Теперь Нина хорошо рассмотрела лицо мальчишки. Он совсем не такой уж маленький, каким показался ей вначале. Лицо у него желтое, и вот что непонятно — даже в морщинах. Мальчишка-старичок!

— Я разе сам по себе, — заныл оборвыш.

— Слушай, Кешка, ты не крути, — строго сказал Петренко, — ты что, опять сбежал из Дома беспризорника?

— Не-е-е, зимой куды побегешь, — вздохнул беспризорник. — Разе я сам по себе… Проиграл ребятам в карты…

— Как проиграл?! — невольно вырвалось у Нины.

Оборвыш покосился на Нину с явным презрением — дескать, этой что здесь надо!

— Объясни, как проиграл.

— Шамать-то охота, а шамовка хреновая. С такой шамовки, однако, загнесся. Кто в карты проиграл, ну, того шкеты посылают шамовку доставать. Я проиграл. Не пойдешь, поди, знаете — темная.

— Погоди, — Петренко с сомненьем покачал головой, — я звонил неделю назад, вам продукты выдали сполна.

— А Липа их тю-тю! — беспризорник выразительно присвистнул.

— Ну, пошли к вам.

— Михалыч, а ты меня не продашь?

— Разве, Кешка, я когда-нибудь тебя продавал? — Петренко шел не оглядываясь, будто твердо знал, что Кешка плетется за ним.

Нина потопталась нерешительно, потом, догнав их, спросила:

— Можно мне с вами?

Петренко сначала отрицательно мотнул головой, но потом переменил решение.

— Идем, — он положил руку ей на плечо.

Беспризорник тихо спросил:

— А легавая на што?

Петренко промолчал: или в самом деле не расслышал, или не захотел отвечать.

Дом беспризорника стоял на пустыре, неподалеку от реки, оттуда к дому подбирался холодный снежный ветер. Неприютное серое здание, с кое-где заколоченными фанерой окнами. Заборов нет. Кругом грязные сугробы. В стороне дощатые уборные с хлопающими на ветру дверками.

— Маленько обождите, — Кешка юркнул под крыльцо и через минуту вылез в потрепанном пальтишке.

— Так, — оглядев Кешку, проговорил Петренко, — маскарад получается.

Дверь распахнута в черный провал длинного коридора, в углы намело снега.

— Что же вы тепло не бережете, — покачал головой Петренко.

— Липа дровишки тоже… того… — шепнул Кешка, — на подводу, и ваших нет. Михалыч, я на чердак, а то скажут шкеты, что начальничка навел.

Кешка исчез, будто растворился в темноте. Петренко стал открывать двери одну за другой. Безлюдные холодные комнаты: столовая с длинными некрашеными столами и скамьями; классная комната, судя по растерзанной географической карте на стене и поникшему глобусу на ветхом шкафу. А что же это? В нос шибануло застоялой мочой. Неужели спальня? Окна забиты фанерой. Топчаны — один к одному, без проходов, на топчанах тряпье. Кто-то хрипло дышит. Иван Михайлович отогнул край шубейки. К грязной, без наволочки, подушке будто прилипла голова мальчишки.

— Постой у двери, — сказал Нине Петренко.

Оказалось, еще двое больных. Петренко спросил их:

— Здоровые здесь же спят?

Парнишка с красными слезящимися глазами простуженным голосом сказал:

— Здеся. Других спальнев не топят.

Мутило от вони. Нина обрадовалась, когда вышли в темный коридор. В конце хлопнула дверь и раздались мальчишеские голоса, смех.

— Вот они где, субчики-голубчики, — тихо сказал Петренко.

Комната большая, в ней полно мальчишек. Нине показалось, что они все на одно лицо. Все Кешки. Видно, мастерская — у стен верстаки. Ребята резались в карты, сидя прямо на полу. В центре круга бутылка с мутноватой жидкостью. Бутылка и карты исчезли. Моментально.

— Здорово, хлопцы! — громко сказал Петренко.

Хлопцы не отозвались, а молча разглядывали Петренко и Нину.

Рыжий широкоплечий парнишка, с лицом, заляпанным веснушками, после выразительной паузы ответил за всех:

— Здрасьте, начальничек.

И снова молчание. Нина невольно подвинулась к Петренко. Он подсадил ее на верстак, сам сел рядом. Расстегнул полушубок, полез в карман гимнастерки. Шкеты отчужденно следили за малейшим его движением. Иван Михайлович достал пачку папирос, одну взял себе, пачку протянул рыжему.

