— Помнишь, солдат к нам приезжал? — спросила Катя. — Еще письмо привозил, помнишь? Степанидиха у нас белье стирала. Она подслушала, как мама читала Лиде это письмо.

— Ну и что? Не понимаю я…

— Ах, господи, как же ты не понимаешь… Помни, ты поклялась… Отец написал мамочке, что если она не приедет, то он… он… — Катя кулаком вытерла покрасневшие глаза, — тогда он женится… У него будет другая жена и другие дети… Ну, теперь-то ты хоть понимаешь?!

— Так не бывает, — растерянно произнесла Нина.

— Бывает. — Из Катиных глаз по смуглым щекам покатились крупные слезы.

Нине стало жаль сестру, но она не могла понять Катиного горя, она ожидала чего-то другого, страшного. Тайна — а это была, конечно, тайна, раз с нее взяли клятву, — скорее удивила, чем огорчила ее.

— Катя, Катечка, не плачь. Чего ты плачешь?! Он же мертвый. Теперь же все равно. И Гранька врет. Давай спросим у Коли.

— Коля не скажет правду. Скажет: вы еще маленькие, я знаю. Давай лучше у бабушки спросим.

— У бабушки?! — Нина не представляла, как можно у бабушки об этом спросить.

«Интересно, — думала она, — сколько верст может прокатиться вот так перекати-поле? Наверное, пока за какой-нибудь куст не зацепится. Я все-таки черствая. Мне его не жаль. Неужели я родного отца не люблю?! Катя любит, раз так переживает». Но тут все мысли полетели кувырком. Может, это только показалось? Нет, не показалось. Репа! Большая репа! Сладкая репа! Репу можно съесть. И, захлебываясь от восторга, она закричала:

— Смотри, смотри — репа!

Они вымыли репу, бабушка дала им с собой бутылку с водой. Откусывали по очереди.

— Как яблоки, — сказала Катя.

— Еще вкуснее, — отозвалась Нина, она забыла вкус яблок.

Уходя с поля, Нина оглянулась. Там, далеко-далеко, у края неба — лес. Издали лес кажется синим, только кое-где желтые и красные пятна. Это на осинках и рябинах еще уцелели листья. Там, где кончалось поле, тоже росла осина, на ее оголенных ветвях беспомощно трепыхалось несколько листочков. Подует ветер и их, наверное, оборвет.

До самого дома, шагая за Катей по тропинке, огибавшей окопы, заросшие ржавой травой, Нина раздумывала об осинке. Вот всегда так с ней — зацепится за что-нибудь и думает, думает…

Дома, еще в коридоре, сестры заметили, что в столовой сидит кто-то чужой. Нина увидела ноги в сапогах, екнуло сердце — Петренко! Со дня встречи у тюремной стены прошло пять дней. Тогда, прижимая Нину к себе, он расспрашивал Катю. О чем-то говорил старичок в пенсне. Петренко приказал взять у них передачу и ушел.

Каждое утро Нина просыпалась с надеждой — он придет. Но он не приходил. А сейчас…

— Бабушка, кто там? — спросила Нина и испугалась: «Я, кажется, зареву».

Из столовой вышел высокий человек с очень бледным лицом, обросшим кудрявой бородкой. Он смотрел на нее и улыбался.

— Это же Вена, — шепнула Катя.

— А-а-а… — протянула Нина и побежала в детскую. Кинулась на кровать, засунув голову под подушку.

Пришла Катя, села рядом, заговорила. Вену освободили, Коля сказал, что Петренко молодчина, он сразу понял, что Вена не виноват. А Вена сказал: «Это меня девочки спасли». Но бабушка сказала, что Петренко, безусловно, благородный человек. А потом бабушка еще сказала: «Век живи — век учись понимать людей».

За ужином все хвалили похлебку и Катю с Ниной. Сестры чувствовали себя именинницами. Им разрешили посидеть со взрослыми после ужина. Улучив момент, когда Коля пошел в кухню курить, Нина отправилась за ним. Помявшись, спросила, как он думает, придет ли теперь к ним Петренко?

— Вряд ли, — пуская дым в печную дверцу, сказал Коля, — работы у него много.

— А как называется его служба?

— Называется Чека.

Пришла бабушка. «Пора спать». Спать не хотелось, но раз бабушка сказала — тут уж проси не проси. Взрослые закрыли дверь в детскую и негромко разговаривали. Дождик тонкими карандашиками постукивал в ставни.

