— Это он написал кровью, — торжественно провозгласила Натка. — Возьми, твоя коробка. Он про тебя, принцесса.

В тихое росистое утро, когда березы в роще, и ярко-голубое небо, и мокрые лопухи у забора — все сияло, все казалось таким же веселым и ситцевым, как ее новое платье, Нина увидела на березах, вокруг крокетной площадки, и на черной от сырости скамейке, и на самой площадке свое имя — Нина, Нина, Нина… А в центре — сердце, пронзенное стрелой, и вензель «М» и «Н».

Натка вызвала Нину в рощу и, оглядываясь, приказала:

— Садись и жди, а я буду караулить.

В своем дневнике Нина в тот день записала: «Он выскочил из-за березы, будто спустился с неба. Он подошел и сел на лавочку. У меня сердце жестоко забилось. И вот это совершилось — он меня поцеловал. О, я была как во сне! Он меня любит. Не успела я сказать „Мика“, он изчез, как горный дух или Зевс».

В тот день Нина разбила чашку и чуть не расплавила самовар, забыв налить в него воды. Весь день бабушка читала ей мораль об ответственности за свои поступки, а Нина глупо улыбалась. Бабушка думала, что она нарочно улыбается, а она ничего не могла поделать со своими губами.

…Обрывая воспоминания, а заодно и детскую дружбу, Мика тем нарочито-разухабистым тоном, которым он почему-то считал нужным разговаривать с девчонками, сказал:

— Наши Джульетты, наверное, обожрали всю кондитерскую. — Он взял полено и принялся с ожесточением сдирать с него кору. — Я влюблен в одну барышню, — сказал Мика с отчаянием. — Она старше меня на три года. В общем — барышня.

Нине сразу стало грустно. «А мне какое дело».

Мика с яростью, словно срывая злость на полене, затолкал его в камин. Пламя выбросило вихрастые искры.

— Она пустая, ветреная, — сказал Мика и, мельком глянув на Нину, закричал: — Ну, что уставилась!

— Если будешь орать, я уйду, — сказала она.

— Не сердись, я не на тебя ору, а на себя. — Он сел на корточки, так, чтобы Нина не видела его лица. — У моей барышни есть ухажер. Чистопородный нэпман. Лаковые ботинки, галстук бабочкой. Водку хлещет, как ломовой извозчик — мы были с ним вместе у моего товарища на именинах. Привез ее на лихаче.

— А она?

— Что она?

Нине хотелось узнать, влюблена ли «пустая, ветреная» в Мику, но вместо этого спросила:

— А она красивая?

— При чем тут красота?

Помолчав, он тихо, без злости и ломанья сказал:

— Если она мне велит утопиться — утоплюсь.

— Как ты можешь только говорить такое?!

Вдруг Мика неестественно захохотал, потянулся и дурашливым тоном небрежно сказал:

— Я тебе наврал с три короба, а ты и уши развесила. — И ушел посвистывая.

В черных оконных стеклах отражалось зыбкое пламя. От тепла хотелось спать и почему-то было ужасно тоскливо. С чего, собственно? Подумаешь, давным-давно один мальчик был в нее влюблен. «Люблю тебя, как смерть косу». Смешно. Очень смешно. А теперь мальчик любит (по-настоящему любит) «ветреную, пустую». Только одна она, Нина, ни в кого не влюблена. Пусть. И ее никто не любит. Пусть. Можно прожить и без любви. Она будет учительницей. Всю себя посвятит детям.

Пригревшись, незаметно заснула.

Разбудила ее Мара.

— Лежит в моей комнате и плачет, — сообщила она. — Я ей все рассказала. По дороге Варя немного отвлеклась. А сейчас как увидела твою шубу на вешалке, так и заревела. Сейчас я напою вас чаем.

Потом они сидели у камина. Щелкали кедровые орешки.

Неожиданно Варя запела: «Ты сидишь у ка-мина-а-аааа»…

Мара с Ниной переглянулись. Заметила ли Варя это, но она сразу же оборвала пение и с глубоким вздохом сказала:

— Это он мне пел, — и закрыла ладонями лицо.

Но Варя быстро успокоилась и, как обычно, когда она была в хорошем настроении, много смеялась.

Нина недоумевала: неужели так можно?

Они проводили Варю до дома, за всю дорогу она ни разу не вспомнила об умершем женихе.

Было поздно, и они решили, что Нина переночует у Лозовских. Сначала шли молча. Первой не выдержала Мара:

— Или она черствая, или у нее сила воли.