— Всем поровну.

Рыжий буркнул что-то непонятное, показав желтые зубы. Сосредоточенно посапывая, разделил папиросы. Закурили.

— На ять папиросочки! — выдохнул кто-то с восторгом.

— А ну, докладывайте про шамовку! — предложил Петренко. — Только без матерков. Здесь девочка. Ясно?

— Ну доложим, а чо с того толку? — Рыжий даже сплюнул. — Ходют всякие, спрашивают, и ни фига!

— Ты, Фитиль, не фитили, — теперь Петренко обращался к одному рыжему. — Харчи вам отпускают. Это я точно знаю. Поэтому должен знать, чем вас кормят.

Молчат. Курят и молчат.

— Мне надо знать, — повторил Петренко, — я хочу вам помочь. Слов я на ветер не бросаю. Кое-кто может подтвердить. Если, конечно, не трус!

Откуда-то из задних рядов прорвался голос Кешки:

— Шкеты, это Михалыч! Гад буду: сказал Михалыч — отрубил.

Что поднялось! Орали, стараясь перекричать друг друга. Про тухлую рыбу, кислую капусту, хлеб с овсом. Ругали на чем свет стоит Липу. Нине казалось: вот-вот начнется потасовка.

Петренко дал им выкричаться. Потом вынул блокнот, набросал несколько строк и подал записку рыжему.

— Беги. Сдашь кому написано. Где милиция, знаешь?

— Гы… кто не знает, — ухмыльнулся Фитиль.

Крики разом смолкли. С Петренко не спускали глаз.

— Кешка, беги за извозчиком. Одна нога здесь, другая там. Извозчик стоит за пустырем. Отдашь мою записку и гони сюда. Пусть поторопится, — скомандовал Петренко.

Когда хлопцы умчались, Петренко сказал:

— Узнайте, где Липецкий.

Сразу ответило несколько голосов.

— У себя в мезонине дрыхнет.

— Он завсегда после шамовки дрыхнет.

— И завхоз дрыхнет.

— Денатурки надрызгались.

— Теперь до ужина как мертвяки.

Петренко приказал:

— Хлопцы, чтобы тихо. Он ничего не должен знать. Сами расставьте караул. Чтобы никто чужой не выходил и не входил. Задача ясна? — И сказал Нине: — Идем, Ниночко.

Уходя, Нина услышала:

— Брюква, гони на лестницу! С тобой пойдет Козырь. И чтобы тихо.

Петренко взял Нину за руку и вывел во двор. Морозный воздух показался необыкновенно чистым. Прошло меньше часа, как они переступили порог этого беспризорного Дома беспризорника, а сумерки уже заволокли сугробы.

— Мне бы этих хлопцев, — печально произнес Петренко, — я бы из них сделал человеков. Ты вот что: опиши все своими словами. Ты это умеешь. И завтра занеси мне утречком домой. Пораньше. Ты все запомнила?

— Запомнила.

— А сейчас я тебя отправлю домой на извозчике.

— А вы?

— Мне остаться надо.

А через несколько дней Нина прочитала в газете заметку о Доме беспризорника и узнала в ней свои фразы: «застоявшийся запах нечистот», «маленькие оборвыши», но из заметки же ей стало известно, что «голая» комната — гимнастический зал, что педагоги сбежали (или, как сказано было в газете, саботировали) и, самое главное, заведующего Липецкого за кражу станут судить со всей строгостью революционной законности.

Нина без конца перечитывала заметку. Напечатали. Напечатали! Пусть нет подписи. Но это ее слова, фразы… Нина помчалась на почту, купила пять экземпляров… Вырезала заметки и подклеила их в свой дневник. Как и тогда с рассказом, распирало желание показать кому-нибудь.

Натка прочитала заметку вслух.

— Вот здорово! Вот молодец! — она не скупилась на похвалы. — Ты всегда хорошо сочиняла. Значит, ты ходила с Петренко в Дом беспризорника? Ужасно интересно. Молодец, что позвала Петренко. Этот хулиган мог до смерти забить беспризорника!

На стене резвились, точно играли в чехарду, солнечные зайчики. Солнце било в огромное венецианское окно. По карнизу окна, раздув шеи, расхаживали и самозабвенно гулили голуби. А там, подальше, — ярко-зеленая тополиная листва.

С поля в открытые настежь форточки лился настой мокрых трав, наплывал сладковато-душный аромат цветущей черемухи.