Натка сонным голосом спросила:

— Нина, а Вена взаправду твой жених или понарошку?

— Тебе рано еще о женихах разговаривать, и вообще у тебя одни глупости на уме, — строго сказала Катя.

— Я же не от себя выдумала. Вена же сам сказал — выросла же невеста!

Под шум дождя всегда спать хочется, но сегодня… У Нины оттого, что долго была на ветру, горело лицо, она прижималась горячей щекой к подушке. Сон отгоняли разные мысли. «Жених — слово не то чтобы стыдное, но все-таки… Неужели, когда я вырасту, у меня будет жених? А может, и не будет — я такая страшная… У страшных женихов не бывает. Катя бы узнала, про что я думаю, сказала бы — глупости. Вот Катя наверняка про все правильно думает, а мне одни глупости в голову лезут».

Хлопнула входная дверь. Катя сказала:

— Это Вена пошел домой, а Коля пошел его провожать. Я слышала, как они договаривались. Ниночка, прошу тебя, я очень тебя прошу: спроси у бабушки про отца, — Катин голос задрожал.

Нина молчала. Не хочется спрашивать. «Спрашивала бы сама», — с упреком подумала Нина. Но она понимала — Катя не может. Катя старше ее, Нины, Катя умнее, добрее, правильнее. А вот не может.

— Ну иди, иди, — торопила Катя.

«Сама иди, — про себя огрызнулась Нина. — Может, не ходить? Я спрошу, спрошу…» Стараясь оттянуть время, долго натягивала чулки, платье. Катя ждала. В глубине души Нина надеялась: бабушка уже спит. Не будить же…

Но бабушка не спала. Дверь из ее комнаты в коридор открыта. Перед иконой еле-еле теплится лампада, бабушка, в белом чепчике и темном капоте, стоит на коленях и молится.

Нина обрадовалась — нельзя тревожить человека, когда он молится: она уже хотела вернуться, но бабушка оглянулась и, не поднимаясь с колен, спросила:

— Ты чего?

— Пить, — пробормотала Нина.

В кухне она осторожно нащупала на столе самовар. Противно пить тепловатую воду, но, чтобы наказать себя за трусость, выпила два стакана. Ее замутило. Когда ей бывало стыдно, всегда казалось, что вот-вот стошнит. Захотелось все разом кончить, и, уже ни о чем не раздумывая, чуть ли не бегом бросилась в бабушкину комнату.

— Ты чего? — испуганно спросила бабушка. Опираясь одной рукой о край стола, она поднялась с колен.

Нина скороговоркой выпалила:

— Бабушка, скажи, правда, что наш папа… наш отец хотел нас бросить, если мы, то есть мамочка, к нему не приедем, что тогда у него будет другая жена и другие дети…

— Кто это тебе сказал? — голос бабушки дрогнул.

— Доносчику первый кнут, — в смятении пролепетала Нина бабушкины же слова.

Бабушка привлекла Нину к себе, и она услышала слабый запах уксуса.

— Хорошо, можешь не говорить. Отец твой погиб, — бабушка говорила медленно, словно извлекая слова из какой-то глубины. — А про мертвых плохо не говорят. Ты это запомни. Иди с богом. Христос с тобой! — Бабушка перекрестила Нину, поцеловала и легонько подтолкнула к двери.

Катя слушала молча, а потом с непонятным ожесточением проговорила:

— Значит, правда, что он хотел нас бросить.

— Не выдумывай! Бабушка же сказала, что про мертвых нельзя плохо говорить.

— Да ты пойми: нельзя потому, что мертвый, а если бы был живой… — Катя всхлипнула. — Я не буду за него молиться!

Нина готова была и сама зареветь — так жаль Катю. А как же теперь быть с отцом? Ну и пусть бы бросил. Есть мамочка, бабушка, Коля…

Она лежала, поджав колени к подбородку, так скорее согреешься. Почему взрослые не говорят детям правды? Они считают: раз маленькие — значит, не понимают. Учат говорить правду, а сами ее не говорят. Бабушка всегда все скрывает, как только начнется о правде разговор — сразу же из комнаты выставляет. Маме вообще некогда разговаривать. Один Коля, что спросишь, ответит. И тут же она подумала про Граньку — смешная она все-таки. Интересно, а почему, если на зеленый бор издалека смотреть, он будто синий? Ставни скрипят… А Катя все плачет. Интересно, а хорошие отцы бывают?

Из-за хороших, наверное, не плачут…