— Сила воли, — стараясь заглушить сомненье, сказала Нина.

Когда подошли к дому Лозовских, увидели, что только в Мариной комнате горел свет.

— Повадился братец у меня сидеть, — сердито проговорила Мара, — все своей барышнешке стихи сочиняет.

И снова неизвестно почему это укололо Нину.

— Ты хоть ее видела?

— Выдра, — коротко отрекомендовала Микину «любовь» Мара.

Но Мика не стихи сочинял, а, вооружившись зачем-то лупой, разглядывал письмо товарища Вариного жениха.

Мара налетела на брата: да как он смеет чужие письма читать, она же его любовные записки не читает! Мика принялся хохотать.

— Вы дуры. Наивные, как воспитанницы из института благородных девиц. Дуры в квадрате, в кубе. Вас Варя провела и вывела. Да подожди ты, не ори! — отмахнулся он от Мары. — Никто не умирал, а письмо написала ваша обожаемая Варечка собственной ручкой. Ну, что рты поразевали?! Смотрите! — Мика протянул им Варину записку и письмо.

Мика совал им лупу и требовал обратить внимание, что крючок у буквы 3 «вроде отваливается», что у Л верх остренький, а У «падает вправо». Без Микиных объяснений было ясно: записка и письмо написаны одной и той же рукой.

— Но бывают же одинаковые почерки, — проговорила Нина.

— Не бывает, — отрезала Мара. — Может, он удрал от нее, а ей совестно признаться. Погоди, но ведь письмо из Москвы, тут же обратный адрес.

— Чепуха чепушистая, и нет никакого правдоподобия, — заявил Мика. — Адрес я вам, благородные девицы, хоть какой присобачу. А штампик? Штампик нашего города, где живете-поживаете вы и ваша преподобная Варенька.

— Штамп здешний, — мрачно подтвердила Мара.

— А если правда он ее бросил? — сказала Нина. — Только не понимаю, зачем ей было врать? Мы никогда в жизни не стали бы над ней смеяться.

— Мура! — сказал Мика. — Дело в том, что у нее вообще никакого жениха не было.

— Не тяни кота за хвост, — обозлилась Мара, — выкладывай, что ты там еще раскопал.

— Видите ли, благородные девицы, сиречь дуры…

— Ты у меня дообзываешься, — пригрозила Мара.

— Ладно, мне же за вас обидно. Ну, вот я читал рассказ, в котором одна малохольная девица сама себе пишет письма от несуществующего вздыхателя, а потом над ними слезы проливает. Всякой породы дуры бывают. Варенька ваша давно на вас обижалась, а потом решила вас завести — вот и придумала себе кавалера. Врала, врала, а когда надоело врать — решила его угробить.

— А теперь ты заврался. Кавалер у нее был, но он ее бросил. Ничего, я ее на свежую воду выведу.

— Не было жениха Сергея Орлова. Пока вы провожались, я позвонил своему другу — у него отец декан горного. Никакого Орлова в институте нет. На защиту диплома в Москву никто не уезжал. — Мика замолчал. Насмешливо улыбаясь, он закурил.

— Дай мне, — попросила Мара.

Тайком от родителей они изредка курили.

Нина подавленно молчала — целый год врать! Мара кипела от негодования:

— И это называется подруга! Только подумать — она грохнулась в обморок, когда я ей сказала. Наверное, сестра-артистка научила. Мы ее выведем на свежую воду!

Выводить Варю на свежую воду отправились на другой день. Жила Варя в маленьком, вросшем в землю флигельке: кухня и комната, разгороженная дощатой перегородкой на две половины. Домнушка чистила в кухне картошку.

— А, девчонки-печенки! Спасибо, что пришли. Варюшка моя чегой-то скучает. Разболакайтесь. Она в горнице.

— Нам некогда. — Мара, схватив за руку топтавшуюся у порога Нину, потащила ее в горницу.

Много раз Нина видела эти тесные каморки, заставленные грубо сколоченной самодельной мебелишкой, эти глядящие в землю оконца, но только сейчас почувствовала все убожество Вариного дома. На миг кольнула жалость: глядя на этот низкий потолок, Варя выдумывала свою любовь.

Варя лежала на высокой кровати, накрытой лоскутным одеялом, и читала. Кажется, она сразу все поняла: взгляд ее пугливо метнулся в сторону, лицо покрылось красными пятнами.