После этой операции осажденные заметно приуныли, а побеги из крепости участились. Вся вторая половина августа прошла в перестрелках, в попытках персов в одиночку и небольшими группами выбраться из крепости. Русские испытывали недостаток в провианте; правда, до некоторой степени он смягчался походами групп фуражиров в Эчмиадзин, откуда привозили накошенный хлеб. 22 августа посланный с этой целью отряд майора Левицкого при возвращении в лагерь попал в окружение, но успел занять неприступную позицию. На выручку ему отправился отряд майора Майонова с приданной ему пушкой. Несмотря на яростные атаки персов, оба отряда не только благополучно вернулись с ничтожными потерями, но и сумели доставить значительную часть запасенного провианта. Как ни странно, персы не сумели организовать действенную блокаду русского лагеря, несмотря на огромное превосходство в силах и в особенности в кавалерии. Отряды, посылаемые Цициановым, без особых проблем добирались до Эчмиадзина и доставляли столь необходимые жизненные припасы. В середине августа выяснилось, что в Эривани запасы муки почти закончились, но имеется значительное количество зерна. Тогда Цицианов решил отвести воду от канала, который приводил в движение колеса шести городских мельниц. Ход оказался очень удачным. Как записал у себя в дневнике Сымонович 27 августа 1804 года, «в полдень выходили из крепости человек до 50-ти, чтобы отведенную нами от мельницы воду опять привесть по-прежнему, но по перестрелке прогнаны без успеха. Ночью также покушались, но не допущены ружейными выстрелами».

Понеся значительные потери в открытом бою, Баба-хан решил одолеть Цицианова измором, отрезав его от Грузии. Ситуация становилась критической: хлеба не хватало — солдаты получали только четверть рациона. Пшеница, которую ранее косили солдаты, была сожжена персами на корню. Иссякли запасы водки и уксуса — средств, которые использовались для профилактики кишечных заболеваний. Чтобы не допустить появления дизентерии, русские солдаты из кислых и недозрелых плодов варили особый квас. Кроме того, они сушили листья полевого хрена, делали из них отвар, смешивали с фруктовым квасом и ставили для брожения; «через два дня получался весьма острый и крепкий напиток, укрепляющий желудок»[739].

Для доставки в лагерь необходимого провианта в крепость Караклис, где были собраны припасы, отправился отряд подполковника Монтрезора. Из всех полков отобрали сто лучших солдат, каждому выдали по сотне патронов. При поддержке трех легких пушек и грузинских милиционеров под командованием генерал-майора И. Орбелиани они должны были совершить быстрый ночной марш. Однако противник узнал об этом предприятии и окружил отряд превосходящими силами. Все предложения о сдаче Монтрезор и Орбелиани отвергли и отбивались несколько дней. Только после того, как кончились боеприпасы, а солдаты стали падать от усталости и жажды, персам удалось одержать победу. В живых осталось всего несколько человек. На месте гибели Монтрезора недалеко от села Сарали Эриванской губернии в 1805 году был установлен каменный памятник, эпитафию на котором, по преданию, написал сам Цицианов. Однако в 1827 году сильнейшее землетрясение разрушило монумент, и в 1840 году возвели новый пятиметровый обелиск. За его сохранностью поручили следить расквартированному неподалеку 15-му гренадерскому Тифлисскому полку[740].

Монтрезор ранее успешно служил комендантом в Караклисе — важном пункте на пути между Эриванью и Тифлисом. Чтобы разом развеять у местных мусульман мысли о возможности мятежа, он посадил под арест двух авторитетных старейшин. Но толкового офицера заменили никуда не годным — майором Саратовского полка Ходжаевым. Последний некогда служил в гвардии сержантом, был в Персидском походе 1796 года «за переводчика», а затем исключен «по случаю неявки в полк». Обычно под такой формулировкой скрывалось элементарное дезертирство. Ираклий II «принял его в мнимую свою артиллерию капитаном, каковые чины он и кизлярским армянам раздавал за две головы сахара». Поскольку по условиям принятия Грузии в состав России все сословия сохраняли свои права и привилегии, Ходжаев стал капитаном уже русской службы, «…и как оказалось, что он не токмо артиллерийскую науку, но и арифметику не знает, то и написан в гарнизон, а через год пожалован чином по введенному закону по одному в полку производить в майоры». Новый комендант допустил грубейшую ошибку, освободив знатных арестантов. Не опасаясь за жизнь заложников, «татары» подняли мятеж и напали на отряд Монтрезора. Автор, описавший эту историю, посчитал нужным завершить свое повествование так: «При рассказах о сем деле я никогда не могу равнодушно слышать, что предание, сохраняя память о подвиге отряда Монтрезора, передает потомству только его имя, не упоминая о храбрых его сподвижниках. Если б было возможно, я хотел бы сделать известным даже всех простых воинов, участвовавших в сем деле. Чувства заставили меня выставить исчисленные здесь имена». Однако списки солдат не сохранились. Известно, что участь своего начальника разделили прапорщики Чирец и Верещага, поручик Ладыкин[741].

Известие о гибели отряда Монтрезора сделало положение корпуса Цицианова критическим. Четыре тысячи голодных солдат, имевших провианта всего на три дня и ограниченный запас патронов, оказались фактически зажаты между шеститысячным гарнизоном Эривани и шестидесятитысячным войском Баба-хана. На собранном военном совете князь попытался «продавить» решение о продолжении осады, мотивируя это распоряжением Александра I непременно овладеть крепостью. Однако генерал Тучков предложил отступить, собрать достаточно сил и вернуться с большими шансами на успех. Его поддержали другие военачальники, видевшие бесперспективность дальнейшей осады.

