир. Сколько он сделал этих операций? Кажется, восемь с половиной тысяч.
Но, если он останется здесь, в радостях удач, в сытости и уважении, он -- дерьмо!.. "Кто отца предал, мир предал", -- сказано недаром.
Яков Натанович добрел только до середины коридора. Дальше не мог и шага сделать. Не было сил... Там, в конце, лежали его больные, которые ждали операции. Раввин из московской синагоги и православный священник. Они подружились, эти два старика. Целые дни говорили и говорили. На русском, на латыни, на иврите. Но если могут жить душа в душу даже они?! -- Николаич! -услышал он зычный голос Анны Степановны. Яков Натанович круто повернулся и бросился бежать -- топать по коридору, по лестнице, едва не сбив больного и на бегу снимая, почти сдирая с себя халат.
Утром он не опоздал, встретился с Наумом секунда в секунду. У метро "Библиотека Ленина", как договорились. Полминуты, не более, ждали Меира Гельфонда, который собирал подписи под письмом. Меир, как известно, и зимой, и летом ходил с непокрытой головой, а тут вдруг явился в потертой солдатской ушанке. Позднее, когда сидели в приемной, объяснил: -- Неизвестно, где придется ночевать. И будет ли там подушка...
Но сейчас было не до разговоров. Меир не сказал, а скорее выдохнул: -Двинулись!
Счет жизни пошел уже по другому времени. "И даже по другому летоисчислению", как говаривал позднее Иосиф Гур.
Приблизились к подземному переходу -- ждут! Двое в серых шляпах мнутся у входа в подземный переход. Шляпы на них, как на корове седло. Таскали бы армейские ушанки! Своих "шляп" Наум знал. Кто привел "хвост"? Шепнул Меиру: -- Твои?
-- Нет. Этих я вижу впервые.
-- За мной... я, вроде, тоже не замечал, -- виновато прошептал Яша.
И вдруг еще появились: пятеро шляп, спешат наперерез от Манежа, через улицу, на красный светофор, визжат тормоза машин. Шляпы ускоряют шаг. -- Не дойдем, -- мелькает у Яши.
От метро до Президиума Верховного Совета, через подземный переход, максимум три минуты ходьбы. Наума аж заколотило: -- Зайдем в дверь Президиума или повяжут на дороге?
Движутся настороженные, "на нерве", широким шагом, с трудом преодолевая желание ускорить его, а то и припустить бегом. Видят боковым зрением: "хвосты" торопятся со всех сторон, но вроде... не за ними идут. Непонятно! Но -- дай Бог! Зашли в приоткрытую кем-то заскочившим до них дверь Президиума Верховного Совета в десять часов пятнадцать секунд. Только один изо всех опоздал, устроили ему позже головомойку.
Вскоре выяснилось, почему появились "хвосты". И Наум, и Геула, и Володя Буковский, которого она держала в курсе "еврейских планов", предупредили иностранных "корров", чтоб те в десять ноль-ноль крутились у здания Президиума Верховного Совета СССР. "Корры", увешанные фотоаппаратурой или магнитофончиками, стали подходить и подъезжать и, естественно, привели свои "хвосты". "Корры" не ведали, зачем они спешат к Президиуму, а "хвосты" понятия не имели, куда мчат "корры" в такую рань. Однако изобилие "хвостов" заставило почти всех ускорить шаг. В дверь Президиума влетали с круглыми глазами, точно от овчарок спасались. Заскочить бы, а уж обратно как Бог даст!..
Меир Гельфонд, едва вошли, достал из бокового кармана пиджака незапечатанный конверт с письмом. Шепнул Яше: -- Ты подашь? Яша только головой мотнул, мол, подавай! Пока не вырвали из рук!..
Точно в десять часов двадцать секунд Меир Гельфонд подал письмо. За его спиной жарко дышал Яша... Пока шли, Меир, что там говорить, боялся. Вся жизнь рушится. А новая... начнется ли новая?.. Ощущение страха исчезло -- он точно помнит это -- в то мгновение, когда он, пройдя в конец зала к окошку, подал документ и мордастый чиновник в окошке пробежал глазами их письмо-заявление. Не дочитав" он скользнул взглядом по подписям, увидел -"коллективка", и не по частному делу, и на круглой щекастой физиономии появились откровенные злоба и страх. У того страх появился -- у Меира пропал. Наум-гранатометчик чертов, каким был невозмутимым, таким и остался. Во всяком случае внешне. А с Яшей Меир переглянулся: увидел, у Яши тоже, видать, отлегло только сейчас.
Они боятся нас! Они боятся нас! Это чувство охватило и уже не отступало весь день, колыхнувший чашу весов...
В канцелярии стояли армяне, подавшие заявление на выезд в Америку, две немки. И тем, и другим отказали. Лица у немок были белыми до синевы. Армяне стояли с опущенными плечами, как побитые. Господи, как они глядели на Меира, на Яшу, на Наума, громко здоровавшихся с друзьями. Эти, шумные, похоже, ничего не боялись. Оказывается, возможно и такое. Немки задержались в дверях, не веря своим глазам. Какой-то оазис бесстрашия, энтузиазма, дружеской общности, веселья... Смеются!..
А как не смеяться, когда добежали! Смех был, естественно, нервный, но тем более громкий, заразительный. Инженер Фима Файнблюм, бородатый "ястреб", рассказывал, как они договорились встретиться с друзьями на Комсомольской площади, у вокзалов, и там сразу две шляпы взяли их на прицел. Сопровождали до самых дверей Президиума. Похоже, "шляпы" не успели позвонить начальству, а может, начальство, на еврейское счастье, вышло в туалет или Андропов вызвал. Некому было пресечь... "Мы летели, как ветер!" -- ликовал он.
Чтоб не толкаться, не мешать никому, отошли к стенам, отдыхая, переводя дух. Наум пересчитал -- 24 человека.
-- Кого нет? -- воскликнуло несколько голосов. -- Сергея Гурова нет! Сергуни! -- отозвался кто-то.
-- Придет через два часа, если нас к этому времени не заметут, -сказал тучный эстрадный певец, и все засмеялись понимающе.
-- У него лекции до трех. В четыре он будет здесь! -- пояснил Яша.
-- Знаем мы эти лекции! -- захохотал какой-то пухлолицый парень с ухоженной старомодной "приват-- доцентской" бородкой. -- "...себе Наумович", наверное, с другой стороны Манежа смотрит в морской бинокль -- берут или не берут?
-- А ты кто такой? -- налетел на него Наум, забыв, что это он сам обозвал сводного брата -- "...себе Наумович". -- Привели, так сиди и не булькай!
Все еще толпившимся в дверях немкам и армянам было сказано: "Пра-ай-дите!" И они немедленно исчезли. Остальным, конечно, тоже было предложено "па-акинуть помещение". Подали прошение и все!
В ответ хлынуло такое разноголосье, что чиновник машинально попятился за свой заборчик с калиткой. Оттуда появился вскоре начальник канцелярии, нечто пустоглазое, упитанно-безликое, в жестко отутюженном, как у танцора, костюме. Начальнику было заявлено Меиром Гельфондом, что они не желают говорить ни с одним чиновником.
-- Требуем председателя Президиума Верховного Совета СССР Подгорного или кого-либо из членов Президиума Верховного Совета СССР! -- повелительным тоном произнес Меир Гельфонд, держа в руке за тесемки армейскую ушанку. Наум шагнул вперед и добавил:
-- Встреча будет коллективной. Со всеми 24-мя участниками!