Отход русских войск осложнялся тем, что им надо было пройти обширное предместье Эривани — лабиринт узких и кривых улочек, где легко было устроить засаду. Цицианов помнил, какую резню устроили лезгины егерям генерала Гулякова в Белоканах, и принял все необходимые меры предосторожности. Он приказал выставить 80 постов, которые обеспечивали безопасный отвод войск и обозов. Кроме того, передвижение пушек, людей и повозок производилось таким образом, чтобы у персов создавалось впечатление о том, что русские готовятся к штурму. Баба-хан так опасался наступления противника, что, даже обнаружив его отход от стен Эривани, стал готовиться к отражению атаки: снял лагерь и расположил свои войска на высотах вдоль реки Залги. Когда же он выяснил действительные намерения Цицианова, было уже поздно — русские полки смогли двигаться по ровной местности, где они, построившись в каре, легко отбивали налеты персидской конницы. Главную проблему теперь представляло почти полное отсутствие продовольствия. Даже генерал Тучков в последние дни осады был вынужден питаться исключительно травой, напоминавшей по вкусу спаржу. Хотя Цицианов приказал избавиться от всех лишних повозок, их оказалось около 500 единиц. Прикрыть такую вереницу наличным числом людей было невозможно. «Сие заставило главнокомандующего прибегнуть к необыкновенному способу: узнав, что дорога идет степью, он велел построиться обозу в 30 рядов и окружить оный карем, коего передние и задние фасы для облегчения солдат шли вздвоенными взводами, а по отбою составляли обыкновенным порядком фронт. Хотя марш сей от ломки обоза продолжался около 10 часов, однако ж каре достигло до назначенного места безвредно и не потеряв ни одного человека»[742].

Уже у самой грузинской границы произошел следующий эпизод. Генерал Тучков со своими гренадерами шел по долине, заросшей высокой и сухой травой, и нисколько не встревожился, увидев, что несколько всадников заехали с наветренной стороны. Когда же противник поджег траву, ситуация стала очень опасной. «Густой дым и пламя со всех сторон нас окружали, а треск от горящей травы совершенно заглушал неприятельские выстрелы, так что мы не иначе могли узнать о его приближении, как по пулям, прилетавшим к нам сквозь дым без всякого звука. Трудно было сделать какое-нибудь распоряжение. Треск от травы заглушал командные слова, причем дым препятствовал произношению оных. К тому же для всех распоряжений имел я при себе только полковника Симановича и одного адъютанта, прочие же офицеры, не считая умерших, были тяжело больны и отправлены по другой дороге в Грузию. В сей крайности, желая по крайней мере увидеть, близко ли находится неприятель, бросился я верхом налево и приметил, что не более как в пятидесяти шагах от нас находится довольное пространство степи, на котором трава уже совершенно сгорела и погасла. Итак не осталось мне ничего больше к спасению, как, пренебрегши всею опасностью огня, велеть моим гренадерам приподнять патронные сумы как можно выше и поспешнее бежать сквозь дым и пламя на примеченное мною обгорелое место. Больше всего страшили меня ящики с зарядами, но и те счастливо туда достигли. Тут устроясь в боевой порядок, начал я действовать против неприятеля и ожидал, когда вся трава на предлежащем мне пути сгорит… Сражение окончилось только несколькими ранеными с моей стороны»[743]. Персы в течение девяти дней преследовали отступающую русскую армию, пока она не достигла пограничной крепости Караклис. Девять дней арьергард не знал ни минуты покоя, отбивая картечными залпами налеты конницы. После возвращения 17-го егерского полка из-под Эривани в нем осталось всего 400 человек солдат и шесть офицеров[744]. Описание ситуации под Эриванью в письме М.С. Воронцова Арсеньеву от 30 сентября 1804 года принципиально не отличается от официальных рапортов: «Беспрестанные драки ничего бы не значили, хотя и потеряли мы в оных довольно людей; но подцели нас больше недостаток в провианте, страшная жара и особливо болезни, которые до того простирались, что более шести недель половина корпуса лежала, а другая половина более походила на тень человеческую, нежели на настоящих воинов. И в этом-то состоянии, имея менее 200 под ружьем и расположенные на семи верстах кругом неприятельского города, в котором было до шести тысяч гарнизону, а вокруг нас персидская армия до 45 000, мы дрались почти каждый день и всегда побеждали, так что, когда уже совсем не стало ни хлеба, ни способов доставления оного, мы по сей причине принуждены были снять блокаду. Персияне не смели почти беспокоить наше отступление, хотя оно было и труднейшее. Обозу весьма много, а лошадей почти не было: всех драгунских и казачьих отдали под артиллерию и под полки (полковые обозы. — В. Л.), а со всем тем больше везли на руках. К сему прибавить надо страшное число больных, так что в одном полку третьей части не было налицо, а офицеров еще меньше здоровых, по препорции, нежели солдат. В пример тебе скажу, что в двух батальонах Кавказского полка командовали в одном поручик, в другом подпоручик, в третьем — подполковник; ни капитана, никого из помощников не было… Но персияне так напуганы русскими штыками, что хотя и приходили каждый день с нами драться, но не так жарко, чтобы помешать нашему походу, а больше все строили беспрестанно батареи из Фальконетов и стреляли, но фланкерами нашими всегда были сбиты… В один день они нас потревожили серьезно следующим образом. Ветер был сильный, нам в тыл, а трава по степи весьма сухая от больших жаров. Они ее зажгли, так что обоз был в крайней опасности, и особливо находящиеся сзади зарядные и патронные ящики. В самое то время они сделали со всех сторон сильное нападение. Тут было очень жутко. Однако, хотя и с большим трудом, успели огонь потушить плащами и мешками и пр., а персиян отбить штыками»[745].